Маленький домик из серебристой, траченной временем и ветром древесины, казалось, отражал свечение огромного океана, разбивавшего свои валы в двух шагах от входной двери. Низенькая изгородь, за которую все еще цеплялись остовы прошлогодних роз, не пускала во дворик вездесущую болотную траву.
- Какая прелесть! - воскликнула Анна. - Должно быть, дом очень стар!
- Нет. Хотя вообще-то эта часть острова действительно была заселена в семнадцатом веке и некоторые здания сохранились с той поры. Но это - всего лишь мастерски сделанная копия.
- Прелесть! - повторила Анна.
Дом прост и скромен; натертый дощатый пол устлан циновками; камин словно черный глубокий грот; в комнатах совсем немного легкой дачной мебели. Над камином в медном кувшине - засохшие цветы.
Пол провел пальцем по каминной полке.
- Чисто, - довольно объявил он. - У меня идеальная экономка. Погоди, через минуту будет потеплее. - Он повернул рычажок термостата, и из подвала послышался ровный низкий гул. - Мы неплохо экипированы. В конце августа тут бывает зябко. Пойдем погуляем, пока согреется дом. Только замотай голову шарфом, на пляже зверский ветер.
Был прилив. Волна набегала по твердому, подсохшему песку до положенной отметки и снова откатывала назад. Волнорез стоял незыблемо в грохоте, пене и брызгах, и различить что-либо за туманной завесой было трудно. Вокруг же простиралось гладкое серое пространство, сливавшееся на горизонте с небом. Беспокойное солнце то скрывалось, то снова показывалось в просвете меж облаков. Ветер бешено рвал шарф с головы Анны. Голоса тонули в реве ветра, приходилось кричать, чтобы услышать друг друга, поэтому, не сговариваясь, решили идти молча. Крачка камнем упала за рыбкой, головой в воду, раздвоенным хвостом вверх. Дико кричали серебристые чайки. На болотце в конце пляжа при приближении Анны и Пола загомонили лесные утки, рябки и шилохвостки.
На всем пляже ни души. Пол указал на деревянное строение, стоявшее еще дальше на берегу, лицом к морю.
- Таверна! - прокричал он. - Прекрасная морская кухня. Лучшее в мире место для отпускников.
Джозеф к такому отдыху отнесся бы с презрением: старая неказистая дыра в стороне от всех дорог. Ну почему она всегда думает, что скажет Джозеф? Даже сейчас…
Вернувшись в домик, они попали в благословенное тепло, растерли онемевшие от холода пальцы.
- Но огня все равно не хватает, - бодро проговорил Пол. И через несколько минут в камине уже играло пламя. Оно занялось от газеты, переметнулось на лучинки и веточки, лизнуло толстое бревно и заполыхало, заплясало, отбрасывая оранжевые, алые и бело-золотые блики. Пол раздувал огонь, орудовал кочергой. Анна смотрела молча.
- Я как завороженная, - медленно произнесла она. - Будто с утра прошел век и до Нью-Йорка тысяча миль.
Пол поднялся с коленей, выпрямился.
- Этот дом идет тебе, Анна. Или нет, не этот. Я вижу тебя в елизаветинском особняке, сходящую по лестнице в сад. - Он вдохновенно обвел рукой комнату. - Или представь: белая испанская вилла с полами из красного камня и фонтаном во внутреннем дворике. Зато в квартире в нью-йоркском Вест-Сайде я тебя не представляю.
- Но именно там я и живу, - сказала она тихонько.
- А ты не должна там жить! Когда я с тобой познакомился, я сразу подумал: вот женщина, для которой предназначены прекрасные вещи, бриллианты и…
- У меня был бриллиант, очень большой. Мне никогда не хотелось его носить. А потом Джозефу пришлось отдать его в заклад. Я предлагала продать, но Джозеф ни за что не соглашался и намерен выкупить его, как только появятся лишние деньги. Уж не знаю, почему для него так важно, чтобы я носила бриллиант, - задумчиво закончила она.
- Зато я знаю, - резко сказал Пол. И нахмурился. - Давай придвинем столик поближе к огню и поедим. - Голос его снова стал мягок и нежен.
- Ну, вот видишь, - воскликнул он позже, когда Анна до крошки опустошила свою тарелку. - Нагуляла аппетит на свежем воздухе! - Она кивнула, а он добавил: - Ты ведь похудела, ты знаешь?
- Наверно. Я как-то не обращала внимания. Но ты тоже похудел.
- Много работаю, - коротко объяснил он.
Он закурил сигарету, превратив это в целое длинное действо. Анна почувствовала: на мгновение он мысленно покинул комнату и пребывает где-то далеко. Потом тряхнул головой, точно стараясь отвязаться от тревожащих воспоминаний, и заговорил снова:
- Насчет Айрис… Позаботься, чтобы она изучала что-нибудь ценное для жизни, не только древние языки, мадригалы и курс драмы девятнадцатого века.
