По обеим сторонам широкой улицы жарились на солнцепеке автомобили, с молодых липок осыпалась порыжевшая листва, а рядом возле двери гастронома, на широкой цементной лестнице пристроилась старушка и продавала розовобокие груши. Народу было немного, с визгом гонялись друг за другом дети. Молодая женщина одной рукой вела девочку, а другой толкала широкую коляску, в которой сидели упитанные близнецы и что-то пылко бормотали. Кристина обвела взглядом мать, ее троицу и открыто улыбнулась. Женщина тоже ответила ей теплой улыбкой, в которой не было и тени усталости или неудовлетворения. Отойдя на несколько шагов, Кристина обернулась. Наверняка эта женщина счастлива. Прошла еще немножко и снова подумала: наверняка у нее заботливый муж, власти выделили сносное жилье.
У перекрестка не выдержала и оглянулась еще раз. Хотя женщины с близнецами уже не было видно, Кристина продолжала размышлять о молодой семье, пыталась представить ее дни и вечера, озаренные светом любви, согретые заботливостью и доверием. Не о такой ли жизни она сама мечтала когда-то? Как давно это было, как давно! - ужаснулась она и неожиданно почувствовала, что изнемогла, постарела, далеко-далеко отстала от резво укатившей вдаль сказочной кареты.
Остановилась перед школой. Через день-другой зазвенит первый звонок нового учебного года, но сейчас здесь было тихо и пусто. Лишь трое пареньков вяло стучали мячом по баскетбольному щиту и изредка о чем-то тихо переговаривались. От груд каменного угля, сваленного на краю площадки, ветерок нес черную тяжелую пыль, которая садилась на засохший цветник у распахнутых ворот, на юные яблоньки и сливы. Кристина повернула назад и по другой стороне улицы Мелиораторов снова миновала пятиэтажный дом под номером одиннадцать на углу. А что, если нырнуть в подъезд, взбежать по лестнице и нажать на звонок у двери с цифрой девять? Задрожала как от озноба. Нет, никогда она этого не сделает. Никогда!
Дверь кафе была чуть приоткрыта, и Кристина вошла внутрь. Уселась у стойки, на высоком стуле у окна, поглядела на улицу. Улица была как на ладони. Барменша, прислонясь спиной к буфету, щелкала зубами орехи и выплевывала в горсть скорлупу. Напротив нее сидели два паренька, пили коктейль, приставали к барменше, хихикали.
- Сок, пожалуйста, - попросила Кристина, когда барменша подошла к ней.
- Виноградный? Яблочный? Манго?
- Манго, один.
Ей было лет под сорок, но выглядела она еще совсем неплохо, и пареньки не спускали глаз с голубого выреза платья, из которого так и выпирали слишком уж приподнятые лифчиком холмики грудей. Получив сок, Кристина спросила:
- Это кафе и сейчас называют "Шанхайской девой"?
Из пальцев барменши вырвался орех, подпрыгивая покатился по полу.
Один из парней поперхнулся коктейлем, закашлялся. Второй трахнул его кулаком по хребту.
- "Кафе мелиораторов"! - барменша чуть ли не по слогам произнесла эти два слова: пускай навеки запомнит эта…
Кристина поняла, что попала впросак. Вдруг это буфетчица из старой забегаловки "Шанхайская дева"? Барак давно снесли, а "дева" процветает по-прежнему…
Густой, холодный сок освежил Кристину, и немного погодя она забыла все, что окружало ее здесь. Загляделась в окно. Увидела в долине Старый город с закопченными трубами котельных, озаренный вечерним солнцем белый портик костела между высокими кленами, а за бухточкой озера, на пригорке - кладбище (завтра непременно сходит на мамину могилу). На побуревших огородах хлопотали женщины, запряженная в телегу лошадь ела собранную в кучу траву. Кристина медленно водила взглядом по знакомой округе, потом ее взгляд вернулся на улицу, несколько раз останавливался на одиноких прохожих. Издалека увидела приближающегося мужчину - рослого, в спортивном костюме, с чемоданчиком в руке. Он! Паулюс! Чуть было не сорвалась с места, не бросилась в дверь, но спохватилась - нет, нет! Ни капельки не похож, как это она так… Встревоженное сердце билось скачками, а глаза все искали, искали…
* * *
- Видала, Криста? Паулюс!
