- Это, когда спустишься, сперва прямо… Нет, нет, заблудишься. Тут все кварталы новые, одинаковые. - Он уже открыл мне дверь, а теперь посмотрел на свои шлепанцы: - Ну, подожди. Тогда я сам. А то ты и мой дом не найдешь! - Он сбросил шлепанцы, подтолкнув их в ряд разноцветных женских туфель и босоножек, - некоторые были маленькие, как у Оли, а некоторые годились бы на мою ногу.
Я нагнулся и поставил шлепанцы перед Костей, потому что это было похоже на то, что гость выгонял хозяина. И к тому же я заметил странную стойку пса, который уже был у дверей, заменив своим хвостом вентилятор.
- А если с ним? - сказал я. - Давай мне его. Он меня приведет обратно. Отпустишь?
- С ним? Пойдешь, Тим? - спросил Костя, снимая с вешалки поводок.
Вентилятор заработал еще быстрей, безошибочно повернувшись в мою сторону. Я взял поводок, а пес вертелся и чихал от волнения, дрожа всем телом, оказавшись безобидным и добрым малым, который сложен был из одних эмоций.
- Значит, прямо, а потом будет улица налево, - сказал Костя.
Именно так мы с псом и сделали. Попрыгав через траншеи, свернув налево, мы оказались на людной, размякшей от жары улице.
Все, конечно, так и должно быть. Да и на что я мог рассчитывать? У Кости - своя жизнь, свой дом, свои рыбы, а у меня - собственные, мне одному ведомые заботы, которые вряд ли смог бы понять даже очень близкий человек. В чем же я имел право обвинять его?
Меня передернуло от одной мысли о водке. И вышел я на улицу, если правду сказать, совсем не для того, чтобы ходить по магазинам, а чтобы взять себя в руки.
Довольно зеленый город этот Ростов, много цветов. И попадаются тихие, сплошь затененные улочки.
И все же какой-то едва ощутимой, даже призрачной добротой этот день был для меня освещен. Какой же? Откуда у меня это чувство? Неужели красавица Настя, ее давно знакомый, чуть хрипловатый голос?.. А может быть, и верно это была отдушинка, которую сама судьба открыла для меня прямо в небе? Но только надежда увидеть ее еще раз слишком уж мала. Да, пожалуй, такой надежды и вовсе нет. Она посмеялась, глядя мне вслед, стоя на трапе, и, конечно, давно уже успела забыть это маленькое происшествие. Но день этот все равно, значит, был не зря.
Едва мы оказались на улице, Тим тут же перестал тянуть поводок и точно приварился к моей ноге, вышагивая рядом солидно и даже торжественно. Этот пес знал цену своему дорогому хвосту.
Солнце уже касалось крыш, но по-прежнему пекло, не остывая и не щадя. С неба свисал спустившийся и ничем не пробиваемый зной, когда кажется, что кислород весь без остатка выкачан из воздуха и неизвестно, для чего открывать рот, потому что дышать бесполезно. Есть только сухая горькая пыль, которая почему-то еще не до конца забивает легкие. Трудно было представить себе, как сейчас давиться в трамвае или троллейбусе. Однако я понял, в чем дело, когда увидел афишу: "СКА - ЦСКА". Вот, может быть, и жаль, что во мне никогда не буйствовал болельщик.
Мы с Тимом шли, приноравливаясь друг к другу, чтобы попадать в ногу. Обогнули скверик, засаженный красными и розовыми гвоздиками, и даже посидели там, пока я выкурил сигарету. Потом на противоположном углу всего за двадцать копеек нам досталось по пирожку с мясом, - я тоже пожевал, но скорей за компанию. Нам обоим было поровну жарко, поровну пыльно, поровну шумно. И, что любопытно, я мог бы поучиться у этого пса величественности, которую он не терял даже прижатый к стене, даже оглушенный чьей-то чересчур размахавшейся и тяжелой авоськой. Он знал, что это бывает, и шагал дальше, Я понимал, что иногда ом наступал на тлевшие окурки. Но и в этом случае он только вилял хвостом, как бы подбадривая меня: "Ничего, бывает и это". Он оказался другом что надо.
Однако прошло уже минут сорок, как мы вышли из дома. И какая-то непонятная пустота копилась у меня в душе.
