Низкая тяжелая дверь барака вдруг широко распахнулась от пинка, а из тьмы тамбура на свет лампы шагнул высокий сухощавый парень в новеньком белом армейском полушубке нараспашку и добротных шерстяных брюках с напуском. Весело поблескивали хромовые начищенные сапоги в гармошку. Каждый носок уточкой.
Это был Иван Обгон - редкий гость поселка, известный предводитель "малины" в районном масштабе. Его никак не могли уловить городские органы, поскольку появлялся он довольно неожиданно и так же исчезал, будто проваливался в землю.
Он мигнул Алешке, - видимо, они были знакомы - и, отставив ногу, с высоты своего роста оглядел барак.
- Создай обстановку… - хрипло, скороговоркой приказал Обгон.
Алешка подчинился.
- Заслушайте краткое сообщение, граждане! Тихо!
- Дань пришел собирать, ворюга… - бормотнул в углу Сто двадцать.
Обгон решительно выступил вперед:
- Как вам известно, граждане, до последних времен вы жили по первобытному способу: "Кто первый встал, того и сапоги", - с язвительной иронией заговорил он, умело выставляя напоказ золотую коронку в углу рта. - Теперь начинается пе-ри-уд сознательности. Наш концерн гарантирует вам полную сохранность штанов, а также зашитых в пояса франков, но… при твердом условии! Вы ежемесячно вносите мзду в пользу концерна. Размер ничтожный - всего двадцать пять франков на рыло, четвертную значит, либо неликвидный талон на овощи…
- Бурные аплодисменты! - за всех сказал Овчаренко. - Гоните пошлину, братья славяне, за безмятежность сна!
Обгон пошел между койками. У притолоки стоял в спокойной и небрежной позе его телохранитель - вовсе бандитская рожа.
И дело шло. Шуршали бумажки. Обгон обошел стороной только Степана Глыбина, зато у топчана в углу задержался дольше обычного. Сто двадцать, как видно, не спешил платить.
- А ты что, кабаржина облезлая? - грозно прохрипел Обгон. - Поверти, поверти шарами-то, я подожду. Ты думаешь, я не знаю, что у тебя под кроватью фанерный угол, а в нем очаровательная поллитра с топленым маслом?
Старик заворчал.
- Во-во! Приделают к ней ноги, и пойдет она на толкучку за двести франков, чучело. А тебе четвертной жалко! А не хочешь - давай капустный талон. Один черт, овощи не выдают вам второй месяц и, как я слышал в авторитетных кругах, выдавать не собираются!
Операция закончилась в десять минут. На этот раз Глыбин почему-то не вступился за соседа.
Когда Обгон исчез, никто не попытался обсудить происшествия: оно вошло в привычку. А милиции в поселке не было. Только Сто двадцать, укладываясь спать, зло сплюнул:
- Одно слово - лес… Закон - тайга, начальник - Шульга.
И, закрывшись одеялом до подбородка, добавил:
- Сюда не новых начальников нужно, а угрозыск с собакой!..
4. ЭТО И ЕСТЬ РАЗВЕДРАЙОН…
В пути Николай мог по достоинству оценить работу, уже сделанную людьми до его приезда.
Они проломились с топорами сквозь тайгу на сто с лишним километров, но это была лишь половина дела. Нужно было построить лежневую времянку - выстелить сто тридцать тысяч метров трассы тонкомером и жердями, чтобы к Пожме можно было проехать не только зимой, но и летом, не рискуя утопить трактор в чарусе. Они построили полтора десятка мостов через речки, ручьи и бурливые по весне суходолы. Попутно пришлось срезать сто тысяч кубометров грунта на косогорах и насыпать пять километров дамб. Это была адская работа, и ее сделали триста шестьдесят человек - народ, именуемый в управлении коллективом Верхнепожемского участка.
Но они не успели к зиме построить себе хорошего жилья, не протянули нитку телефонной связи, у них пока не было электричества. Движок и генератор, упакованные в ящике, ехали сейчас где-то в колонне.