- И опять Паулюс!
- С середины площадки. Готово!
- Нет, ты видишь, Криста?
Они стояли на дощатой скрипучей лестнице и то подпрыгивали, то, обнявшись, застывали на короткий миг, то отчаянно хлопали жаркими ладонями. На нижней баскетбольной площадке проходил матч между двумя школами, гости из соседнего района не на шутку теснили хозяев.
- Выиграют наши. Должны выиграть!
- Разве что Паулюс… Есть! Криста!
Опаленные солнцем ранней весны щеки Кристины так и горели. Она не спускала глаз с Паулюса, который то метко передавал мяч, то ловко уходил от двух игроков сразу, то молнией бросался к щиту. Но вдруг он поднял голову к лестнице, увидел девочек… ее увидел, Кристину, и сделал пробежку. Пронзительно засвистел судья.
- Из-за тебя мяч потерял. Прячься, Кристина, а то еще опять…
- Мяч перехватил!
- Паулюс!..
Кристина съежилась, спряталась за подругами, опасливо поглядывала из-за их спин, однако для Паулюса, казалось, снова все перестало существовать.
- Если бы не Паулюс…
- Какой у тебя мальчик, Криста!..
Одноклассницы с завистью щебетали Кристине на ухо, ойкали, Кристина еще пуще краснела, защищалась, как умела: "Да что вы, что вы говорите… Мы же просто так… да что вы…"
Когда игроки на скамье возле площадки оделись, Паулюс снова бросил взгляд на лестницу, и Кристина увидела на его лице широкую улыбку, напоминающую: не убегай… Девчонки, наверное, это поняли, подмигнули Кристе и смешались с галдящей толпой болельщиков. Очень медленно, водя рукой по перилам, поднималась по лестнице Кристина, напрягая слух: вдруг услышит догоняющие ее шаги. Услышала. Это его шаги… Не оборачиваясь шла вокруг школы. Шаги поравнялись. Опустив голову, увидела парусиновые кеды большого размера, пыльные, со следами чужих подошв, и вспомнила, что еще так недавно они сияли белизной зубного порошка. Молча вышли на улицу. Она - в толстой юбке, перешитой из старой, потраченной молью маминой одежки (как она ненавидела этот мешок, в котором путались ноги!), в курточке немногим лучше. На нем - вязаная кофта из некрашеной шерсти со стоячим воротником, концы широких штанин на резинке.
В спину им светило апрельское солнце, клонящееся к закату, за заборами в садиках на яблонях и вишнях уже краснели разбухшие почки.
- Ты больше всех очков набрал? Правда? - наконец заговорила Кристина.
Паулюс пожал плечами. Не так уж и заботят его эти очки. Он никогда не хвастается, даже радоваться не умеет. Как-то Кристина спросила: "Говорят, ты по математике на круглых пятерках. Ни разу меньше не получал, верно?" - "Так уж выходит, - ответил Паулюс и виновато улыбнулся: - Да мне круглых отметок и не ставят". И впрямь, все у него "выходит" как-то само собой, без усилий. И никто не видел, чтобы он слонялся по улице, бегал по субботам на танцульки, скалил зубы с девчонками. Криста была первой (конечно, так твердили ее подружки), на которую Паулюс обратил внимание.
- Могли и они выиграть, если бы не эти несколько ошибок, - бесстрастно, словно наблюдая за матчем со стороны, объяснил Паулюс. - Через неделю будем встречаться у них, как знать, что выйдет. - Помолчал и вполголоса добавил: - Жаль, ты не увидишь.