- Ты презираешь гуманитарные науки?
- Вовсе нет. Все это бесконечно увлекательно. Но надо готовиться к тому, чтобы уметь заработать на кусок хлеба.
- Джозеф всегда ее прокормит, - возразила Анна.
- Я не об этом. Самоуважение тоже не последнее дело. Вредно целиком и полностью зависеть от других, особенно если Айрис так не уверена в себе, как ты описываешь.
Под таким неожиданным углом Анна о будущем Айрис никогда не задумывалась. Девушке главное - выйти замуж. Каждой девушке, любой девушке. Анна вдруг поняла, что она вообще очень мало думала об Айрис в последние годы - когда на Мори свалилось столько бед, и теперь, после его смерти.
- Да, понимаю, - проговорила она задумчиво. - И ты прав. Но она, помимо прочего, занимается педагогикой, так что сможет преподавать.
- А, ну тогда все хорошо.
Она не привыкла, чтобы мужчина детально вникал в жизнь детей. Джозеф никогда не… Ах нет, с Мори все было иначе! Он следил, чтобы Мори делал домашние задания, чтобы посещал занятия при синагоге - сколько было из-за этого жарких споров! А юридическая школа, в которую Мори так и не поступил? Все это составляло смысл и цель жизни отца. С Айрис он вел себя по-иному. Никаких требований, никаких ревнивых чаяний - лишь слепая, всепоглощающая, жертвенная любовь.
Пол принялся убирать со стола. Анна поднялась было помочь, но он усадил ее обратно:
- Не надо. Сегодня ты моя гостья. Отдыхай.
Но ей все-таки не сиделось. Встала, обошла комнату, остановилась у старинного туманного зеркала, что висело между окон. Что-то в собственной фигуре напомнило ей женщину с картины, когда-то присланной Полом: такое же тонкое, узкое лицо; голова с тяжелой гривой темно-рыжих волос, разметанных ветром по плечам и длинной шее; и какая-то тихость, которую можно толковать на выбор - то ли как умиротворение, то ли как спокойную грусть.
Пол убрал со стола, и они сели на ковер перед камином. Взглянули друг на друга и - быстро отвели глаза, как двое людей, которых едва познакомили и тут же оставили наедине.
Анна искала слова, чтобы прервать затянувшееся молчание.
- Ты останешься дома или вернешься в Европу?
- Вернусь. Пока не начнется война, а она, поверь, не за горами, поживу в Лондоне. Потом надо будет выбираться.
Она растерялась.
- Но ведь твоя работа, твой банк - здесь.
- Я там по другим делам.
Она поняла, что больше вопросов задавать не надо, если сможет - объяснит. Он зачем-то пошевелил кочергой в камине, брызнул сноп искр. Некоторые долетели до ковра. Он прихлопнул их рукой и посмотрел на Анну:
- Почему, собственно, не рассказать тебе? Я езжу в Германию, пытаюсь вызволить наших людей из концлагерей и тюрем. Это непросто - надо изыскать деньги, потом выйти на нужные контакты. За деньги нацистские головорезы продадут родную мать. Но беда в том, что денег мало и спасти удается очень немногих - кому посчастливится, о ком мы узнаем раньше, чем о других.
- Так вот что значит "много работы".
- Да. И поверь, иногда кажется: разорвется сердце. Когда понимаешь, что все твои усилия - капля в море. И когда видишь спасенных… Я сам встречал одного человека на французской границе. Вместо глаза - провал, дыра; во рту ни единого зуба. Он профессор-бактериолог, вернее, был бактериологом. Но это уже не человек, и вернуться к своей профессии он наверняка не сможет.
- Так ты сам ездишь в Германию? - поняла вдруг Анна. - Но это же опасно!
- Спорить не буду. Конечно, я - американский гражданин, и это до некоторой степени защита. Но я еще и еврей, поэтому исход каждой такой поездки непредсказуем. Люди там исчезают мгновенно и незаметно. Американское посольство не сможет никого ни в чем уличить.
- Господи, что же будет, чем все это кончится?
- Господь, может, и знает. А я нет. Но стараний оставлять нельзя. Мы еще работаем в Палестине. Англичане ставят палки в колеса, но для многих и многих Земля обетованная станет единственным домом, поэтому предстоит великий, титанический труд. Только… прости… я не вправе об этом говорить.
- Я представляю, о чем идет речь, хотя очень смутно. Лишних денег у нас в доме нет, но Джозеф послал чек на прошлой неделе, наскреб кое-как и послал… Пол, постарайся, чтобы тебя там не убили.