Я не мог рисковать и привязывать Тима на улице, возле витрины. Распахнув двери, придержав их, я посадил его в уголок, к стене. Привязал поводок к батарее парового отопления и потрепал по мягкой спине:
- Посиди. Я сейчас. Посиди.
Он выпустил язык чуть ли не до пола.
Я увидел поверх голов коньяк и венгерское шампанское, и уже вынул деньги, и уже слышал: "Женя, сардельки не выбивай", и уже разглядел, кто последний в кассу, как вдруг в меня впился взвившийся жалобный визг, собачий вопль о боли, о беспомощности.
Это был парень лет под тридцать в какой-то расчерченной рубахе навыпуск. Он снова занес ногу, прицеливаясь. И опять среди стен заметался скулящий визг о помощи. И я ослеп, хотя знал жуткую реакцию своей правой руки. А если учесть, сколько в ней за этот день накопилось… И похоже, что, не помня себя, я дотронулся до его черепа с короткими волосами, которые были зачесаны вперед.
Приподнявшись на локте, он смотрел на меня с немым удивлением, моргая чаще чем нужно. Наконец, увидев себя на кафельных плитках, сел и стал бессмысленно отряхивать рукава своей рубахи.
Неужели это случилось? Ведь я же был метрах в семи от него?
- Привел в магазин собаку и еще парня ударил. Водят везде своих собак, а тут продукты…
Я стоял, ощущая на себе любопытные взгляды.
- Нажрутся водки, зальют глаза, а работать некому.
- А он, женщина, зачем собаку ногой бил? Это же тварь божия, бессловесная. Она же его не кусила, не трогала.
- Обоих сдать куда надо. Милиционер тут на углу.
- За какую-то собаку - до крови. Ай-ай-ай… И хорошо одет.
- Она ж спокойно сидела. Я видела. Вишь, в угол забилась. Сардельку-то есть будет?
- Ну чего, бабы, столпились? Не убил же он его?
- Уууу… нехристи. Воспитали на свою голову. Рубаху надел, а в башке ни царя, ни бога.
И ведь я как будто предчувствовал. Как же, как же это вышло?
- А в лицо зачем, чудак? - вздохнул он, большим пальцем ощупывая зубы. - Вы видели, граждане? Ничего, теперь ответишь.
Толпа ротозеев всякого ранга уже стояла за нами, и я медленно отвязал собаку. Хвост робко и благодарно махнул мне. В общем-то, самое неприятное, что в это дело уже замешан Костя. Что, в конце концов, за чертовщина со мной?..
Маленький вежливый милиционер, приговаривая: "Ничего, граждане, не случилось", аккуратно записал в блокнот адреса свидетелей, которых почему-то оказалось уже только двое, и мы побрели перед ним, опять же величественно, а пострадавший, прикладывая к щеке платок, сопровождал всех нас сзади. Снова мы шли мимо афиш, запыленных окон и трамваев, увешанных гроздьями болельщиков. И что странно, пес что-то чувствовал, приподнимал голову и старался заглянуть мне в глаза.
Одним словом, мы пришли быстро.
Темный узкий коридор, а потом квадратная, перегороженная довольно высоким барьером и как будто никогда не проветривавшаяся тускло освещенная комната. Возле стены длинная коричневая скамейка, на которой сидел какой-то человек, обхватив руками забинтованную голову. Из-за барьера поднялся дежурный и окинул нас тяжелым сонным взглядом.
- Вот, товарищ майор, драка в угловом магазине, - лениво доложил милиционер. - Этот два раза ударил ногой собаку, а этот ударил его.
Пострадавший оказался аспирантом какого-то института.
- Вы действительно ударили его? - повернулся ко мне майор, показав мешки под глазами, подсвеченные зеленой настольной лампой.
- Да, - кивнул я, ощущая странный кислый запах вокруг - смесь пыли, перегара и дыма. - Действительно ударил.
Майор, пожав плечами, вздохнул и посмотрел на пострадавшего:
- Ну, что там у вас? Уберите платок… Да ничего не видно.
- Это будет видно завтра, - усмехнулся аспирант. - Могу вас уверить. У меня как будто отнялось пол-лица. Это подтвердит любая экспертиза. Дайте мне направление. Это удар не рукой, а каким-то твердым предметом. Я даже упал.
