Иван Алексеевич оторвался от бумаг, сдержанно поздоровался и указал на стул возле длинного приставного стола:
- Садись!
Афанасий присел, снял фуражку, но выкладывать свою просьбу не торопился, ждал, пока Иван Алексеевич окончательно освободится от дел. Ждать пришлось долго. Иван Алексеевич все выводил и выводил на бумаге какие-то слова и цифры, словно специально оттягивал начало разговора.
Но вот он наконец-то положил ручку на чернильный прибор и поднял на Афанасия глаза:
- Опять насчет работы?
- Опять, - вздохнул Афанасий, почему-то стыдясь глядеть на председателя.
Иван Алексеевич тяжело откинулся на спинку кресла, переложил с места на место бумаги и тоже отвел взгляд:
- Ну что мне делать с тобой, Афанасий Ильич, прямо не знаю. Учиться на шофера или тракториста тебе поздно, идти в плотницкую бригаду - не по силам. Сам-то что хочешь?
- Мне все равно, - ответил Афанасий. - Может, сторожем каким…
Разговор этот с Иваном Алексеевичем у них не первый. Еще четыре года назад, как только появилась в газете Николаева статья, так Афанасий сразу и зашел к Ивану Алексеевичу насчет работы. Рассудил он тогда по-стариковски все верно: коль луга собираются затопить, превратить их в морское дно, то, значит, и объездчик колхозу будет больше не нужен.
Иван Алексеевич обошелся в тот раз с Афанасием круто. Бросил на стол газетку, постучал по ней пальцем:
- А ты вот у него, у Николая, спроси, где тебе искать работу!
В общем, ничего тогда Иван Алексеевич Афанасию не пообещал. Сказал, работай пока, как работал - плотину будут года два строить, не меньше. Афанасий и работал, готовил луга под затопление. А теперь вот - нет этих лугов, и надо Афанасию опять думать о службе - без дела, без реки он совсем захиреет, зачахнет…
- Сторожем я тебя не поставлю, - опять зашелестел бумагами Иван Алексеевич. - Не твое это дело. Потерпи немного. Может, лес нам за Великими горами дадут, тогда уж что-либо и придумаем.
- Я подожду, - ответил Афанасий и поднялся со стула, еще больше расстроенный и уставший, чем утром после поездки по морю.
Надо было возвращаться домой, надо было о чем-то разговаривать с Николаем, а не хотелось… И Афанасий сразу за колхозной конторой свернул вниз к морю, к песчаным еще почти безлюдным пляжам, где раньше журчали, пробивались из-под земли чистые, незамутненные роднички.
Вообще места возле Старых Озер на родники очень удачливые и богатые. Все правобережные озера были, считай, родниковыми и от этого первозданно чистыми, да и здесь, на левом берегу, роднички встречались не раз и не два. Народ относился к ним бережно. Роднички везде были взяты в срубы, обсажены красноталом и смородиною.
Теперь же от этих родничков остались одни воспоминания. Никто их во время строительства моря спасать, конечно, не стал, в том числе и Николай. Афанасий попробовал было побеседовать с ним на этот счет, но тот лишь вздохнул:
- Некогда нам, отец, сейчас этим заниматься, сроки поджимают. После как-нибудь…
А после земснарядами намыли песок для пляжей, и роднички затихли, не в силах пробиться сквозь его почти двухметровые наносы.
Афанасий шел возле самой кромки моря по этому вязкому, илистому песку и за каждым шагом вспоминал, что здесь было прежде: какие росли травы и камыши, какие плескались под кустами краснотала кринички…
В этих местах обычно селились, устраивали себе гнезда дикие утки и не так давно перекочевавшие из Белорусских осушенных болот цапли. Изредка по дороге на север останавливались в камышовых зарослях в апреле месяце журавли. Чтоб поглядеть на их весенние замысловатые танцы, Афанасий специально приезжал сюда на плоскодонке, таился где-либо в лозняке, выжидал… Для взрослого, пожилого человека занятие вроде бы несерьезное, но Афанасий привык к нему с самых малых детских лет, когда его привозил сюда отец.
Увидеть журавлей удавалось не каждый год, и отец, помнится, расстраивался, переживал. Была у него такая примета: если не увидишь по весне танцующих журавлей, то год обязательно не заладится - ударит засуха или, наоборот, все вымокнет в поле от проливных, безостановочных дождей. Афанасий, правда, когда вырос, примете этой верил не очень-то, но посмотреть на весенних танцующих журавлей любил. А теперь еще неизвестно, будут ли они останавливаться здесь возле моря, ведь никто не знает, как отнесутся к нему птицы, примут ли его? Скорее всего, конечно, примут, им главное, чтоб была вода, чтоб было укрытие от ветра и постороннего глаза.