Он улыбнулся:
- Разумеется, постараюсь. Но кому-то ведь надо и рисковать. И такой человек, как я - бездетный, со средствами, достаточно молодой и энергичный, - должен выполнить свой долг.
Он сказал это буднично и просто. Глаза Анны наполнились слезами. Он успел их заметить, хотя она тут же отвернулась.
- Анна, что с тобой?
- Тебе, наверно, покажется… тебе покажется, что моя жизнь состоит из одних несчастий! И действительно, в ней столько всего, даже поверить трудно…
- Ну, скажи, что?
- Мой брат в Вене. Он, и жена, и дети - все погибли в Дахау. - Она закрыла лицо руками.
Пол провел рукой по ее волосам.
- Бедная моя… Тебе досталось слишком много. Это несправедливо.
Его плечо такое крепкое, надежное; под ее щекой - шершавая ткань костюма.
Анна пробормотала:
- Точно лунатики, бредущие по краю пропасти. С тех пор как мы потеряли Мори, меня гложет страх. Я стараюсь не поддаваться, но внутри постоянно один и тот же вопрос: какой новый ужас ждет нас завтра?
- Дорогая моя, это - дело случая. Игральные кости. Тебе выпало все разом. Все. И больше никаких бед не будет.
Повернув к себе ее лицо, он поцелуями снял слезинки с ресниц, поцеловал мокрые щеки, нашел губы…
Целительное тепло и сила, а в них - утешение и покой. Тихо вскрикнув, она прижалась к нему всем телом, и горькая саднящая боль стихла, отпустила… Она откинулась на ковер и глядела на пламя, а он быстро и бережно расстегивал ее платье. Еще мгновение она видела свою руку, протянутую к огню, прозрачные пальцы. Потом - его сияющие глаза. И больше не было ничего, кроме требовательного, голодного желания. И надо разом: и утолить его сполна, и продлить эту восхитительную, блаженную муку до бесконечности. Длить вечно.
А после долгого, сладостного шторма наступил штиль - по-прежнему в объятиях Пола. И сон, спокойный умиротворяющий сон.
Пол сидел рядом, на ковре, и тревожно вглядывался в ее лицо.
- Я боялся, что тебя снова будет мучить совесть.
Она поморгала, сощурилась от света.
- Нет. Как ни странно.
- Тогда о чем ты думала, прежде чем открыла глаза?
- Ни о чем. Просто проснулась.
- Нет, ты проснулась уже несколько минут назад. У тебя дрожали веки.
О, его острый, приметливый взгляд! От этого человека ничего не скроешь.
- Ну ладно… Я думала о том, как всю жизнь, вспоминая тот, первый раз, я пыталась понять: вправду ли чудо было или все это игра воображения?
- Ну и как?
- Чудо было…
Он засмеялся:
- Ну вот и хорошо.
Он так победительно счастлив. Анна улыбнулась, засмеялась. Впервые за многие месяцы. Хотя горе никуда не ушло, оно в ней, внутри, и, как только минет этот недолгий час, оно снова накатит и захлестнет тяжелой волной.
Словно прочитав ее мысли, Пол сказал:
- Знаешь, я однажды слышал такую историю. В одной семье умер ребенок - трагически, нелепо погиб. И вот, когда муж и жена вернулись из больницы или с похорон, он позвал ее в постель. Она страшно рассердилась, ему стало безумно стыдно. Короче, они совершенно не могли друг друга понять. Что ты об этом думаешь?
- Как что? Он ждал утешения, хотел нежности, любви! Неужели она не почувствовала? Ведь когда тебе одиноко, когда все внутри оборвалось и умерло, любовь - такая любовь - возвращает из могилы. Это самое живое, животворное, что можно сделать… Да, я его понимаю.
- По-моему, ты все понимаешь, - сказал Пол.
Они оделись и вернулись к огню. Толстое бревно догорело, день за окном клонился к вечеру. Пол включил радио.
- Скажи, - начал он, - если тебе так… хорошо, когда мы вместе, как ты можешь быть счастлива с кем-то, кроме меня? Про последние трагические месяцы я не говорю, это не в счет.
Анна задумалась. Потом медленно, подбирая слова, ответила:
- А что значит "счастлива"? В моей жизни есть покой, тепло, порядок. Я занята домом. Я любима.
- Я обещал тебе к этому не возвращаться, не вести тяжелых разговоров. И я тебя не неволю, но… Анна, будь моей женой.
Она покачала головой:
- Я устала, Пол. Так устала… Разве ты не видишь? Я все время думаю о Мори. Вдруг когда-нибудь его сын…
Он перебил ее:
- Нельзя жить одними воспоминаниями и надеждой на нечто, быть может, совсем несбыточное! В конце концов, ты должна что-то и себе, самой себе!
- Да, себе я должна. Именно. Я не смогу жить, отрезав себя от семьи.
