- Наш Кузьмин тоже говорит: "Гром не грянет - мужик не перекрестится". Только…
- Что только?
- Только неужели ты поверил, что я забыл про трубы?
Тойджан молча опустил голову.
- Неделю назад мой сын Аннатувак сказал: "Мы с почетом проводим тебя на заслуженный отдых"! Я хлопнул дверью у него перед носом. Но где же мне искать опоры, если даже ты можешь поверить, что я забыл про буровую?
Покраснев чуть не до слез, Тойджан попытался оправдаться.
- Мастер-ага, это правда. Я думал, что ты забыл про трубы. Но при чем же тут старость? И Халапаев, и я, и любой мальчишка может забыть самую важную вещь. Разве дело в годах? Спроси: чего я в свои годы сам себе желаю, и я скажу - работать, как ты, жить, как ты, сердиться, как ты, смеяться, как умеешь только ты…
- Не все так думают, сынок, знаешь, как рассуждают? Что нужно старику? Почет? Есть у него почет. Покой? Есть у него покой. Работать у нас на Вышке - риск не велик. А пришел домой, помылся в ванной и воды не пожалел. Вышел в сад - своя редиска растет. А виноград! Вся беседка увита виноградом!
Мастер с таким негодованием рассказывал о своей благополучной жизни, что Тойджан засмеялся.
- Разве это плохо, мастер-ага?
Таган с сожалением посмотрел на Атаджанова.
- Я не безумный, чтобы хорошее называть плохим, а плохое - хорошим.
- Зачем приписываете мне такие мысли… Кто посмеет назвать вас безумным? Кого мы уважаем больше всех?
Таган долго молчал, задумчиво глядя вдаль, потом перевел взгляд на Тойджана.
- Уважаете… - повторил он. - Но кто поймет меня? Нет, должно быть, я и вправду безумный старик! Как объяснить тебе, Тойджан?.. Четверть века назад на этом месте ничего не было. Песок. Станция Небит-Даг называлась "тринадцатый разъезд", а вокруг в черных кибитках ютились нефтяники. Было это? Было. Мы не знали, что такое электрический свет, а вода выдавалась по норме. Брали ее на железной дороге из цистерн. Было? Было. И я работал, не жаловался, не боялся за свое будущее… Я верил, что доживу до лучших дней. Теперь я знаю, как может жить рабочий-туркмен в Советской стране. Сам вместе с ней создавал эту жизнь. И я хочу снова все повторить… Опять сначала! У меня есть силы. Ты веришь мне, Тойджан?
До сих пор Атаджанов смотрел на мастера снизу вверх, уважал, как учителя, доверял, как отцу. Мастер делал для него много хорошего, бывало, что и советовался с Тойджаном, но никогда еще не был так откровенен. В эту минуту Тойджан увидел его во всей силе рабочего-творца, который хочет создавать новое, и во всей слабости одинокого человека, ищущего опоры среди единомышленников. И впервые бурильщик почувствовал в мастере не только учителя, но и друга.
- Мастер-ага, - сказал Тойджан, - я думаю, что, когда лет через пять - десять мы построим в Сазаклы новый город, и в пустыне вырастут деревья, и будем рассказывать молодым о тех временах, когда здесь не было ни нефти, ни воды, вы будете искать черное золото уже в новом месте, может быть в Каракумах…
Халапаев, который давно расхаживал вокруг буровой, но не решался подойти поближе, чувствуя, что разговор идет серьезный, сейчас не выдержал и вмешался:
- А вдруг в Сазаклы и в самом деле нефти не найдем?
- Вот уж в это я не верю, - сказал Тойджан. - Помните, как в Татарии дело было? Десять лет впустую дырявили землю. А теперь?
- Десять лет? - переспросил Халапаев. - Десять лет искать, и состаришься - не заметишь!
Таган, который сидел, разглядывая свои большие руки с узловатыми пальцами, вдруг с интересом посмотрел на Халапаева.
- Ты молодой, - сказал он, - но еще не знаешь, что такое молодость. Молодость - это бесстрашие и щедрость. Не найдем, пойдем в другое место. А силы… чем больше отдаешь, тем больше возвращается.
