- Лиха беда начало! Я, между прочим, с худшего начинал. Мы сюда пароходом плыли, я комсоргом был еще… Попали в Баренцевом море в шторм, комсомольцы мои растерялись, да и я тоже. А было нас двенадцать человек, остальные - в трюме. И ничего, все обошлось. Потом многие эти, из трюма, в стахановцы вышли, ордена получили в тридцать шестом году. И живем мы теперь в городских квартирах, с газом и электричеством. А вы, хотя и в других масштабах, в каком-то смысле повторяете наш путь… Но ничего. Лиха беда начало! - повторил он. И обернулся к Шумихину: - Вам, товарищ Шумихин, пора приезжать к нам. Скоро, по-моему, истекает ваш кандидатский стаж?
Шумихин от неожиданности смешался:
- Приехать - не вопрос, товарищ Красин, да вот дела все в ажур не введу…
- Какие же дела?
- Разные. Билет-то, я думаю, надо с чистой совестью получать. Вот, значит, как всех людей из брезентовых палаток в новые дома переселю да первую вышку построю, чтобы товарищу Горбачеву с буровиками простор дать, - вот и конец кандидатскому стажу. Оно так и по календарю подходит. К тому времени "Краткий курс" до конца осилю…
Красин достал из кармана блокнот и карандаш.
- Надо у вас здесь партгруппу организовать - тверже на ноги встанете. Есть договоренность с горкомом… Маловато вас, но ничего, будете обрастать, как говорится. Сегодня и проведем организационное собрание. Для начала расскажите, как у вас тут дело идет. - Он устремил прямой взгляд в лицо Горбачева.
Николай коротко коснулся положения дел на участке, сказал, что трелевка леса срывается из-за отсутствия лошадей.
- Вручную таскаете бревнышки? - полюбопытствовал Красин.
- Нет, на иностранной марке "сам-при", - мрачно буркнул Опарин.
- Ну что ж, всех лошадей отправили в западном направлении… - вздохнул Красин. - Если будет хоть малая возможность, обещаю вам помочь с гужевым хозяйством. Еще что?
Николай рассказал, как вышли из положения с верхолазами, потом стал говорить о людях, о настроениях рабочих. Шумихин удивлялся: зачем он так расписывает каждого? Даже о Глыбине и Останине…
Но Красин не прерывал Николая. Время от времени он сводил брови или улыбался и делал какие-то пометки в блокноте.
- Общее собрание провели? - спросил он.
- Нет, еще не успел, - отвечал Николай. - Сразу в какую-то коловерть дел попал - просто некогда дух перевести.
Красин удивился:
- А собрание - это разве не дело? А может, оно и есть самое первостепенное дело? Я по своему опыту знаю, что оно так и есть…
Николай и Шумихин придвинулись со своими табуретками ближе. Опарин подпер кулаками подбородок.
Красин не спеша закурил тоненькую самокрутку из мундштучка, вздохнул:
- Давеча я упомянул, как мы плыли сюда пароходом. Но это не все. Шторм нас не взял, пришвартовались благополучно в Печорской губе, потом поднялись до деревни Щелья-Юр, а дальше нету ходу пароходу, как в частушке. Август, мелко. А у нас грузооборудования и продовольствия - на три года вперед. Многие сотни пудов! Как быть? Коми в те времена жили единолично, по-русски понимало только кулачье, и лошадей нам в эту дорогу залучить не удалось. Вспомнили мы старинушку, решили бурлачить… Связывали по три шняки - под тяжелые станки, а продовольствие - отдельно в каждую посудину. И - на лямки. Четыреста верст по бережку вовсе дикой реки - это вы понимаете? И шли почти без остановок, осень на пятки наступала… Семеро тянут свою снасть, другие семеро в лодках сидят. Потом смена - и дальше! За неделю не больше двух остановок делали. А на пороге Бычье горло канаты порвали и чуть не утопили главный баркас, вместе с начальником и поваром…
Красин скупо улыбнулся, переждал одну затяжку и заговорил снова:
- Все это делали те самые разбойнички, которых я, по правде говоря, побаивался в дороге… Однако через две недели, усталые, прибыли к месту назначения. А радости мало - тайга кругом непроходимая, и небо в тучах… И тут-то начальник наш созывает общее собрание! Говорил он, может, пять минут, но не мешало бы ту речь во все наши святцы записать. Сказал он просто: "Братцы, нас всего сто двадцать пять человек - всех вместе, партийных и беспартийных… Мы прибыли сюда разведать глубокие недра Севера по приказу партии, а за два года к нам пробьются с Большой земли люди с автотрассой. Советская власть дорожит каждой минутой, поскольку вампиры мирового капитала могут нас пожрать с костями, не дожидаясь конца нашей индустриализации. Мы должны выдержать эти два года один на один с Севером и тайгой, - понятно ли это вам, братцы?!"