Они не успели построить буровых вышек, не начали главного - бурения скважин. И поэтому никого не удивляло сделанное. Им говорили: надо сделать еще то-то и то-то, нужно пережить зиму в дырявых бараках, нужно дать нефть и газ - страна, охваченная пожаром войны, требует…
В колонне было одиннадцать тракторов - весь транспортный резерв северного комбината. За каждым трактором ползло по два санных сцепа. На санях громоздились буровые трубы, паровые котлы, дизеля, цемент. Дорожный настил коробился и трещал под гусеницами и тяжким грузом. Две бригады буровиков - сорок человек - поочередно шли за колонной, чтобы наскоро восстанавливать развороченную времянку. Отставшим предстояло идти пешком, колонна не могла ждать…
Николай стоял на переднем тракторе - трактор был без кабины, - придерживаясь рукой за подлокотник сиденья, жадно смотрел вперед, на белую ленту просеки, стиснутую лесным завалом, сугробами снега.
Трактористка, девушка с плоским безбровым лицом, из северянок, в комбинезоне поверх ватной стеганки и в промасленной ушанке, держалась из последних сил. Хорошо еще, трактор работал исправно. Лишь изредка трактористка прихватывала фрикцион или головку акселератора, и машина, послушно занося радиатор, ползла дальше.
Вторые сутки шли тракторы.
На толстой, бородатой елке, накренившейся к дороге, Николай заметил засеку. На ней кособоко теснились цифры, написанные по мокрому химическим карандашом: "ПК-1230".
- Четыре километра дороги осталось? Дальше целиной пойдем? - закричал Николай в самое ухо трактористки.
- Шесть! - обернулась она, и Николай больше по движению губ понял возражение.
- Дорога - только до сто двадцать седьмого? - снова прокричал ей Николай, доверяя сведениям, которыми его снабдили в управлении.
Она отрицательно покачала головой:
- Позавчера было! Теперь до поселка вымостили. Здесь цифры каждый день растут, слышите? Дорогу ведь наш Опарин строит, слыхали, наверно… - Слова ее растворились в грохоте трактора, шедшего на подъем.
Место, которое так хотелось увидеть Николаю, открылось внезапно, под вечер.
С гребня горы лежневка стремительно скользнула вниз, потом подалась вправо и ушла во мглу к речной пойме. И в самом конце ее Николай рассмотрел в сумерках черные крыши бараков, снежные холмы, из которых курился дымок, - палатки. За бараками торчали нагие стропила недостроенных домов. Отсюда, издали, строения казались спичечными.
"А ведь это называется отныне разведрайоном!" - с чувством удивления и тревоги подумал Николай.
В поселок приехали затемно. Едва трактористка выключила мотор, неизвестно откуда, словно из-под сугроба, вывернулся кривоногий прыткий мужичок в распахнутом кожушке. Полы кожушка трепыхались и тоже спешили куда-то вместе с хозяином.
Припадая на левую ногу и опираясь на толстую палку, окованный конец которой пронзительно взвизгивал на снежной дороге, старичок подбежал к Николаю:
- Вы начальник участка? Ждем, давно ждем… Здравствуйте! - и сунул ему свою горячую, суховатую ладонь. Рука была на редкость тверда. - Десятник-вышечник… Шумихин. Пока исполнял должность старшего, - представился он. - Полагается в таких делах рапорт, но сейчас особо рапортовать не приходится - ночь. Одна бригада в ночную смену, правда, вкалывает. Котельную у речки строим по экстренному заданию… А сейчас всех придется на разгрузку выгонять.
Николай не был так уж чуток на ухо, но заметил, что даже речь старшего десятника чем-то сильно напоминает речь парня из гостиницы.
- Да, разгрузить нужно все побыстрее, через два-три часа тракторы пойдут обратно, там их ждут! - сказал Николай. - Попутных грузов нет?
- Грузов нет. Есть трое больных: у одного воспаление легких, у двух цинга вроде бы. Их отправим.
- Домик на санях придется, видимо, отдать?
- Будка самим нужна. В кабины сядут, спальные мешки дам, - возразил старший десятник.
- С температурой люди?
- А кто их знает! Лекпома надо спросить.
Николаю что-то не понравилось в ответе Шумихина. Он кашлянул, сказал по возможности мягче:
- Будку, по-моему, нужно отдать. Сами перебьемся как-нибудь!