Афанасий бродил возле моря долго. Прислушивался к его негромкому рокотанию, переливу, приучал себя к морскому, вечному теперь простору и намеренно не торопился домой, хотя и чувствовал, что пора бы идти - Николай, наверное, ждет…
Солнце уже поднялось высоко, застыло в самом зените, горячее, чистое, и тоже как будто не спешило катиться дальше, привыкало к морской неоглядной синеве…
Вернулся Афанасий домой лишь к обеду и еще издалека заметил, что Николай уже уехал: неплотно прикрытые ворота изредка поскрипывали на ветру и машины во дворе не было. Афанасий не то чтобы обрадовался этому, но вдруг почувствовал, что так оно действительно спокойнее, что про сегодняшний день им с Николаем лучше ни о чем не разговаривать, а может, и не видеться…
* * *
В суете и заботах июнь пролетел как-то совсем незаметно, невидимо. И вот оно первое воскресенье июля - День Морского Флота. Еще накануне все побережье было украшено флагами и вымпелами, пляжные грибки и лодочная станция заново подкрашены, подновлены, а на середине моря, где раньше была река, появились ярко-красные указывающие дорогу буи. Море стояло тихое и безмолвное, как будто затаило дыхание перед завтрашним праздником.
Володя готовил в гараже к отплытию яхту. Афанасий заглянул к нему под вечер, присел на порожке и не выдержал, затронул:
- Ну что, дождался-таки своего.
- Дождался, - ответил Володя. - А ты не верил.
Афанасий усмехнулся: что было, то было. Когда Володя только начал строить яхту, Афанасий, помнится, отнесся к этой его затее с прохладцей и даже отговаривал:
- Купил бы ты себе моторку - и дело с концом. Теперь вон все мужики о моторках говорят.
Но Володя тут же пустился в долгие свои рассуждения:
- Не-е-ет, дядь Афанасий, моторка - это не то! Во-первых, от нее загрязнение Мирового океана, во-вторых, шум, а в-третьих, есть у меня одна идея…
- Какая, интересно знать?
- А вот зальют море, спущу я на воду "Летучего голландца" и знаешь что сделаю?
- Что?
- Женюсь. Представляешь, дядь Афанасий: море, белый парус, а рядом со мной невеста вся в белом подвенечном платье.
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом…
- Представляю, - улыбнулся Афанасий, не очень, правда, веря Володиным словам насчет женитьбы.
Засиделись они вчера с Володей в гараже допоздна, вспомнили этот веселый разговор, в последний раз проверили яхту да на том и разошлись.
А сегодня с утра Афанасий опять забежал к Володе, намереваясь поглядеть, как тот будет спускать на воду "Летучего голландца". Но, оказывается, опоздал. Володин гараж был пуст. В первую минуту Афанасий по-ребячьи этому огорчился и даже обиделся на Володю. Но потом простил его, догадываясь, что уплыл Володя спозаранку не зря, что, по-видимому, задумал он какую-то новую затею. На это Володя мастер еще тот…
Афанасий вернулся домой, рассказал о своем огорчении Екатерине Матвеевне и принялся бриться возле окошка. Вдвоем с Екатериной Матвеевной они тоже решились пройти на гранитную набережную, поглядеть, что там оно затевается за праздник. Солнце поднималось все выше и выше, проникло в окошко и начало играть у Афанасия на зеркале. Он спрятался в тень за сервант, по-хорошему улыбаясь солнечной этой игре. И вдруг Екатерина Матвеевна окликнула Афанасия:
- Ты смотри, что делается!
Афанасий выглянул в окошко - и замер. По морской глади в сторону Старых Озер мчались яхты, да не одна, не две, а целая армада, флотилия. Откуда их здесь столько взялось, один бог знает. То ли успели понастроить, то ли завезли откуда специально для праздника.
Закончив бриться, Афанасий вышел на улицу, чтоб разглядеть все это праздничное плаванье получше, запомнить его на долгие годы. Екатерина Матвеевна тоже встала рядом с Афанасием на бугорке, уже по-воскресному нарядная, веселая.
Яхты как раз проходили мимо Старых Озер, и Афанасий не выдержал, помахал им рукой.
И вдруг одна из них, словно откликаясь на зов Афанасия, круто вывернула из фарватера и помчалась к берегу.
- Володька, - еще издалека узнал своего соседа Афанасий.
- Точно он, - обрадовалась и Екатерина Матвеевна.
