- А может, мне этого города и даром не надо, - засмеялась она. - Только недалеко. По проспектам. Я и сама-то нездешняя.
Я осознал, почему цветы в ее руках стали яркими необыкновенно. На ней была коротенькая и тоже вельветовая, синяя без рукавов… ну, жакетка, что ли… И это был фон, на котором выделялся каждый цветок. Яркость в одежде почти цыганская.
- Поехали, - сказал я шоферу. А когда мы двинулись, спросил: - Надеюсь, вы отдохнули?
- От чего это? - игриво пожала она плечами. - С такими пассажирами отдохнешь!
- С такими, как я?
- Вот именно, - засмеялась она.
Я достал сигареты.
Или с ней что-то произошло за эти несколько часов, или я не разглядел ее в самолете. Она была совсем не та, с которой я простился у трапа. Даже в манере говорить появилось что-то новое: растягивала слова на южный манер, уже самой интонацией как будто суля мне открыть нечто загадочное, почти роковое. И волосы, оказывается, были не каштановые, а скорее черные, такие же, как брови. От прежней надменной Насти остались только тяжелые веки да еще, пожалуй, прищур глаз, как от солнца, от теплого ветра. Она была более чем хорошенькой и теперь заманчиво диковатой.
- А я, по правде сказать, не надеялся, что вы приедете, - признался я.
- А я и сама не надеялась, - засмеялась она. - Спасибо вам за цветы, - и посмотрела на свои покрытые свежим лаком и еще слегка пахнущие ацетоном ногти. - А что делать, если скучно?..
А когда подняла голову, я заметил в ее взгляде несогласующуюся с улыбкой настороженность, пристальную зоркость. От этого и все лицо становилось иногда неестественным и даже как будто деланным. Она словно заставляла себя быть посмелее. Говоря честно, я, конечно, выбрал бы для себя ту недосягаемую Настю-стюардессу, которая представлялась мне ожившей и существующей частичкой давнего Миуса. Но в эту минуту мне, возможно, было легче с неловко пытавшейся кокетничать этой Настей, еще не привыкшей ко мне и как будто осваивающейся.
- А вы даже не назвали себя, между прочим, - лукаво глядя мне прямо в глаза, сказала она. - Или считаете, что со мной сойдет и так?
- Виктор Сергеевич, - ответил я и протянул ей сигареты.
- Это точно, что Виктор Сергеевич? - она посмотрела на меня испытующе, как бы оценивая. Потом взяла сигарету. Я дал ей прикурить, она закашлялась. - А я всегда говорю что попало, если пристают. И тоже назначаю у рыбного магазина, но не прихожу. - И, мне показалось, на секунду прижалась ко мне. Похоже, что она решила не терять вечер даром. Жаль только, что я, пожалуй, был не подготовлен к этому далеко не идиллическому завершению знакомства с небесным прообразом юношеской любви.
Но попробуйте быть святым и заниматься воспоминаниями, если вы ощущаете рядом гибкость горячего и вполне реального тела, если вокруг так дурманяще светятся розы, и эти шины как будто не едут по плевкам, по грязным следам, по сизым струйкам машинного масла, по зыбкой черноте асфальта, исшарканного вдоль и поперек, если все забито запахом роз, а доносящееся дыхание никак, никогда, ни за что на свете не может быть нечистым, как не могут быть опресненными эти губы, если весь эфир начинен неудовлетворенной страстью: "Как любил я вас, очи черные…", если вас бережно и невесомо покачивает и если вы улавливаете, как вам кажется, не просто любопытство:
- А вдруг я бы обманула и не пришла? - Она не знала, как избавиться от сигареты. - Вы бы нашли меня?
- Да, - уже почти убежденный, что говорю правду, сказал я и сунул надоевшую и, очевидно, крепкую для нее сигарету в пепельницу. Теперь я думал о том, как бы продлить этот вечер с Настей. Но что же нам делать? Нет, мне уже совсем не хотелось терять ее, так она была хороша.