Орут, что понятно. "А если понятно, - говорит начальник, - то уразумейте такую обстановку. У нас соль и сахар в мешках, а также мука. А также порох для перфораторов. А время дождливое! Ежели мы все это вымочим, то неизвестно, как дотянем до конца своей навигации. Предлагаю такое решение! Не спать и не отдыхать, пока последний мешок не будет выгружен на берег и не укрыт брезентом! Второе - предлагаю на все время существования отказаться от должности сторожа на продовольственном складе. Воров у нас, товарищи, нету! А каждая трудовая единица на счету! Правильно я говорю, братцы?!"
Снова орут, что правильно. Сто головорезов и рецидивистов приняли решение, что воров среди них нет и никогда не было. Вот так. А начальник еще сказал, что мы тут сами себе хозяева и никто нам ничем не поможет в случае чего… Я это собрание на всю жизнь запомнил!
Красин передохнул, вытер носовым платком вспотевший от волнения лоб и закончил рассказ:
- Сорок часов мы не спали и не отдыхали, как решили. Кантовали трубы и станки, таскали на кручу мешки с продовольствием. Сорок часов, после изнурительной дороги! А потом трахнул гром - и полило! Трое суток бушевал ливень, но ни один мешок не подмок! - Он обернулся к Николаю: - Так-то, товарищ Горбачев! Время нужно находить даже тогда, когда его, на первый взгляд, нет…
…Это было первое на Пожме партийное собрание. Прошло оно без всякой торжественности, даже несколько сухо, но каждый из его участников чувствовал себя так, будто с утра предстояло идти на прорыв, в атаку. Николай вдруг уяснил ответственность за действия Шумихина как за свои собственные. Ему, впрочем, казалось, что и Шумихин взаимно испытывал такое же чувство. Илья был задумчив, хмур.
- Я предлагаю избрать партгруппоргом товарища Опарина, - сказал Красин. - Проголосуем?
Шумихин ничего не понимал. Николай обрадовался. Брови невозмутимого дорожника заметно дрогнули, он опустил глаза под взглядами товарищей, как бы разрешая им рассмотреть себя насквозь, до самой души.
- Ну, вот так… Единогласно. Теперь - план работы новой партгруппы, проект обязательства, и повестку дня можно считать законченной…
Пока обсудили все эти вопросы, в кабину стал доноситься шум из-за перегородки. Там оживленно спорили о чем-то, и, как только Красин закрыл собрание, десятник выскочил за двери, чтобы навести порядок. Но вовремя сдержался. Оказывается, пока шло собрание, в барак набилась добрая половина обитателей поселка. Рабочие сгрудились у длинного стола, на нарах и прямо на полу, у раскрытой двери. Те, кому не хватало места, толпились в тамбуре. Все нещадно курили - в бараке покачивались синие космы табачного дыма.
- Что же это вы сажевый завод открыли? - не стерпел все-таки Шумихин. - Кто сзывал?
Ему ответили сдержанным гомоном, потом кто-то у двери высказался более определенно:
- Услышали - начальство приехало… Может, скажет что нового? А мы бы послушали.
За перегородкой был хорошо слышен этот разговор. Николай вопросительно посмотрел на Красина.
- Что ж, давайте перестраиваться на ходу, - улыбнулся Красин, мельком глянув на ручные часы. - Поздно, конечно… Но раз народ сам пришел поговорить, значит, есть о чем. Проведем собрание не откладывая. - И обратился к Николаю: - Вы готовы сделать информацию?
7. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
С первых же дней на Пожме Николай почувствовал, что не может спокойно переносить тишину. Черное безмолвие леса, затаенное молчание сугробов и зимнего неба возбуждали в нем стремление двигаться, работать, сопротивляться.
По выходным дням это особенно сказывалось. Николай поднимался по привычке рано, после скудного завтрака приводил в порядок недельную документацию и канцелярские бумажки, а с полудня начиналась мертвая полоса безделья. За перегородкой невнятно и бесстрастно бормотали усталые ленивые голоса, доносился храп. Люди проводили выходные дни на топчанах, в скучных разговорах, многие старались выспаться впрок. Досуга не было, его заменяло пустое время.
Николай взялся за книгу, но сонная одурь сморила и его. Пришлось бросить, выйти на крыльцо.
На поселок со всех сторон катилось черное море тайги. Тракторную дорогу за ночь основательно занесло снегом, привезенные вчера жерди на кровельную обрешетку обледенели, будто с самой осени к ним не прикасалась человеческая рука. "Посиди здесь часа два без движения - и сам превратишься в мерзлое бревно", - невесело подумал Николай.
Внезапно с треском распахнулась дверь барака, и на снег, раскачиваясь, вывалился дюжий человек в расстегнутой спецовке, с лохматой головой. Он был пьян.