- Но разве что-нибудь - что угодно! - сравнимо с сегодняшним днем? Думаешь, я нисколько не привязан к Мариан? Привязан! Она прекрасный человек, и я готов сделать для нее все. Но мы можем расстаться, не питая друг к другу никаких враждебных чувств, расстаться друзьями. Мне достаточно знать, что она жива, здорова и ни в чем не нуждается, и я выкину ее из головы. И она поступит точно так же.
- А я… я буду думать о Джозефе каждый день, каждый час моей жизни!
Пол вздохнул. Горестно, из самых глубин души.
- Надеюсь, он понимает, как ему повезло.
- Понимает. Он любит меня. И верит мне.
В камине постреливали потускневшие красные угли; из приемника лилась нежная мелодия.
- Пол, скажи, ну как можно так сильно и так по-разному любить двух таких разных мужчин? - с тоской и болью воскликнула Анна. - Может, я неправильно устроена?
- Ты же сама сказала: "По-разному". Вот и ответ. Ну, положи голову мне на плечо. Вот так…
Они просидели до темноты. Последние искры потонули в золе. Музыка, поднявшись к финалу до крещендо, смолкла.
- Я завтра еду назад, - тихо произнес Пол.
Она подняла голову, выпрямилась.
- Уже завтра? Но почему?
- "Королева Мери" отходит в полночь. Я ведь приехал, только чтобы повидать тебя. Теперь надо возвращаться.
- Повидать меня? И это единственная причина?
- Это не причина и не повод. Это необходимость. Я не мог иначе. - Встав, он протянул ей руки, поднял. - Пойдем, Анна. Моя Анна. Нам пора.
Сегодня был мой день.
Анна сидела одна в пустой квартире. Ни Джозеф, ни Айрис еще не вернулись домой.
Сегодня был день для меня. Я знаю, такие мысли - лишь попытка себя оправдать. Да, меня учили, что это дурно. И так оно и есть, в той мере, в какой дурен любой обман. Но мы живые, мы сотворены из плоти, и это было - неизбежно. Очень малым в себе мы управляем сами, очень малым.
Когда войдет Джозеф, дверь захлопнется с глухим стуком. Он снова кашляет. Того и гляди свалится с воспалением легких, третьим за этот год. Он перенапрягается, чересчур много работает; я твержу, чтобы поберег себя хоть немножко, что мне не надо никакого достатка за ту цену, которую он готов платить. Да разве его остановишь?
Айрис чрезмерно серьезная, пресная и неспокойная. Нет в ней того, чего все ждут от девушки: веселости и безмятежной наивности. Вот я была именно такая, вся в розовых мечтах. Возможно - просто глупая. Ну, да что рассуждать. Айрис не переделаешь.
В жизни случается всякое. Жизнь - это жизнь. А я - это я, и душа моя рвется надвое. Суждено ли мне снова увидеть Пола? Мне кажется, что да, но кто знает? Завтра ночью он уплывет за океан, навстречу тысячам опасностей. И будет ждать весточки, двух слов: "Я передумала". Я не передумаю, Пол. Ждать нечего.
Но сегодняшний день я не забуду. Тогда, в тот раз, я скребла себя в ванной, едва не сдирая кожу; сейчас я лелею твои прикосновения, их запах и вкус, ощущаю их каждой клеткой. В тот раз я была молода и признавала лишь черное и белое. Только черное и белое, и ничего между. Сейчас я знаю, что мир устроен иначе, хотя для Джозефа он по-прежнему черный или белый. Может, он прав? Но если даже и прав, от сегодняшнего дня я все равно не откажусь. Сегодня - мой день.
Я никому не причинила зла. И не причиню.
- Ох, Мори! - сказала она вслух. - Айрис, Джозеф…
В двери повернулся ключ, вошла Айрис.
- Ты все читаешь? Папа дома?
Как всегда, первый вопрос о папе.
- Нет, он будет поздно. - Анна встала, приблизилась к дочери. - Айрис, - проговорила она и, откинув прядь с ее лица, поцеловала в лоб.
- Мама, что ты? У нас беда?
- Нет-нет. Просто ты мне очень дорога. Ты - моя дорогая.
Айрис встревожилась и смутилась:
- Мама, но со мной все в порядке.
- С тобой ничего никогда не должно случиться. Слышишь, ничего!
- Ничего и не случится. Иди спать, мама. Возьми книжку и ложись. Ты скоро уснешь.
Сон. Сон - это спасение, если он придет, если захочет прийти. Ему ведь тоже не прикажешь. Приходит сон, а с ним и покой - если захотят. Мысли бегут, наскакивают друг на друга. Айрис, Джозеф, Мори. И Эрик. И Пол. Мысли вздымаются, как океанские валы, сталкиваются, опадают, вздымаются снова. И покой все не приходит. Не хочет.