А "Летучий голландец", все напористей и напористей рассекая волну, приближался к берегу. Уже было слышно, как плещется под его отполированными боками вода, как трепещут на ветру полотнища, как поскрипывает высокая упругая мачта. Афанасий, шагнув поближе к обрыву, приготовился встречать яхту, во вдруг остановился возле самого берега и опять замер от удивления. Над парусом вилась, кружилась, почти касаясь крылом воды, какая-то странная, ни разу не виденная Афанасием в этих краях птица.
- Чайка! - изумилась Екатерина Матвеевна. - Ты гляди, Афанасий, чайка!
Но Афанасий и сам уже признал ее, морскую, неизвестно как сюда залетевшую чайку. Она неотступно кружилась над парусом, словно сопровождая его, серебристо-белая, медлительная. Порывами ветра ее иногда относило в сторону, но она опять упрямо возвращалась назад, ложилась на крыло и вела парус к берегу.
В прежние годы на реке тоже были чайки, но небольшие, узкокрылые. Их и называли-то не чайками, а крячками по далеко слышимому тревожному крику. С утра до вечера носились они над рекой, охотились за верховодками, чертили влажный речной воздух своими сабельно узкими крыльями. В деревенской жизни они, конечно, были птицами заметными, но сравнивать их с этой морской вьющейся над парусом чайкой было никак нельзя. Крячки, по-видимому, и сами это чувствовали, потому что нигде над водохранилищем Афанасий их не заметил…
Чайка отстала от паруса почти возле самого берега. Широко раскинув крылья, она в последний раз промчалась над ним, а потом победно вскрикнула, словно ненадолго прощаясь, и унеслась далеко в море.
Афанасий, заслонившись от солнца рукой, долго глядел ей вслед, все еще продолжая удивляться ее неожиданному здесь появлению, ее неторопливому полету и загадочному крику, к которым надо будет теперь привыкать…
А пока Афанасий любовался, наблюдал за чайкой, "Летучий голландец" легонько ударился о берег, паруса на нем опали, и только теперь Афанасий с Екатериной Матвеевной заметили, что Володя приплыл не один. Рядом с ним на узенькой отполированной лавочке сидела вся в белом, будто подвенечном, платье девчонка.
- Невеста? - улыбаясь, спросил Афанасий.
- Невеста, - как всегда весело ответил Володя, явно гордясь и собой, и яхтой, и невестой.
Он подал девчонке руку и начал осторожно сводить ее на берег по шаткому, все еще раскачивающемуся на волнах "Летучему голландцу":
- Знакомься, дядь Афанасий, - Надежда!
- Надежда - это хорошо, - подал девчонке Афанасий руку. - Откуда такая?
- Из-за моря, - улыбнулась та в ответ и протянула Афанасию свою тоненькую, чем-то похожую на крылышко ладошку.
Афанасий даже забоялся - не повредить бы ее каким-либо неосторожным движением. Но оказалось, что опасался зря: рукопожатие у девчонки было на редкость крепким и смелым.
Афанасий обрадовался этому, украдкой глянул девчонке в глаза, дивясь, какие они у нее по-морскому голубые и глубокие. Если у Володи с этой девчонкой все заладится, то жизнь у них должна бы пойти счастливая. Больно уж они подходят друг другу.
- Ну что, дядь Афанасий, поплывем, - кивнул на "Летучего голландца" Володя. - По морям, но океанам?!
- Нет, мы уж лучше по земле, - отказался Афанасий. - У вас, поди, зыбко.
- Да ты что! - обиделся за "Летучего голландца" Володя. - Гляди, какое судно.
- Как-нибудь в другой раз, - все же настоял на своем Афанасий.
Он как-то не ко времени вспомнил свою плоскодонку, утлую, и уже совсем старенькую, с чуть прогнившими порожками, на которой по такому морю особенно не разгонишься. Екатерина Матвеевна стояла рядом с Афанасием тоже какая-то поникшая и печальная, должно быть, как и он, вспоминая прежние речные плаванья.
Володя, судя по всему, сразу догадался, что с Афанасием и Екатериной Матвеевной что-то не так, но виду не подал, явно стараясь не уронить себя в глазах Надежды. Он нарочито весело и громко позвал ее с собой:
- Ладно, морячка, отходим!
Надежда немного недоуменно посмотрела на него, но противиться не решилась, послушно заняла свое место на яхте.
Афанасий и Екатерина Матвеевна постояли минуты две-три на берегу, понаблюдали, как "Летучий голландец" по-рыбьи ныряет с волны на волну, как опять вьется и кружит над ним чайка, как теснят его со всех сторон маленькие юркие байдарки. Володя и Надежда несколько раз оглянулись на берег, прокричали что-то прощальное, едва слышимое, а потом круто развернули яхту и уже, казалось, не поплыли, а понеслись по воздуху куда-то в низовья бывшей реки…
* * *
Когда Афанасий и Екатерина Матвеевна приехали в город и сошли возле набережной, праздник там был в самом разгаре. Сменяя друг друга, безудержно играли оркестры; им вторили развешанные на столбах вдоль берега динамики; народ толпился, кто возле ларьков и буфетов, кто возле пивных бочек, а кто возле специально построенного, еще пахнущего смолою помоста, где готовились к концерту участники художественной самодеятельности. Мальчишки штурмовали на морском вокзале маленький пароходик, отправляющийся в свой первый прогулочный рейс.