Схватил горсть снега, неловко провел им по лбу и порывисто повернулся к двери. Уперев руки в притолоку и по-бычьи угнув шею, загорланил шальным голосом:
Эх, если бы не было, братцы, войны,
Пили б мы водку и жрали блины!..
Эхма-а…
Николай выругался. Из барака появился бригадир Смирнов, не совсем вежливо втолкнул пьяного в дверь и зашагал к начальнику.
- Откуда водка? - спросил Николай.
- Да не водка, денатурат, - пояснил Смирнов. - Из города, надо полагать, везут, а кто - сказать трудно…
Смирнов пошел в соседний барак. Николай задержался на крыльце: где-то далеко, на времянке, ему послышалось гудение моторов. Когда рокот тракторов стал явственным, Николай послал за Шумихиным. По-видимому, шло пополнение.
На передней машине, придерживаясь за плечо трактористки, стояла девушка в беличьей ушанке. Лицо ее выражало крайнее любопытство и некоторую растерянность. Николай невольно подумал, что он и сам точно в такой же позе и с тем же чувством растерянности въезжал в поселок.
Девушка в беличьей ушанке наклонилась, что-то спросила у трактористки и на ходу соскочила в сугроб. Потом отряхнулась и быстрым, уверенным шагом направилась по тропинке к Николаю.
Ох, какие строгие глаза у нее! Комсомольский вожак, не иначе!
- Вы начальник участка?.. Бригада в составе тридцати человек прибыла в ваше распоряжение, - подчеркнуто четко, по-военному, отрапортовала девушка.
На вид ей нельзя было дать больше двадцати лет. Спереди из-под сбитой на затылок ушанки видны гладко зачесанные светлые волосы с витыми локонами на висках. Скуластенькое лицо в редких, едва заметных веснушках.
Николаю почему-то припомнился нынешний пьяный из барака, потом представилась лукавая и нагловатая физиономия Овчаренко, и он встревожился за девушку. Куда ее прислали? Что с ними будет, с наивными и простодушными колхозными девчонками, на Пожме, переполненной бывшими ворами и холостяками из эвакуированных? Что делать ему, начальнику участка, с таким подкреплением? "Откуда ты, прелестное дитя?" - хотелось спросить ему девчонку, но он только очень строго взглянул на нее, как и полагалось во время рапорта, и, встряхнув ее маленькую горячую ладонь, поинтересовался:
- Почему же тридцать, а не тридцать два, как обещали из комбината?
- Одна осталась комплектовать выделенную в райкоме библиотеку, а вторая заболела. Гриппом. Выздоровеет - приедет…
- Может, не приедет? - выдержал Николай этот деловой тон до конца.
- Нет, приедет, - настойчиво сказала она. - Вся бригада приехала ведь добровольно.
- Бригада… ваша?
- Моя. Бригадир и секретарь комсомольской организации Торопова Катерина…
Николай назвал себя, все еще испытывая тревогу за новую бригаду. Он знал, как незаменимы девушки и женщины в колхозе, на сенокосе и уборке хлеба, в телятнике и на ферме. Но здесь трудно было представить молодых девчат на тяжелой физической работе, в лесу. Через плечо Кати видно было, как девчата разгружали вещи, хохотали, бросались снегом… Из них завтра будет составлена бригада лесорубов или корчевщиков. Будет ли?
- Что собираемся делать, бригадир? К чему девчата себя готовили по дороге к нам? - откровенно спросил Николай.
- Мы на любую работу готовы, - заявила Торопова. - Многие и раньше работали в городе на строительстве, да и остальные не подкачают: терпеливые! Мы ведь из колхоза, все умеем!
Николай вздохнул.
- Когда начнем эксплуатацию нефти, будет и для вас много работы, - сказал он. - А вот сейчас… Правда, скоро коммутатор откроем, кое-какие административные должности нужно заместить. Кухня и столовая на вас в первую очередь ложатся…
- Вы, товарищ начальник, напрасно… В райкоме был разговор, чтобы не дробить бригаду. У меня двое знатные лесорубы республики, если хотите знать!
"Не знаю, как дальше дело пойдет, но девчушка гвоздь!" - подумал Николай.
Подъехал последний трактор. Из передвижной будки выбралась сгорбленная фигура в полушубке, направилась к дому. У крыльца она распрямилась, из лохматого воротника выглянуло сухое, старческое лицо. Николай узнал своего дорожного знакомого Кравченко.
Старик угрюмо и недоброжелательно осматривал поселок. Увидел Николая и торопливо поднялся на крыльцо.
- И ты здесь, Николай Алексеич?! - оживился он. - Здорово, сынок! Куда это мы попали, а? Волчья яма, верное дело! Скажи-ка мне, как увидеть самого главного начальника над этим заведением? Черт-те что! Чем только человек занимается? Говорят, что тут уж полгода работают, а?