Таган рассмеялся и вдруг оборвал смех, будто пораженный электрическим током. Его взгляд упал на трубу, которая за время душевного разговора заметно укоротилась. Мастер вскочил с места, словно увидел ребенка на краю пропасти.
- Бессовестные люди! - крикнул он. - Никому нельзя верить! Слушай, Тойджан, если я поеду сейчас в контору, пользы все равно не будет. Мы не допустим, чтобы бурение остановилось! Надо с ребятами пойти на буровую Шалли и принести оттуда трубу на плечах, как покойников носят. Халапаев, беги! Зови Джапара!
Мастер и сам стал спускаться с буровой и тут столкнулся с Ханыком Дурдыевым, подъехавшим на своем мотоцикле. Таган уставился на него, словно увидел чудовище. Ханык не смутился. Его маленькие глазки, как всегда, помаргивали, губы дрожали, щеки дергались, даже уши шевелились, но он развязно протянул мастеру свою запыленную руку, как человек, пришедший с поздравлениями.
- Мастер-ага, салам!
- Салам, Ханык, братец, салам!
В торопливом рукопожатии старика Дурдыев почувствовал какую-то угрозу. Однако Таган улыбался приветливо, только в глазах поблескивали опасные огоньки. Ханык, всегда побаивавшийся мастера, угодливо поклонился еще раз и хотел было начать оправдательную речь, но мастер не дал ему и рта раскрыть.
- Ханык, смотри-ка! Хоть ты и не работаешь на буровой, а где-то испачкался глиной! Как нехорошо…
Он поскреб снабженцу плечо и вдруг схватил за горло, продолжая приветливо улыбаться. Дурдыев подумал было, что мастер шутит, но пальцы что-то слишком сильно впивались в горло.
- Так где же трубы? - лениво спросил Таган.
- Тру… тру… - пытался объясниться Дурдыев, но железные пальцы сжимали шею все сильнее, и невозможно было выговорить ни слова.
Мастер весело переспросил:
- Где трубы, я говорю?
Тойджан, наблюдавший сверху, увидел, что глаза Ханыка выкатились, как у задушенной овцы, а слабые грязные руки тщетно пытались разжать пальцы Тагана. Бурильщик даже пожалел Дурдыева, но не вступился. Он считал Тагана прекрасным воспитателем.
Ханык по-прежнему не мог вымолвить ни слова, круглое лицо покрылось мелкими капельками пота. Неизвестно чем бы кончилась эта сцена, если бы на дороге не показались два тягача, груженные трубами.
Пальцы Тагана разжались, и он как ни в чем не бывало принялся снова соскребать глину с плеча Ханыка. Снабженец не мог отдышаться и с испугом смотрел на старика. Таган сказал:
- Может быть, моя шутка показалась тебе грубой, но ведь и ты заставил нас поволноваться. Еще полчаса, и пришлось бы прекратить бурение!
Ханык невпопад ответил осевшим хриплым голосом:
- Знаю, знаю, большое спасибо, мастер-ага…
Трусливые повадки снабженца, его хвастовство и подхалимство не раз вызывали чувство брезгливости у Тагана.
- Что-то мне не нравится твой голос. Может, простудился?
Ханык судорожно закивал.
- Верно, мастер-ага! Сам чувствую, горло болит, что-то вроде ангины…
- Должно быть, выбежал потный на улицу, когда торопился с нашими трубами?
- Нет, мастер-ага, я, когда выехал сюда, был совсем здоров.
- Удивительно! Значит, по дороге продуло. Следи, брат, за своим здоровьем, особенно береги горло. От случайной простуды можно загнуться…
- Поверьте, мастер-ага, я ни в чем не виноват! - Он вынул из кармана пачку бумаг. - Вот требование на машину, вот путевка, вот счет с базы… Это все они… Они задержали меня на полдня, заставили выслушать твой упрек! Но я для тебя все сделаю! Прикажешь привезти одну трубу - привезу тысячу!
С отвращением наблюдая, как дергается круглое лицо Ханыка при этих заверениях в преданности, Таган хмуро пробурчал:
- Не нужно мне тысячи вместо одной, не нужно и одной вместо тысячи. Но привези десять, когда прошу десять, сто, когда прошу сто. И привези вовремя!
- Будь покоен! Я вижу, как ты болеешь за дело. Я тебе навезу труб на месяц вперед! Хочешь, и барит, и цемент, и трубы завезу на целую пятилетку вперед?