- Слушаюсь! - с неожиданной готовностью согласился Шумихин, и Николая удивила эта готовность.
Шумихин вызвал бригадиров, работа закипела.
Подошел огромный человек в шубе и натянутом на нее брезентовом плаще - буровой мастер Золотов. Едва шевеля застывшими губами, спросил наугад сразу Шумихина и Николая:
- Куда двигать? Место определяйте людям.
Шумихин еще раз придирчиво оглядел разгрузку и быстро заковылял в сторону бараков. Николай и Золотов пошли следом.
Из темноты выступил недостроенный дом без крыши. Его-то и отпер Шумихин, пропуская в темные сени спутников.
- Заходите, не бойтесь, чердачное перекрытие готово, окна вставлены, и печку недавно сложили. Заметьте: первая кирпичная печь у нас!
Он вошел последним, зашуршал во тьме спичками, засветил. Сообща отыскали на подоконнике лампу.
Николай и Золотов огляделись. Бревенчатые стены были хорошо выстроганы, кирпичная, неоштукатуренная печь, словно сеткой оплетенная швами кладки, жарко натоплена. Под низким потолком скопился нежилой запах смолы, мокрых опилок, талого снега. На полу мокро.
- Тесновато будет… - по-хозяйски прикинул Николай. - Какие еще есть помещения?
- Везде набито под завязку. Тут же есть вторая комната с отдельным ходом. Потом еще избушка, вроде охотничьей, на два человека. Там - я и завхоз. Думаю выселиться сюда, а вам вымоем ту хибарку.
- Обо мне потом, - сказал Николай. - С нами две девушки, им обязательно отдельный угол нужен.
Золотов грустно осматривал комнату: двадцать человек сюда вместить было невозможно.
- Придется двухъярусные кровати, - подсказал Шумихин. Для него, как видно, не существовало в жизни никаких затруднительных положений.
А бурового мастера такая перспектива возмутила.
- Здравствуйте! - недовольно сказал Золотов. - Не ползали еще по этажам, над головой друг у друга! Крыша не готова, мы вселяемся, и все равно человеческого места нету! К чему вся эта спешка, товарищ начальник? Сами себе на пятки наступаем. Явись мы на неделю позже, - гляди, и жилье было б готово…
Николай поддержал Шумихина:
- Явись мы сюда лет через пять - здесь трамваи будут ходить, и милиционеры в белых перчатках…
- Вы решительно надеетесь на месторождение? - угрюмо спросил Золотов.
- А вы что, не верите в здешних геологов? - удивился Николай.
- Геологам, положим, верю. По роду работы. Но бурение на Севере - это картежная игра. Недобор и перебор…
- Вы давно на Севере?
- Не привык еще… Да и привыкать трудно. Я узнал, эти девицы будут у нас коллекторами?
- А что? Дурная примета? - усмехнулся Николай. Он знал о причудах старых буровиков.
- Я не суевер, - хмуро отвечал Золотов, - а все же от женщин в бригаде отказываюсь!
Николай только рукой махнул - он не мог принять всерьез этих слов. А Шумихин не выдержал.
- Не нравится, значит, квартира? - со злой иронией спросил он. - Напрасно вы волнуетесь, товарищ! Ваш брат буровик на все готовое привык являться! А мы с Опариным в конце октября прорубились сюда с топорами и нашли у речки столб с дощечкой: "Поселок ВПУ". А поселка никакого нет - снег, зима с ветерком. Сифонит за милую душу… На дощечке, внизу, какой-то шутник из топографии написал: "Спасайся, кто может!" Ночей семь под открытым небом! В крутояре у речки подрыли пещерку, а сверху пробили дыру - это была печка, если хотите знать… И, доложу вам, днем без жилья вполне легко обходиться, в работе жарко. Ну что касается ночи - вопрос другой. Точно как на фронте, только обстрела нет и костры разводить не возбраняется. Так-то, дорогой товарищ… А сейчас - куда-а! Пять домов готовы, два достраиваем, дорога опять-таки действует, обсадные трубы на месте, арматура, - жить можно!