- Собаку били ногой? - вздохнув еще раз, спросил майор. - Вот вы же образованный человек. Вы должны быть культурным. Еще золотой перстень надели. А как ведете себя? Почему вы ударили собаку?
- Вы говорите таким тоном, как будто я во всем виноват. Предположим, мне показалось, что она хочет меня укусить, - азартно обиделся аспирант. - Откуда я знаю, что она сделает?
- А вы что, пришли сюда умничать? - Улыбка на лице майора стала недоброй. - Или вы думаете, что здесь сидят олухи? Так вот, представьте себе, мы тоже культурные люди, не хуже вас.
- Возможно, - съехидничал аспирант, закрывая щеку и независимо шмыгая носом.
Майор оценил его взглядом и снова задал вопрос:
- Ну хорошо, а второй раз вы за что ударили собаку? Вы, кажется, выпивши… Так? Сколько выпили?
Аспирант поднял бровь и усмехнулся открытой половиной губ:
- Ну, видите ли, если каких-то сто граммов коньяку - это теперь называется… - И, вздохнув, сделал бессильный жест рукой.
Я стоял, слушал, время от времени гладил Тима по кучерявой спине и уже не думал, каким будет сегодняшний вечер, а размышлял, как сделать, чтобы побыстрее вернуть Косте Тима, который во всяком случае пятнадцать суток не заслужил, а мне вряд ли грозит что-нибудь большее. Оля едва ли не рассмеялась бы, увидев все это.
- Ваши документы, - потребовал майор. - Я вам говорю. Да, да, вам.
Я кивнул. Сунул руку в один карман, потом, переложив поводок, в другой и буквально всем телом ощутил холодную и занудившую тоску. Я нащупал только деньги. Твердого корешка моего писательского билета под пальцами не было. Билет исчез. Однако не это была невозвратимая потеря. Внутри ведь лежали листки деда… Я понимал, что нет ничего наивнее и глупее говорить незнакомому человеку, который наверняка не читал твоей книги, что ты - писатель. Меня сжигал стыд, жуткий стыд за себя.
- Я только сейчас вспомнил, что паспорт у меня в чемодане, - сказал я. - Я нездешний. Я сегодня приехал из Ленинграда. - Я произнес все это, слыша себя словно со стороны, раздумывая над тем, как оградить от этой истории Костю, и постепенно оценивая свою потерю. Листки, пролежавшие в Библии тридцать с лишним лет…
- Такое, видите, дело, - закончил я, все еще с надеждой хлопая себя по карманам.
Майор неожиданно повернулся к пострадавшему.
- Еще лучше, - сказал он, постукивая мундштуком по барьеру. - Какой вы показываете пример человеку из другого города? Культура! А вы знаете, что композитор Моцарт упал в обморок, когда в оркестре заиграл не тот инструмент? По-вашему, композитор Моцарт мог бы так поступить, как вы? - И он поднял со стола какую-то книгу и потряс ею.
Аспирант, вздохнув, посмотрел на меня, словно теперь уже искал сочувствия, и только потом ответил:
- Я не Моцарт и даже не Шостакович, а меня ударили, и я пришел, чтобы найти здесь правду, а не слушать лекцию. Вам завтра позвонят кое-откуда. Пойдемте отсюда, товарищ. Я вас прощаю, - сказал он мне.
- Сядьте вот туда, - уже грозно произнес майор. - Да, да. Туда. Я вам сказал: сядьте, пока я не отправил вас в вытрезвитель. Умник нашелся.
Я выронил билет и листки в магазине. Когда вынимал и отсчитывал деньги, что-то скользнуло у меня между пальцев. Но я не обратил на это внимания. Или, может быть, именно в этот миг и завизжал Тим. Безусловно, эти бумаги никому не нужны, но их просто затопчут.
Майор смотрел на столик с телефонами, потом взглянул на часы, на пострадавшего, на меня.
- Да, - произнес он самому себе, хмуро раздумывая. - Ну, а паспорт все же есть? Вы где остановились? В какой гостинице?
- У своего товарища, - ответил я.
- Как фамилия товарища? Где работает?
- Рагулин, - сказал я. - В научно-исследовательском институте.