- Вот это здорово!
- Я не шучу! Все, что прикажешь, сделаю!
- Кажется, Ханык, мы зря так долго толкуем о трубах.
Дурдыев не понял мастера и лицемерно вздохнул:
- Ничего не поделаешь, мастер-ага. Нефть нужна!
- Ее ведь так просто добыть!
- Это как же?
- Стоит Ханыку слегка притопнуть ногой, и нефть забьет фонтаном.
- Ай, мастер-ага, ты умеешь придумывать и сказки!
- Я, конечно, не могу так далеко залетать, как Ханык. Говорят: "Прикрой глаза, если товарищ слепой", - вот и я стараюсь, подпрыгиваю…
И, повернувшись спиной, Таган Човдуров неторопливо пошел на буровую к Тойджану.
Глава двадцатая
Гости в ауле
Как обычно бывает, готовились долго, а собрались в один час. Уже две недели Тойджан знал, что в подшефном колхозе будет большой праздник и он назначен ехать в аул с делегацией. А вечером срочно вызвали в партком - выезжаем на рассвете.
- На мотоцикле можно? - спросил Тойджан.
- Ольга Сафронова, пожалуй, будет скучать с нами, со стариками, - ответил Аман.
- А я могу и ее взять! - вдруг решил бурильщик. - Можно отсюда к ней позвонить?
И на рассвете вездесущий "газик", управляемый Махтумом, двинулся из Небит-Дага в колхоз. А на почтительном расстоянии за ним следовал мотоцикл Тойджана; в коляске боролась с ветром растрепанная и веселая Ольга, одетая по-дорожному. У обоих на глазах - защитные очки.
Как только выехали из города, Тойджан поделился с попутчицей своим огорчением: парторг вечером так торопил с отъездом, что он даже не успел попрощаться с Айгюль. Наверно, рассердится…
- Она очень сердитая? - выпытывал Тойджан. - Достается от нее подчиненным?
- Недавно на разнарядке одному оператору влетело! - смеясь, выкрикнула в ответ Ольга. - Он не знал, куда деваться от смущения… Ты его знаешь: такой умный, деловитый, с родинкой на щеке… Это Нурджан, брат вашего парторга.
Так они мчались против ветра и болтали о разных людях, он - об Айгюль, она - о Нурджане. Ольга вела себя, как настоящая подруга Айгюль: не из таких, которые торопятся исподтишка предать, а из тех, кто больше собственной чести дорожит достоинством другой девушки. Они проскочили по-воскресному сонный Джебел и уже разговаривали словно закадычные друзья. Тойджан был доволен: хорошо, что догадался предложить девушке коляску своего мотоцикла. Там, впереди, в машине большие начальники ведут, наверно, скучнейшие разговоры, какими умеют отравить каждый час своей жизни.
Время приближалось к полудню, когда шефы-нефтяники подъехали к колхозным владениям. Приятно было после пустыни, голой и каменистой, увидеть поля. Широкая поляна перед аулом словно засеяна маком - это собрались на скачки колхозники… Женщины и дети в ярко-красных и зеленых, из местного шелка, нарядах, по-праздничному одетые парни. Шумно и весело встретил аул своих гостей! Даже старики, взбудораженные праздником, в предвкушении скачек и тоя, казалось, помолодели. Повсюду раздавались автомобильные гудки, не сосчитать было грузовиков и легковых машин, съехавшихся сегодня на эту поляну из Красноводска, Джебела, Билека, из окрестных колхозов. Махтум лихо вкатил свой "газик" на отведенную для машин полосу. Аннатувак и Аман вышли, их встретил председатель колхоза Ягшим в бараньей папахе, в халате из домотканого полушелка, подпоясанном пуховым кушаком.
- Пусть через месяц придет, но пусть благополучно придет! - осклабясь любезно, твердил он старинную поговорку, которой встречали когда-то запоздавший верблюжий караван.
- Выходит, опоздали? - спросил Аннатувак, оглядывая праздничное поле.
Тойджана и Ольгу тотчас окружили мальчишки, показывали площадку, приготовленную для борьбы, для состязаний пальванов, лучших скакунов и знаменитых всадников, стоявших поодаль.