Улицы были освещены. Мимо катился город, то высокий, то трех- и даже двухэтажный, который своими крышами, оказывается, заслонял и Кавказ, и Каспий, и Баку. В сорок третьем году я перебежал Дон по льду. Когда пропадали кварталы, полные электричества, витрин, светофоров и людей, лезших под колеса, когда словно обрывалась панель, где толпа казалась спрессованной и непонятно как передвигалась, тогда наступала полутьма, едва рассеиваемая редкими вспышками фонарей, дома чернели точно руины, улицы оказывались полупустыми, а иногда почти пустыми, и машина шла быстрее. Мы проехали по нескольким сияющим от огней проспектам, потом затряслась какая-то очень длинная улица, грохотавшая трамваями, потом за окном пронесся высокий черный обелиск, и снова стволы уцелевших деревьев и десятки возникавших впереди рук, махавших нам, встречавших нас и остававшихся за нами. Одним словом, перед нами пронеслась многоликая, вертящаяся, смеющаяся и захваченная каким-то безудержным круговоротом толпа живых. Мне приятно было видеть ее, подсматривая за ней из-за дыма тех пожаров, поднимавшихся над развалинами. А диковатая, о чем-то задумавшаяся и присмиревшая Настя не мешала мне. Я взглянул на нее, и мне вдруг пришла в голову простая и счастливая мысль, что самим своим присутствием красивая Настя помирила бы нас в Костей, развязала бы нам языки. Если бы час-другой нам втроем посидеть за столом… Я наклонился к шоферу и сказал адрес.
- А куда это вы меня? - тут же спросила она строго. - Может быть, на квартиру?
- Не бойтесь, пожалуйста, Настя. Я сейчас вам все объясню.
- И, как я понимаю, мы там будем одни? - последовал новый вопрос. - Так ведь? Я угадала?
- Нет, Настя, - ответил я. - Не угадали. Я познакомлю вас с одним замечательным человеком. Он мой фронтовой друг.
- Да? - усмехнулась она. - Это правда, что там будет ваш друг?
- Правда, - подтвердил я. - Посидим немного, выпьем по рюмке вина. В ресторан сейчас все равно не попадешь. Вы же видели, что делается.
Машина теперь свернула туда, где дома были похожи на те, которые можно увидеть и на окраинах Москвы и Ленинграда. Бутылка хорошего коньяка и шампанское уже позвякивали у меня под ногами, и я туфлей разделил их, чтобы они не разбились.
- А может быть, вы любитель быстрых побед? - опять насторожилась Настя, когда мы уже наткнулись на улицу, изрытую траншеями, и теперь, чертыхаясь, шофер объезжал ее. - Тогда я вам не подойду. - И мне показалось, что в ее глазах блеснула почти ярость, знакомая мне еще по самолету, хотя на губах и застыла улыбка. - Но вы не подумайте, что я из пугливых. У меня, знаете, сила, я даже сети с мужчинами тянула.
Я увидел знакомый дом.
- Если хотите, подождите меня здесь, Настя. Я только предупрежу, что приеду попозже, - сказал я, чуть ли даже не оробев под взглядом этой девочки.
- Значит, просто посидим? Надо же! - расхохоталась она. - А до сих пор все было по шаблону. Я думала, люди постарше - с выдумкой. Даже было интересно. Потому и приехала.
Я заставил себя рассмеяться:
- Вы мне нравитесь, Настя. А поухаживать за вами можно?
- Можно, - уже весело разрешила она. - Если у вас это получится.
Я расплатился, взял Настю за локоть, и мы двинулись по асфальтовой дорожке к подъезду, над которым светилась тусклая лампочка. Надо было что-то говорить, но никаких слов не находилось.
- А я опять забыла, как мне вас называть? - усмехнулась Настя.
- Виктор Сергеевич, - повторил я.
- А я думала: Витя… - неожиданно фыркнула она.
Пес, очевидно, узнал мой голос. Я услышал, как он радостно заскулил и бросился царапать дверь.
- Видите, нас встречают, - сказал я, нажимая кнопку звонка.
- А он кто, ваш друг? - успела быстро спросить Настя, прячась за розы.
Но он уже стоял перед нами щурясь, уже подтягивал брюки, виновато улыбался и уже отступал назад, пропуская нас.
- Это мы, - сказал я, победно выставляя перед собой бутылки, а главное - драгоценную Настю. - Жив, хвост? То-то! - Я взялся быть добродушным громилой, которому все трын-трава.