Золотов молча отвернулся, стал развязывать брезентовый мешок. Шумихин побежал посмотреть разгрузку. Через четверть часа он появился в сопровождении буровиков. Люди сгружали узлы, чемоданы, инвентарь в дальний угол, на стол, на приземистую скамью у стены. Закашляли, загомонили, зашаркали промерзшими валенками.
- Слава богу, доползли! Думал, окостенею на морозе.
- А ты бы поближе к трактористке - согрела бы…
- Заводной ручкой?
- Гляди, елка прямо в окно лапой лезет!
С грохотом вносили, устанавливали двухъярусные кровати вагонки. Дверь хлопала, по полу клубился морозный пар. Николаю снова показалось, что он попал в транзитный вагон дальнего следования, в гущу незнакомых и очень разных людей. С ними придется жить. И не только жить, но и делить труды и заботы, руководить. Как все это получится - он не знал, да и вряд ли кто мог бы наперед сказать ему об этом…
* * *
Да, люди на участке были разные.
Николай поднялся чуть свет, но, пока разобрался с буровиками, которых временно пришлось наряжать на строительные работы, Шумихин уже успел разослать остальные бригады и зашел за ним: с вечера условились побывать на месте будущей буровой.
Едва рассвело, на лесах недостроенных домов уже звонко перекликались топоры, визжали пилы. У ближнего сруба плотники выбрасывали на верхний венец балки чердачного перекрытия. "Раз, два - взяли!" - басил кто-то первый. "Раз, два - дружно!" - подхватывали все. И бревна ладно и весело ложились на леса. От штабеля за дорогой к срубу двигался кряжистый бородач с толстым, шестиметровым бревном на плече. Со стороны ноша его казалась огромной.
- Хорош мужик! За двоих управляется, - кивнул на него Николай.
- Этот - по настроению, - почему-то скептически хмыкнул десятник.
- Как по настроению?
- Ну, работает, пока настроение есть… А такого случая нужно год ждать. Вчера с утра сел к костру и сидит как пень. Руки над огнем греет, растопырился, как торговка на базаре, и даже придремал. "Я, - говорит, - сегодня дал торжественное обязательство: тяжелее шапки не подымать…" Потом уж припугнул я его. Схватился тогда за штабель, перетаскал поболе десяти кубиков! Работает раз в неделю, да и то где шуму можно наделать, сподручно орать: "Эй, ухнем!" Одна фамилия чего стоит.
Николай вопросительно обернулся к Шумихину.
- Глыбин, - пояснил Шумихин хмуро. - Из эвакуированных. А я все же подозреваю, что не миновал он отсидки или чего другого в том же роде…
"Припугивать" и "подозревать", как понял Николай далее, Шумихин был великий мастер - это был не только его главный метод руководства, но какая-то болезненная страсть. На лесоповале он придрался к бригадиру Каневу за высокие пни.
- Ты же потомственный лесоруб, дьявол! - кричал Шумихин, повертываясь вокруг своего костыля как циркуль. - Весна придет - лесхоз шкуру спустит за такую порубку! Два рубля с пенька!
Пни были не столь уж высоки, но Канев возражать не стал, постарался убраться с глаз. Тогда Шумихин навалился на тощего лесоруба с жиденькой иисусовой бородкой и утомленными глазами. Ему показалось, что лесоруб работает с ленцой, чего Николай по неопытности не заметил. Тут, правда, Шумихин не кричал.
- Останин! Опять волынку тянешь? - ядовито и прилипчиво спрашивал он и ковырял зачем-то палкой кучу порубочного хлама. - Опять на свои сто двадцать процентов, и ни метра больше?
- Отстань, Захарыч! От работы лошади дохнут, - мрачно тянул лесоруб.
- Ты мне эти кулацкие шутки брось!
Пальцы лесоруба дрогнули, он просыпал с завертки табак, вздохнул и стал заворачивать новую папироску. Долго возился с кресалом, высекая огонь, но к топору не спешил.
Николай в течение всего дня не вмешивался - нужно было сначала разобраться во всем самому.