- Смотри, неплохие кони, - скрывая восторг, заметил Тойджан и показал Ольге двух скакунов, которые, чуя приближение часа борьбы, косились жаркими глазами и поводили маленькими ушами. Конюхи, сдерживавшие их, волновались, конечно, не меньше. Но и они успели дружески помахать руками гостям-нефтяникам.
У Ольги глаза разбежались. Хотелось и на коней поглядеть, и с детворой поиграть, и оценить сельские наряды женщин. Женским взглядом она сразу отметила, как непохоже причесаны девушки: приезжие, из текинских селений, и местные, иомудские. Текинские красотки заплетали волосы в две косы, а иомудки перебрасывали на грудь множество тонких, туго заплетенных косичек. Ольге хотелось поделиться этим наблюдением, - но с кем? Не с Махтумом же и не с Тойджаном! И она пожалела, что рядом нет Айгюль.
Какие-то женщины, окружив русскую девушку из Небит-Дага, напоили ее хорошо заквашенным чалом, дали в руки ложку и большую чашу со сметаной из верблюжьего молока.
- Спасибо! - по-туркменски сказала Ольга и рассмеялась.
И женщины тоже рассмеялись.
Между тем председатель колхоза Ягшим, не зная, как уважить шефов, где усадить их, тянул за руки то начальника конторы бурения, то парторга. Иногда он выпускал обоих и начинал кружиться вокруг и даже очень проворно, несмотря на свою толщину. То он кричал: "Эй, несите ковры, несите кошмы!.." - то вдруг отменял приказ: "Нет, не надо! Пусть они единогласно будут судьями на скачках!" - и тянул их к столу, уставленному призами. Потом снова входил в раж гостеприимства: "Стелите ковры! Пусть они единогласно попьют чаю и подкрепятся с дороги!.." Впрочем, и этого ему казалось недостаточно, он хватал гостей за локти: "Единогласно ко мне домой, а скачки начнем через час…"
Конечно, не к чему было задерживать ход празднества, и Аман пытался втолковать это хозяину. Но у того было немало забот, и, не дослушав гостя, он вдруг куда-то убегал, пронзительный голос его слышался где-то в толпе, потом Ягшим снова возвращался и хватал нефтяников за руки. И колхозные активисты, глядя на своего председателя, суетились не меньше его самого. Махтума, следившего за Ягшимом, умиляло его гостеприимство.
Гостей повели к коням.
Невысокий и стройный белый скакун, капризно воротя морду от свежей охапки клевера, которую подносили наездник и конюх, ревниво косился на соседа - гнедого коня, а тот, дробно переступая тонкими ногами, ходил вокруг своего хозяина. Махтум, поглядывая из-за спины Аннатувака, прекрасно чувствовал состояние этого гнедого красавца: "Не держите меня, отпустите! Я за час обегу все четыре стороны света…" И действительно, конь был такой, что стоило лишь тронуть плетью… Махтум поглядывал и на белого коня и тоже все за него понимал: "Вот как начнем считать копытами скаковую дорожку, видно будет, чьи ноги резвее, кто из нас выносливее…" По тому, как белый отворачивался от душистого клевера, Махтум понимал, что и тот волнуется. У гнедого была густая пепельная грива - ох, как хотелось Махтуму потрогать ее рукой. Но рядом стоял строгий с виду и гордый колхозный конюх в накинутом на плечи сером чекмене и отчужденно поглядывал на толпу. Видел ли он в эту минуту небит-дагского шофера? А возле белого коня суетился невзрачный человек с реденькой сивой бороденкой, он ни минуты не оставался спокойным, подносил к черным губам коня то травку, то воду, то приказывал подросткам-уборщикам снять попону и постукивал пальцами по спине скакуна, то сам набрасывал на него попону и что-то наказывал жокею, потом бежал куда-то…
Иные наездники водили коней, держа за поводья. Иные рысью пускали их по дорожке. Кричали глашатаи:
- Седлай коней, выходи на круг, э-эй!
- Призы хорошие! Не обижайтесь потом, будто не слышали, э-эй!
- Для жеребцов, пускаемых на один круг, приз - двухгодовалый баран, ха-а!