И тут же испугался своих слов, этого вздоха, который столь неожиданно для него сорвался с уст. Засунул руки в карманы штанов, сгорбился и сменил разговор:
- Завтра суббота, после уроков топаю в деревню.
- Каждую субботу?
- Надо, Криста.
- Танцы в школе.
- Пойдешь?
- Сама не знаю.
- Сходи, если хочется. Ты же любишь танцевать.
- Если б ты знал, как это чудесно.
- С Раймисом будешь?.. - так поддел ногой камешек, что тот с треском врезался в забор. - Нет, ты как хочешь, танцуй.
- Со всеми. Кто пригласит, - фыркнула Кристина. Почему он попрекает ее Раймисом? С Раймисом она с восьмого класса иногда болтает, ну, чаще чем с другими, да, уже два года… Одноклассник Паулюса. Господи, как легко он танцует! Просто летает по залу и тебя носит будто пушинку. Неужто Паулюс не понимает, какое блаженство, когда так… вот так… хотя бы по субботам. Казалось, так и живешь от субботы до субботы. А Паулюс по субботам - в деревню. Эта его деревня… ей-богу…
Остановились у калитки на Родниковой улице.
- Может, в следующую субботу и я на танцы приду, - пообещал нетвердо.
Не в другую субботу, конечно, гораздо позже, в середине мая, но все удивились - Паулюс на танцах! Домотканый пиджак, коротковатые штаны, тяжелые башмаки на толстой резиновой подошве, на шее - галстук. Встал возле двери, у окна, на голову выше других парней, и торчал так, издалека поглядывая на девчонок, столпившихся в конце зала. Музыкант налегал на аккордеон, кружились пары, а Паулюс все стоял и водил взглядом за Кристиной. Одну Кристину видел. Не было танца, чтобы Кристина подпирала стену. Приглашали ее одноклассники, приглашали и старшие, выпускники. Цветастое ситцевое платье с короткими сборчатыми рукавчиками так и развевалось, так и мелькало среди танцоров. Порхала Криста по залу, словно бабочка, с разрумянившимися щеками, откинув голову, прямая, стройная, невесомая. После перерыва, когда музыкант заиграл медленную мелодию, подпевая тенорком: "Вернись, моя юность, вернись и поспеши…" - она неожиданно увидела, что перед ней вырос Паулюс, а рядом с ним - Раймис. Оба одновременно поклонились, приглашая ее, и, заметив друг друга, растерялись, оцепенели. Первым пришел в себя Раймис, широкоплечий, длинноволосый парень, улыбнулся и еще раз поклонился. Паулюс сделал было шаг в сторону, но остановился, опустил голову, пальцами вдруг удлинившихся рук стиснул полы пиджака. Криста поднялась со скамьи. Озорные глаза Раймиса уже влекли ее к себе. Раймис протянул руку, собираясь обнять ее за талию, но Криста косулей метнулась к Паулюсу и положила руку на его плечо. Только успела заметить, как Раймис с такой же улыбкой на лице пригласил другую девушку.
Паулюс танцевал сосредоточенно, собранно, словно решая сложную математическую задачу или выполняя какую-то трудную работу, требующую напряжения всех его сил. За весь танец не проронил ни слова. Только однажды встретились их взгляды, глаза Паулюса просияли добротой, рука крепче сжала кончики пальцев Кристины.
Потом Паулюс долго стоял у окна. Когда через некоторое время Криста снова взглянула в ту сторону, Паулюса на месте не оказалось. Танцуя, сидя на скамье у стены, она все посматривала на дверь, однако Паулюс все не возвращался. Стало почему-то грустно. Руки и ноги отяжелели.
Когда танцы кончились, она подхватила под руки двух подружек и попросила:
- Проводите меня.
Небо сияло от звезд, освещая улицы, весело глядела луна.
- Везет тебе, Криста.
- Господи, такая ситуация! Я же все видела. Хорошо, что ты с Паулюсом пошла.
- А почему Паулюс исчез?..
- Правда, почему?