Пес точно рехнулся: чихал от волнения, подпрыгивал, вертел своим хвостом. И Костя тоже засуетился.
- Заходите, заходите, - неловко пятился он, показывая, что просит нас пройти в комнату. - Пожалуйста, - сказал он, придвигая Насте кресло, а после этого поворачиваясь ко мне. - А ты до сих пор так и ходишь голодный? Что же ты, Витя? А у меня все греется, ждет.
Над его бумагами и раскрытыми книгами горела настольная лампа, освещая комнату мягко и призрачно.
- Да нет, Костя, ты посмотри, какое перед тобой стоит чудо. А? Это - Настя. Покорительница высот.
- Здравствуйте, - застыв у порога и неожиданно холодно и даже надменно сказала, нет, не Настя, а именно стюардесса. Она проговорила свое "здравствуйте" так, что должна была тут же добавить: "Наш самолет совершает рейс по маршруту…"
- А это мой знакомый и верный и очень серьезный друг, - взмахнул я бутылками, как бубнами.
- Да, да, - виновато кивнул Костя, однако не посмотрел на красавицу, а снова взялся за свои брюки, суетливо задвигался вокруг стола, словно раздумывая, куда его отодвинуть. - Тут у меня кое-какие дела… Извините. Сейчас я надену пиджак. Что же вы стоите? Присаживайтесь. - Он взглянул на бутылки, которые я водрузил прямо среди его бумаг, и перевел глаза на меня: - Можно, Витя, тебя на минутку?
Я засмеялся, показывая Насте на кресло.
- Понимаете, этого человека заели рыбы. Такого могучего человека. Ну, какие, Костя, здесь пиджаки? Брось. Что тут, заседание месткома? - И я спросил Настю: - Ведь так?
Мне ответили только ее глаза: "До тех пор, пока самолет не наберет высоту, курить не разрешается. Благодарю вас за внимание". А Косте она ответила словами:
- Мы вам помешали?
- Ничего, ничего, - сказал Костя, уходя в другую комнату. - Мы только на одну минуту.
Я кивнул Насте, а потом пошел за Костей. Он стоял в маленькой комнатке, возле туалетного столика, и ждал меня, смущенный, как мальчишка.
- Ну, ты чего струсил? Какие еще могут быть церемонии? - И тут я замолчал, разглядев, что лицо у него точно больное, а сам он обрюзгший и даже, может быть, жалкий, такой скисший и, никуда не денешься, пожилой. - Ты что, Костя, нездоров?
В окне за его спиной горели квадраты повисших среди черноты огней. Только сейчас я ощутил, что в квартире не жарко.
- Понимаешь, Витя, - с напряжением глядя мне в лицо, сказал он, словно готовясь оправдываться. - Ты пойми меня правильно…
Я потянул его в коридор:
- Пошли, Костя. Посидим, а потом видно будет. Перестань. Это стюардесса. Я познакомился с ней в самолете.
- Да, да, конечно, Витя, - пробормотал он нерешительно. - Только я… Но у меня, сам видишь, дела. Не успеваю.
- Ну, немного… за компанию, - предложил я.
- И потом, - вяло усмехнулся он, и мне показалось, что подбородок у него дрожал. - Потом… Я отвык… Наверное, я устарел… Здесь все же моя жена… дети… Ты извини… Говорят, мы к старости становимся сентиментальными. Тебе видней, конечно… Ты пойми правильно, Витя…
Я замолчал, вдруг осознав, что значат его слова. Теперь нужно повернуться и уйти. Объяснения уже не годились.
- Я все понял, Костя. Так бы сразу и сказал.
- Ты, Витя…
- Ладно, Костя. Все это чепуха. А в целом я был рад тебя видеть на этой планете. - И я протянул ему руку, чтобы проститься. - Все ясно. Виноват. Бывает. А как у вас с гостиницами?
И опять он был хозяином положения, а я рядом с ним выглядел запутавшимся в чем-то суетном, сегодняшнем. Конечно, тут было замешано еще кое-что. Мне легче было провалиться, чем признать себя вот таким, каким через двадцать лет увидел меня Костя. И теперь я должен был идти до конца, оставив себе хотя бы Настю.