Колхозный ипподром представлял собой неогороженное четырехугольное поле, где на каждом углу по столбу, на столбах - красные флаги. Вдоль воображаемой дорожки всюду выстроилась толпа, и мужчины сами брали на себя обязанность держать линию. Мальчишки уселись, конечно, впереди взрослых. Живая изгородь из человеческих голов и плеч повсюду, от столба к столбу, вздрагивала и дышала.
Коней выпускали на дорожку не только парами, но и группами. Когда шесть первых жеребцов вышли на старт, Аннатувак обратил внимание Амана на то, что четыре скакуна без седел и наездники некрасиво свесили ноги, не упиравшиеся в стремена. Между тем толпа подалась вперед, следя, как кони выравнивались на старте. Взмах флажка, и вся кавалькада двинулась, поднимая пыль…
Аннатувак тронул за плечо рядом стоявшего старичка.
- Может быть, объясните, почему некоторые поскакали на неоседланных лошадях?
Бровастый старичок обернулся к городскому начальнику и, поблескивая живыми глазками, рассказал побасенку:
- Слушай, братец, и понимай… Один купец ушел с караваном в дальний край торговать, а дома оставил молодую жену. Через четыре года вернулся и нашел дома трех маленьких карапузов. Купец взял на руки старшенького и спрашивает: "Чей это прелестный ребенок?" - "Ай, купец, забыл разве? - пристыдила жена. - Когда ты уезжал, он должен был вот-вот родиться". Купец протянул руку к другому малютке. "А это что за славный ребенок?" - "Ай, купец, когда ты уезжал, я как раз зачала его!" Тогда купец показал на третьего, совсем махонького, и спрашивает: "Ну, а это что тогда?" Жена не нашлась и только застенчиво сказала: "Купец, ты этому дивишься, и я удивлена…" - Старичок, положив свою волосатую руку на плечо Аннатувака, беззубо рассмеялся: - Вот так же, братец, ты удивляешься, что скачут без седел, и я удивлен!
Пока окружающие вместе с Аннатуваком смеялись над басенкой, кони обскакали круг и, тяжело дыша, приблизились к финишной ленте. Прокатились аплодисменты: народ приветствовал победителя. А вот проскакали на кобылах и хозяева быстроногого скакуна - работники колхозной конюшни. У одного из них в руке развевался приз - десятиметровый отрез шелка.
И снова закричали глашатаи. Снова вышли на старт неоседланные кони. И старичок, довольный, что нашел слушателя, опять приник к плечу Аннатувака.
- Видишь, некоторые поверх потников протянули подпруги, а у других и того нету. Неудобно и для всадника и для коня.
- Может быть, седел не хватает? - догадался Аман.
- Кони теперь не в чести, - посетовал старик. - И мастера-седельщика днем с огнем не найти… Но для скачек, пожалуй бы, седел хватило. Это они нарочно так делают.
- Не без причины, конечно? - спросил Аннатувак.
- Братец, а знаешь ли ты, кто сосед у нашего колхоза? Впрочем, ты нефтяник, откуда тебе знать. Здесь неподалеку казахское село. Вот у казахов и переняли наши эту привычку скакать на неоседланных лошадях…
Он, видно, не прочь был бы рассказать и о том, почему казахи испокон веков любят такую степную скачку, но снова возопили глашатаи:
- Кто идет на четыре круга, выводи коней, ха-а!
- На четыре круга приз назначен - годовалый верблюд, э-эй!
Толпа дрогнула по всему полю - всех волновал исход борьбы на главной, восьмикилометровой, дистанции. Махтум первый заметил, что стали поспешно седлать и тех двух красавцев скакунов - белого и гнедого.
- Товарищ начальник, - почтительно обратился он к Аннатуваку. - Который из тех коней, по-вашему, придет первым?
Аннатувак, уже вдоволь налюбовавшийся мощным крупом гнедого, его широкой грудью, стройной шеей, красивой головой, не задумываясь, ответил:
- Конечно, гнедой!
- А я считаю, - вкрадчиво заметил шофер, - что белый перегонит.
- Если так разбираешься в конях… - Аннатувак удержался от грубого словечка и закончил шуткой: - Махтум, что с тобой? Глаза плохо видят или пора заправляться горючим?
- Сейчас не об этом речь, товарищ начальник, хотя в желудке слышу перебои.
- О чем же речь?