- Ах, Криста, ты родилась под счастливой звездой.
В воздухе витал густой запах яблоневого цвета.
- Нет-нет, девочки, - возразила Кристина, - я родилась под несчастливой звездой счастья.
- Под несчастливой звездой счастья?..
- А разве есть такая звезда? Кошмарно интересно!
- Да, девочки, - повторила Кристина, твердо убежденная в этом. - Да, я родилась под несчастливой звездой счастья. Поэтому мне иногда и хорошо, и страшно. И я сама себя не понимаю.
Когда подружки, оставив ее у калитки, удалились, Кристина постояла, прижав кулачки к подбородку, и метнулась по Родниковой улице к площади. Залитая лунным светом, она казалась огромной и мрачной. Поднабравшиеся городские парни пели под кленами, жалуясь всему миру, что пропили и коня и уздечку… Где-то кричала женщина, взахлеб плакал ребенок. У чайной стояла телега, и привязанная к столбу лошадь звенела удилами. Кристина тенью прокралась мимо забора, нырнула на ухабистую улочку и, пробежав немного, остановилась за кустом сирени. Торцевое окно старого дома чернело. Неужто Паулюс уже заснул? В такую пору он ведь никогда не спит. Криста знает, она много-много знает. А может, еще не вернулся? Еще гуляет по улице? Криста на цыпочках отбежала подальше и, притаившись за тополем, ждала, озиралась, слушала звуки вечера. Замерзла, зубы стали отбивать дробь, наконец она побежала домой.
- Дитя мое, где ты до сих пор шлялась? С кем? - накинулась на нее мать.
Сестренки уже спали. Криста никак не могла заснуть. Лежала, свернувшись калачиком, под толстым одеялом и не могла согреться, только кончики пальцев правой руки все еще горели - казалось, их касается рука Паулюса.
В понедельник утром перед уроками подружки прижали Кристину к стене в конце коридора.
- Ты ничего не знаешь, Криста? Ничегошеньки?
- Признавайся! Ну, признавайся, о господи!..
Кристина ничего не знала; стукнула себя кулачком в грудь - ей-богу.
- Так вот, Криста… О господи, чтоб только не пронюхал кто, смертельная тайна. В субботу вечером Раймис, говорят, язык распустил. Он ведь любитель прихвастнуть, вот и сказал Паулюсу…
- Мы тебе начистоту, ты уж не рассердись, иначе нельзя, мы же подруги… Говорят, Раймис что-то о тебе…
- Сказал, что ты… если он только захочет…
Криста зажала пальцами уши, потрясла головой, собираясь нырнуть в класс, но не смогла, так и горела желанием побыстрей все услышать.
- Говорите. Все говорите.
- Если только он захочет, то ты… Но он, значит, не из таких… Раймис сказал, что у тебя грудь… как у кошки… Он видел, когда ты голая в озере купалась. Тогда Паулюс вызвал его на двор и хрясь по лицу. "Это тебе за Кристу". Ну и давай они друг друга дубасить!.. Неизвестно, чем бы все кончилось, но товарищи разняли.
- Ей-богу, Криста! Вот это мужчина! О господи, только бы не втрескаться в него…
Кристина кулачками оттолкнула подружек, бросилась в класс, навалилась грудью на свою парту. Молчала, стиснув зубы. Плакать не плакала, только скулила изредка, тряслась как в ознобе. В начале урока пожаловалась учительнице на головную боль, и та велела погулять во дворе. Криста убежала к озеру и дала волю слезам. "Ненавижу, ненавижу", - шептала. Потом взяла себя в руки, умылась холодной водой, постояла, пока лицо не высохло в лучах солнца, и повторила: "Ненавижу. Обоих ненавижу". Целую неделю избегала Паулюса, пряталась, спасалась бегством, однако с каждым днем все сильнее чувствовала: не убежит, никуда она так и не убежит.