Майор уставился на меня, разглядывая.
- Это какой Рагулин? Не Константин Федорович?
- Да, он, - подтвердил я.
Майор хмыкнул, почему-то покачав головой.
- Ну, знаем мы Рагулина. Это наш депутат. Так и собака, может быть, его?
- Его, - снова кивнул я, уже понимая, что меня, кажется, отпустят и мне первым делом надо зайти в магазин.
Майор положил передо мной чистый лист:
- Напишите фамилию, имя, отчество, где прописаны и как все было. А я сейчас позвоню ему. Он дома?
- Да, был дома, - сказал я, придвигая к себе лист.
…Снова был город - прикрытая заслонкой истопленная печь, был возвращенный, все еще тлевший день, потрескивающий транзисторами, уже настроенными на футбол. Многие окна были как будто завалены раскаленным углем, а реки рядом словно не существовало.
Прежний Нас Не Трогай, конечно, махнул бы рукой на эту историю и только сплюнул бы сквозь зубы. Ай, да и что, в самом деле, за происшествие, чтобы его принимать всерьез!..
Мы оба почувствовали Костю, который торопился нам навстречу так быстро, как мог. Пес изо всей силы потянул поводок.
- Ну вот ведь как, видишь ты, - издали заговорил Костя, задыхаясь, вглядываясь в меня. - Ну ничего, обошлось, Витя?
- Бывает, Костя. Все нормально.
- Ударила, значит, Тим, тебя какая-то сволочь? Ну-ну, стоять. Не прыгай, - засмеялся Костя, потом покачал головой: - Видишь, Витя, какие у нас нервы…
Теперь пес ждал нас, уже сидя возле магазина.
Красавице кассирше Жене, с какой-то снисходительной улыбкой поглядывавшей на нас, мой билет не передавали. У прилавка мы, конечно, тоже ничего уже не нашли, заставив переступить с места на место десяток ног. Кто-то, видимо, посчитал эту находку редкой.
И я взялся оправдываться, сказав Косте, что в любом городе есть стол находок, сдадут рано-поздно, а милиционеры здесь совсем неплохие ребята. Ну а что касается пса, он, конечно, мужчина.
А потом - или это грех, Костя, - чтобы нам сейчас посидеть на воздухе и за кружкой пива повспоминать прошлое? И это же верно, это написано во всех учебниках и хрестоматиях, что Ростов - кладовая тараньки, рыбцов и раков. А есть раков - это же целое искусство, сам знаешь. Надо осторожно его разломить, шейку отложить и высасывать каждую ножку, чтобы нигде не осталось даже ниточки мяса - один лишь светящийся розовый панцирь. И только потом, вспенив пиво в кружке, с чувством браться за шейку и поглядывать тем временем на тарелку: какой там следующий. Как мы когда-то мечтали… И пиво, и электричество, и девушки. Помнишь? Ведь помнишь?
Я зачем-то паясничал. Кажется, со мной начало происходить что-то неладное: я не мог справиться со своим стыдом.
…А тараньку тоже надо уметь разделать. Выбрать ту, которая мягкая, желтая, чуть ли не светится. Повернуть головой к себе, а правой рукой, ухватившись с другой стороны, рвануть ее вдоль, чтобы, хрустя, отделилась вся спинка. Икорку, если она есть, теперь вынуть и отложить. И начинать, не торопясь, потихоньку: с ребрышек. И тоже посасывать. А уж рыбец…
Что же это со мной? Что?..
А уж рыбец…
- Мы двадцать лет не виделись, Костя. А гимнастерка твоя цела?..
Так я сжимал зубы и топтал самого себя посреди футбольного Ростова, который в эту минуту "выстраивал стенку".
- Конечно, конечно, - растерянно кивнул Костя. - Но у меня же завтра доклад… Как раз насчет рыбцов и тараньки. - И он вздохнул, давая понять, что уступил. - Ну ничего, встану пораньше.
И мы пошли к построенному под трактор драматическому театру, в садик, где можно было выпить пива и на воздухе и быстро.
Но сперва отвели пса домой. А ведь, пожалуй, я совсем не хотел никуда идти. Лестница была действительно крутая, трудная, пропахшая кошками и ведрами, и с выщербленными ступеньками, которые, казалось, осыплются под ногами.