Они прошли к берегу Пожмы. По глубокому снегу кто-то успел проложить лыжню, наторить ее в два-три следа. Шли, изредка проваливаясь, и Шумихин бурчал, поругивая кого-то за плохую тропу. За кустиком обледенелого можжевельника нашли топографический репер - торчащий из-под снега колышек.
- Завтра начнем тут вышку ладить, - азартно заговорил Шумихин. - Матерьял заготовлен. Лиственница своя, режь только. Нам бы шпалорезку сюда, товарищ начальник. А то на козлах, вручную, это что ж? Нос вытащил - хвост увяз, и так весь день, а продукции шесть досок…
Николай не знал, можно ли получить шпалорезку.
- А верховики есть?
- Вот и насчет верхолазов - дело табак, - огорчился Шумихин. - Четыре человека, а нужно бы двенадцать на первый случай. Не идут люди, на слабый харч ссылаются! Дрянь народ!
Николая покоробило. Харч на Пожме был не то что слабоват - дальше на нем ни жить, ни работать было невозможно. Вечером по приезде Николай хлебал жидкую овсяную размазуху из одного котелка с Золотовым, после еды они оба остались голодными. Николай постарался не заметить этого, памятуя шутливое студенческое правило: "Не делай из еды культа!" Затянул только поясной ремень на одну дырку. А Золотов обругал Николая за "терпимость веры", сказал, что они не беженцы, а производственный коллектив и что кормежка в жизни не последняя вещь. Когда Николай попробовал было намекнуть ему что-то насчет времени и военного положения, Золотов вовсе рассердился:
- О людях думать нужно! Завхоз тут либо дурак, либо жулик! На карточках едет! А где грибы, рыба из речки, брусника, в конце концов?! У государства нехватка - самим нужно думать башкой!
Вернувшись в поселок, Николай нашел завхоза. Выселившись из прорабской избушки, где он жил с Шумихиным, завхоз устроился в крохотном складе особо дефицитных товаров с железной печью-"буржуйкой".
Когда Николай боком протиснулся в его кабину, он лежал на кровати под полушубком, в тужурке и валенках. Страшно удивившись появлению начальника, он вскочил и, лихо козырнув, вытянул руки по швам.
- Здравия желаю, товарищ начальник! С приездом!
Это был молодой развязный мужчина в потертой красной кожанке, синих суконных галифе и новых валенках с отворотами на голенищах. В лице его, раньше времени изрезанном редкими, но глубокими морщинами, и во всей крепкой фигуре было много самоуверенности, довольства собой и какой-то вызывающей беспечности.
Когда-то Николаю нравились такие ребята - ловкие и развязные, не унывающие в любой обстановке. Но сейчас…
Расстегнутая кожанка, дошедшая до завхоза, наверное, через сотню рук, но все-таки кожанка, новенькие валенки, выходные комсоставские брюки и самоуверенность никак не вязались с той трудной жизнью, которой жили простые люди участка. Убогие бараки и обледенелые палатки, отсутствие самого насущного инвентаря, бедный набор продовольствия - овсянка, черный хлеб и треска, и все по норме, внатруску, - все это должно было бы сделать завхоза самым угрюмым и занятым человеком. Во всяком случае, радоваться ему было нечему.
- Как ваша фамилия? - строго спросил Горбачев. Лицо завхоза мгновенно отвердело: он был находчив.
- Ухов, Константин… - И четко, по складам, ровным чиновничьим тоном добавил: - Кон-стан-тин Пан-телей-мо-нович.
- Вы завхоз? Давно здесь?
- С начала организации, - опять подчеркнуто внятно ответил Ухов.
- Комсомолец? Партийный?
- Нет, без…
- Какие ваши обязанности на участке?
- Быт и снабжение, согласно должностной инструкции номер семнадцать.
- Ну и… как работаете?
- Как то есть? Работаю, не жалуются… Ларек торгует справно, спецодеждой и мылом все обеспечены… в пределах лимитов. Баня черная, но здесь я ни при чем: Шумихин никак не может людей для постройки хорошей бани выкроить. - Он иронически усмехнулся. - Тайгу беспрестанно корчует… А я, кроме всего прочего, еще и техснабжением занимаюсь. Инструмента нигде не было, а мне поручили - достал.