В теплый, тихий вечер оказалась у озера. Поднимался туман, зудела мошкара. Шла, не спрашивая себя: куда идет, зачем идет? Радовалась, что вырвалась из города, сбежала от всего мира, а в душе таилась смутная надежда. Весна ли в этом была виновата или ласковое дыхание озера, свежая ли зелень деревьев и полей - Криста ни о чем не думала, не слышала своих шагов, лишь чутье нашептывало: что-то должно случиться… что-то… сегодня вечером… еще сегодня вечером…
- Криста!
Не испугалась. Не вздрогнула. Даже сердце не трепыхнулось.
- Криста!
Обернулась. На ее следах по росистой траве стоял Паулюс и робко глядел на нее.
- Криста, - снова произнес он ее имя, на сей раз так тихо, что только по губам можно было разобрать. - Криста…
Какая-то неведомая сила подтолкнула Кристину, она с дрожью в коленках подошла к Паулюсу и улыбнулась полураскрытыми губами, а удивленные ее глаза так и спрашивали: "Как ты узнал, что я тебя здесь жду?"
Мать опять отчитала ее за то, что вернулась за полночь. Но Кристина была так счастлива, что места себе не находила. Разбудила сестренок, забралась к ним в кровать, и все втроем хихикали, шушукались, несли всякую чепуху, страшные сказки вспомнили и друг дружку пугали. Утром мать вошла будить девочек и нашла их всех в одной постели, спящих в обнимку.
Паулюс сдавал экзамены на аттестат зрелости. Каждый вечер они встречались в городе или над озером, гуляли час-другой и расставались - до завтра! Подружки завидовали: "Какая ты счастливая, Криста…" И Кристина считала, что она и впрямь счастливая, потому что у нее есть друг… такой друг, о котором она все думает и думает…
Цвела, пенилась сирень, долгими вечерами в кустах над озером заливались соловьи, стрекотали кузнечики, и иногда казалось, что от счастья лопнет сердце. Очень не хотелось возвращаться домой, да никуда не денешься: ждала мать, ждали сестренки со своими заботами, ждала работа. Ждал и тяжкий, камнем повисающий мамин вздох:
- Чем вас завтра кормить буду?
Часто она так вздыхала.
Пока был жив отец, все было по-другому, а сейчас мать билась как рыба об лед, и та пачечка бумажек, которую она получала за то, что разносила газеты и письма, просто таяла в руках. Что есть? Во что одеться, во что обуться?
- Все на вас горит, не бережете ни обувку, ни одежку, - каждый вечер укоряла мать и знай штопала, латала, перешивала. И Кристину усаживала рядом - помогай, не успеваю одна. Успокоившись, рассказывала, чего за день навидалась да наслышалась, кому принесла радостную весть, а кому - печальную. Сколько горя у людей, сколько кругом пьянства, распутства!
- Боже мой, боже, - качала она головой. - Когда столько домов обойдешь да всего насмотришься, и твое собственное горе кажется не таким страшным.
- Да какое тут горе, мама. Выдюжим. Еще год, и я кончу школу.
- Все надежды на тебя, доченька, на тебя…
Помолчали, помечтали о тех временах, когда все будет по-другому, и мать снова заговорила:
- Слыхала, кто-то камень на берегу озера долбит. Поздно ночью все стучит да стучит. Стоя в воде. Соседи спросили у него, что это значит, а он ни слова не сказал и сбежал. Надоело людям, что спать не дает, вот мужики и решили - надо его поймать. Окружили прошлой ночью со всех сторон. А он в озеро - все глубже, глубже, так и уплыл на остров во всей одежде. Господи, какие чудаки на свете бывают.
Поздно вечером Кристина побежала к озеру, прислушалась. Стояла тишина. Опять долго не могла заснуть, ворочалась в постели, ткала узоры своих грез и неожиданно услышала - откуда-то издалека доносится приглушенное тюканье. Вскочив с кровати, распахнула окно. Еще явственнее расслышала: тюк-тюк… тюк-тюк… От озера доносился этот звук. Какой-то робкий, монотонный.