- Нет, ну что ты, Витя? Что ты? - Он схватил меня за руку и не отпускал. Его пальцы были холодными и потными. - Обо всем же договорились… Я понимаю, что твоя жизнь не так проста… Я, Витя, и сам-то… ну, бывал в переделках… И в стол находок я уже позвонил. Так что сообщат. А завтра сходим на Дон, искупаемся. И раков я заказал. Сами сварим…
- Так ты не посоветуешь, в какую лучше гостиницу?
Он вдруг пожал плечами и вздохнул:
- Ну, тебе виднее, Витя. Смотри. Поезжай тогда в "Ростов" - это в центре. У нас там броня есть. Я позвоню. Но только ты зря…
- Ты прав, Костя, как всегда. Ладно, живи сто лет. Надеюсь, что не осудишь?
- Да нет, Витя, нет у меня такого права, - ответил он.
Вот теперь я действительно был громилой.
- Здесь непьющие, - объяснил я Насте, широким жестом убирая со стола бутылки.
Мне показалось, что она усмехнулась, с какой-то торжествующей местью медленно опуская свои зазывные веки.
И опять этот пес все понимал. Уже не прыгал, а понуро стоял посреди передней и грустно следил за тем, как я чересчур решительно запихиваю в рюкзак бутылки. Хвост раза два робко шевельнулся и повис. Пожалуй, передняя была тесновата. Что еще? Кажется, все. Да.
- Ну что, пока? Пока, псина? - сказал я, закидывая рюкзак за плечо.
Нас Не Трогай не закрывал дверь, пока мы не спустились вниз. Ну и все. И трижды бог с ними, со всеми этими рыбами и пресными водами, если в мире существовала гостиница "Ростов", которая в центре. "Так, значит, так тому и быть. И эту песню прекратить".
…А потом этот чертов день догорал, как бесполезный, ненасытный костер, который, наверное, был бы способен сожрать весь мой реликтовый лес, только подкидывай.
И все же, пока Настя была рядом со мной, сидела в такси рядом со мной, я имел право не признавать себя полным банкротом. Теперь она стала единственным смыслом моего нового бытия. Моим воздухом, моей целью, за которой я готов был бежать даже на край света, благо рюкзак с бутылками мы уже закинули в гостиницу, и я снова был налегке.
И опять за стеклом разлетались подсвеченные фонтаны. Здравствуй, Ростов, город щедрых красавиц. Ладно, будет вам музыка.
…Моя королева как будто стала добрей. Сидела передо мной, пород пустыми пока что бокалами и уголком одного глаза посматривала на танцующих между столиками, а уголком другого обещала мне, что ни в жизнь не забудет, чего стоят златые горы и реки, полные вина. Табачный дым и звон стекла образовывал веселье взрослых, которые приходили сюда, чтобы построить красивую картинку из рассыпанных детских кубиков, подобрав цвета и рисунки по своему разумению, если, конечно, удастся. Этим здесь и занимались. Фантазировали кто как мог. Подносы гнулись от бутылок. Во входную дверь стучали кулаками, ботинками и сапогами. Мы с Настей тоже должны были сложить свой веселый пейзаж, где, наверное, будет плакать ива, бежать голубая с чистой водой речки и где попозже золотая луна, возможно, поднимется над пахучим и мягким стогом.
- Нет, я пить не буду, - решительно сказала она.
Меня покорила ее застенчивость, чистым румянцем, вспыхнувшая на щеках.
- Правда, - повторила она. - Нельзя.
- Можно, немного можно, - попросил я. - Я-то хотел бы пропить сегодня весь свет.
- А мы в другой раз, - и взглянула на меня выжидая.
А что я говорил?! Вот на моих кубиках, нет, на наших, уже и появился кусок совместного лазурного неба, край белого облака, а под ним в удивительно свежей траве - ослепительно нежные ромашки, мягкие, светящиеся. Пока что не находились плакучая ива и прозрачная речка.
Яства здесь разносили официанты, облаченные во вдохновенную форму строптивых казаков тех самых времен, когда у вольной Аксиньи хватило широты испить до дна весь красный Дон. Безликие официанты в стандартных пиджаках и капроновых манишках уже не могли, очевидно, вызвать прилива творчества.