- Начальник здесь живет чуть больше одной недели, но если бы и полгода работал, большего бы не успел сделать! - усмехнулся Николай, ожидая от старика новых нападок на нерадивое начальство.
- Как же тут жить? И что делать? У меня направление - механик на бурение. А тут, судя по всему, до бурения еще добрая сотня лет пройдет, верное дело!
Николай перехватил стариковскую поговорку:
- Нет, это уж не "верное", Федор Иванович! Через неделю забуриваем первую скважину, а через полмесяца - вторую. И если дадут новую бурбригаду, постараемся к Маю пустить третью буровую! Работы хватит, Федор Иванович!
Прихрамывая сильнее обычного, прибежал Шумихин. Он смерил Кравченко придирчивым взглядом и намеренно подтянулся:
- Как прикажете расселять новичков, товарищ начальник?
- Размещайте как условились, - ответил Николай. - В новом доме две комнаты девушкам, третью займешь сам с семьей Канева, а в четвертой придется амбулаторию открыть. Покажи ее Федору Ивановичу с дочкой.
- Не согласен! - напрямик отрубил Шумихин и сразу забыл о военных манерах. - Непорядок! Лесорубу - комнату, лекарям - само собой, но когда-то надо же заиметь кабинет? Человека в кабинете должно принимать - с этого весь порядок зачинается!
- Кто тебе позволил рассуждать? - засмеялся Николай. - Сказано - выполняй! Был бы я женат - другое дело. А Канев - хороший бригадир, лучший вальщик, к тому же один семейный во всем поселке. А где же дочка? - обернулся Николай к Кравченко.
Старик, попавший впросак со своими рассуждениями о нерадивом начальстве, озадаченно кашлянул.
- Здесь она, приехала… Не в том дело… Я, понимаешь, еще в вагоне определил, что ты не с простым делом. Так и вышло: молодой, а ранний! А насчет квартиры - зря вы это. Раз такое положение, потеснимся. Хватит мне и угла в бараке, подожду… Дома небось строишь?
- Строим. Но амбулаторию так и этак открыть пора. Перегородку поставьте и живите с дочкой. Чтобы в тепле… Но и работу спрошу.
- Работать - не привыкать, только уж больно непривычно все это, верное дело… А этот кто же такой? - спросил старик, когда Шумихин отошел к девчатам.
- Старший десятник. Вышечник.
Кравченко вздохнул. Подошла закутанная в дубленый армейский полушубок, продрогшая девушка. Ее некрасивое, но умное, располагающее к себе лицо посинело от мороза, было чем-то озадачено.
- Здравствуйте, товарищи! Так где же начальник, папа?
"Типичный врач", - подумал почему-то Николай, знакомясь с девушкой. Она с трудом улыбнулась застывшими губами.
- Я Пожму не узнала, верите? Вдвое больше жилья! Вы здесь просто молодцы. А где же мой знакомый, товарищ Шумихин?
Шумихин не слышал похвалы.
- Непорядки! - бормотал он, увлекая за собой Торопову. - Этак каждый день люди будут прибывать, так что же нам, без конторы, что ли, обходиться?.. Ну и начальник, скажу я вам! Молчишь? Ну, пошли, что ли, жилье покажу!
Из бараков выходили старожилы, рассматривали прибывших, глядя на девчонок, качали головами.
Когда стемнело, Алешка Овчаренко надел новую стеганку, подтянул ремень, пригладил всклокоченный чуб и вместо валенок натянул начищенные хромовые сапоги.
- Девочки приехали! - пояснил он соседям и лихо хлопнул ладонью о голенище.
- Теперь тебе каждый день умываться придется, - заметил Канев. Потом осведомился: - А та, тонкая, как ее?.. Стало быть, на убыль пойдет теперь?
- Шура - человек особенный, - не растерялся Алексей. - А фасон терять нельзя!
- Во-во! Знаешь, Назар, волчью повадку! - вздохнул Останин. - С волчихой живет, а овечек-дур в лес таскает…
- Не трепался бы ты, парень, - посоветовал Канев.
- А ты в учителя не лезь, хотя и бригадир! - огрызнулся Алешка. - Мало в жизни полысеть, надо еще масло в башке иметь, чтобы подшипники не гремели!
- Парень ты неплохой, а вот зачем пакостник?
- Устарелые понятия у тебя, бригадир, - сказал Овчаренко и выскочил за дверь.
- Теперь зальется! - безнадежно махнул рукой Останин. - Вот тебе и подкрепление явилось! И чем только начальство думает!..
К десяти часам вечера барак наполовину опустел. Мимоходом кто-то унес из красного уголка гармонь.