Железные столики, покрытые пластиком, и в самом деле росли прямо под деревьями, окружая выкрашенный в голубовато-зеленый цвет павильон, но все до одного были заняты, и гул висел такой, как будто здесь роились осы. Воздух был напичкан голами, а вся земля вокруг, как прошлогодней хвоей, усыпана чешуей, ржавыми головами и обсосанными высохшими хвостами.
- Ну, ты видишь, что тут творится? - сказал Костя, глядя на вертящуюся перед нами жужжавшую толпу.
Но нам повезло. Мы все же уселись за трехногий, искалеченный столик, который, можно сказать, сам приплыл нам в руки. И к тому же затененный, увенчанный тополем. Но перед этим я пошел к павильону и занял очередь. Костя молча наблюдал за мной и, кажется, не оценивал моей энергии. Но я был благодарен ему за то, что он все же пошел сюда. Мы, безусловно, разговоримся, и все встанет на свои места. И когда мы положили руки на пустой столик, я сказал, глядя на Костю:
- Ну и все, - и достал сигареты. - Теперь порядок, как, помнишь, когда мы по ночам ходили за водой. Тоже была очередь. Тогда за водой… Колодец помнишь?
- Живучи мы с тобой, Витя, - улыбнулся он.
- Да-аа, - кивнул я.
- А хороший ты написал роман, Витя, - сказал он, вытираясь платком. - Серьезный. Мы по вечерам иногда вслух читаем. Ну а второй? Про Миус? Я ведь все жду. Не думай, что забыл. Год вот уже, как ты написал, что скоро кончаешь и сразу же мне привезешь. Я и Татьяне хвастался, что в такие попал критики. Все, выходит, в порядке? Закончил, значит?
- Про Миус?.. Да видишь ли, - я чиркнул своей зажигалкой. - Как бы это тебе объяснить?..
- Да ты не подумай, не думай, - вдруг торопливо заговорил он. - Я догадываюсь, что это не кирпичи обжигать, а поделикатнее.
- Нет, не в этом дело, Костя. Тут совсем другая причина, - кажется, газа в моей зажигалке осталось немного.
- Устал? - с участием спросил он. - Я вижу - устал.
- Да, наверное, - согласился я. - Что-то есть вроде… накопилось. Но только смотря от чего устал… понимаешь? - Я посмотрел вокруг и отодвинулся от солнца, которое сквозь ветки опять достало меня. - Даже ты, Костя, про Миус уже стал забывать.
- Может быть, может быть, - сказал он, ерзая. - Но ведь давно было. И Миус, и Днепр, и Висла… Чего только не было!
- А "краба"? А колодец? А Грига? А вышку? Да ты что, Костя! А вышку за Таганрогом помнишь? Неужели так ничего и не помнишь?
- Вышку?.. Нет что-то…
И вот здесь-то, за этим трехногим столиком, выяснилось нечто уже совсем удивительное: Костя, оказывается, не помнил, что это он и вытащил меня из моря. Вот из того самого, где жили его рыбы. Костя начисто, как я ни старался растрясти его, не мог вспомнить того дня, когда он подарил мне жизнь. Вот так история! Тогда, конечно, ему не понять, почему я выбрал именно этот город и прилетел к нему.
- Да, да, да… А вот Грига припоминаю. Верно… Извини, конечно. Не знал я Грига. - И комкал свой платок, и кивал мне, и сидел, поглядывая на очередь. А вышку забыл. Извини. Давно ведь. Давно.
- А за что это я должен тебя извинять? - спросил я.
- Не тем, понимаешь, не тем мозги забиты, - ответил он.
Интонация этой фразы мне показалась почти унылой. Да и поглядывал Костя на меня вовсе не глазами любящей матери, наконец-то нашедшей своего пропавшего отрока. Но и я, пожалуй, был уже готов спросить его: "Слушай, милый, скажи честно, а тебе-то, теперешнему, нужна моя книга о том, что поднимало нас из окопа? Я-то надеялся, что хоть тебе нужна. Или тебе сейчас больше подошел бы художественный справочник по обмену жилплощади? Давай наконец откровенно".
- Вот мы и сидим с тобой, Костя, в Ростове, - наконец сказал я.