- Тогда что же? - спросил я Настю, когда возле меня застыли лампасы и скучно склонилась согнутая спина.
- Давайте мороженое, - предложила она, - правда.
Кажется, к этому заказу я прибавил бутылку сухого "Донского". И снова любовался Настей.
- А знаете, вы очень храбрая. Вы ведь бесстрашная, - сказал я ей. - Вы смелая.
- Это почему же? - спросила она, поглядывая на зал, дымя сигаретой.
- Работа ведь у вас опасная. Высоко. Мало ли что…
- А что еще делать, если никто не берет замуж? - засмеялась она, показав всю прелесть звездных зубов. - А в небе зато много мужчин с положением. Не работа, а базар!
- А курить, между прочим, вы не умеете, Настя.
- Не умею, - вдруг густо покраснела она. - От них глаза ест.
Теперь я разглядел, что ей верных двадцать пять и она необыкновенно женственна, такая мягкость была в каждом ее жесте. И я тут же отыскал, нет, это она подала мне кубик, на котором был краешек берега и пушистое облачко. И мне даже показалось, что я нашел длинную ветку ивы, когда вдруг в трогательную и ничем не запятнанную нашу с Настей картинку влезла физиономия самого Глеба Степанова. Да, это был он, а возле него барышня в черном, по всей видимости, найденная им тоже возле того рыбного магазина, таким неимоверно потерянным и даже неуместным здесь было ее лицо, неулыбавшееся, даже суровое. И возле них застыл красавец брюнет в удивительно белом, чистом и ладно сидящем и, наверное, шерстяном костюме от лучшего портного. Они только что вошли и стояли у двери, высматривая свободный столик. Потом прошли недалеко от нас. Барышня семенила ногами, словно у нее не разгибались колени, и по всей фигуре, хотя она и была сложена совсем неплохо, почему-то каким-то образом разливалась тяжесть. Меня поразил несуразно высокий лоб. А платье на ней, оказывается, было вечернее, кружевное. Они сели, и тут Глеб Степанов увидел меня. Я быстро накрыл салфеткой наш с Настей пейзаж, потому что Степанов уже поднял своего товарища и шел к нам, раскинув руки, как будто увидел родного отца. К счастью, затылок, шея и спина барышни остались на месте и даже не повернулись в нашу сторону, не удостоили нас вниманием.
- О, я смотрю, вы люди целеустремленные, - уже говорил нам Степанов, а потом, повернувшись к изваянию в белом костюме, который был или киноактером или продавал мимозу возле метро, представил меня: - Сам, выражаясь научно, преемник великого Кони. Ну, конечно, не при исполнении служебных обязанностей. - И снова повернулся ко мне: - Ну, если вы предпочли встрече со мной такую компанию, я вас не осуждаю.
Человек в наряде из белого мрамора сперва впился в меня пустыми лунками своих глаз, но, обнаружив на моем лице полное непонимание греческой скульптуры, потянул Глеба Степанова к своему столику.
- Все, все, - доверительно кивнул мне Степанов. - Мы не помешаем. У нас тоже дама.
Их дама, кажется, потяжелела еще больше. Спина ее стала просто пудовой.
До чего же ласковым ветерком снова повеяло от синей речки, высокого неба и Настиных глаз. И, когда постаревший внук деда Щукаря принес мороженое, я уже был влюблен и Настю, как в стрелки своих часов, которые уверенно пересекли одиннадцать, чтобы скоро наконец-то закончить этот день. Но пока я еще держался, настойчиво придвигая Насте полный бокал, который она, почему-то вздыхая, отодвигала.
- Что с вами, Настя, случилось? Какие заботы?
- Нет никаких, - встрепенувшись, почти виновато сказала она.
- А знаете, Настя, кто вы в таком наряде? Вы настоящая цыганка, честное слово. И не скучайте.
- А у меня и правда бабка была цыганкой. Самой настоящей, - подтвердила она серьезно.
- Не погадаете? - попытался я восстановить веселье.
- Вам? - она вскинула брови.
- Да, что на сердце, что под сердцем…
- А позолотить ручку? - И, засмеявшись, она отставила вазочку с мороженым, а я протянул ей ладонь.
- Это смотря что вы мне нагадаете, Настя.
- А что вам суждено… Одну правду…