Торжественный митинг, открытие моря, судя по всему, уже состоялись, потому что начальство, сойдя с временной дощатой трибуны, толпилось возле машин, о чем-то негромко переговариваясь.
Екатерина Матвеевна окинула эту толпу быстрым внимательным взглядом и легонько толкнула Афанасия:
- Смотри, - Коля!
- Где? - переспросил ее Афанасий и тоже задержал взгляд на веренице машин.
Николай стоял в самом центре группы, заметно выделяясь среди всего областного начальства и ростом, и статью, и молодостью…
- Давай подойдем поближе, - попросила Екатерина Матвеевна.
- Зачем?
- Ну, может, он увидит нас, поговорим.
- Да некогда ему, не понимаешь, что ли, - попробовал удержать ее Афанасий, чувствуя, что Николаю сейчас не до разговоров: вокруг столько начальства и всем надо дать пояснение, всех приветить.
Но Екатерина Матвеевна уже пробиралась сквозь празднично гуляющую толпу к машинам, и Афанасию ничего не оставалось, как пойти за ней следом.
Николай заметил их почти сразу, но подошел лишь минут десять спустя, когда его отпустил невысокий плотный мужчина, должно быть, самый главный здесь начальник, которому Николай что-то объяснял, все время показывая на горбатый, перекинувшийся через море мост.
- Ну, как тебе сегодня наше Синее море? - спросил он Афанасия, с трудом протиснувшись сквозь плотный заслон гуляющих.
- А почему это оно Синее? - поинтересовался Афанасий.
- Да это так сейчас Семен Семенович сказал. Черное, говорит, море есть, Белое - есть, а наше пусть будет Синим.
- Синее так Синее, - не стал долго размышлять над этим Афанасий. - Семену Семеновичу видней…
Николай промолчал, незаметно покосился в сторону начальства, а потом, настраиваясь на веселый, праздничный лад, перевел все на шутку:
- Ты не переживай особенно, отец. Еще золотую рыбку здесь матери поймаешь.
- Может, и поймаю, - ответил Афанасий. - Если вырастите…
Николай, не обратив внимания на слова Афанасия, склонился к Екатерине Матвеевне и начал приглашать родителей в гости:
- После праздника давайте к нам. Я машину пришлю.
- Так ведь тебя не будет, - опередил Екатерину Матвеевну Афанасий. - С банкета небось не отпустят.
- Да мы там быстро, - опять склонился к Екатерине Матвеевне Николай.
- Знаю я это быстро, - все же отказался Афанасий. - Иди, тебя вон уже зовут…
Николая действительно требовали назад к машинам. И он, наскоро попрощавшись с Екатериной Матвеевной и Афанасием, пошел туда широким, размашистым шагом, особенно вроде бы и не торопясь, не поспешая, но и не медля, не оглядываясь назад. Афанасию это не понравилось…
- Ты чего с ним так?! - упрекнула Афанасия Екатерина Матвеевна, когда Николай снова смешался с толпой начальства.
- Как?
- Ну неласково, что ли. У него ведь праздник сегодня, веселье…
Спорить с Екатериной Матвеевной Афанасий не посмел. Он и без нее хорошо понимал, что не надо бы сейчас портить Николаю настроение, обижать его, но ничего с собой поделать не мог: тоска по лугам, по реке опять навалилась на него с прежней силою, опять заставила вспомнить и речные здесь разливы, и шуршание камышей, и полеты ласточек-касаток, и деревенские гуляния возле тополей на отцовских качелях…
- Ладно, помиримся, - пообещал он Екатерине Матвеевне и повлек ее в толпу подальше от машин и трибуны.
Праздник разгорался по всему побережью, одно зрелище сменялось другим. Но Афанасий и Екатерина Матвеевна чувствовали, что все ждут какого-то особого, главного события, теснятся к набережной.
И вот оно началось… Из-за моста вдруг показалась целая флотилия морских ни разу не виденных здесь шлюпок. На первой, по-смешному разрисованный и украшенный сетями, стоял с трезубцем в руках морской царь Нептун в окружении целого сонма русалок и водяных. Время от времени он оглядывался на свое войско, плывущее в других лодках, угрожающе стучал трезубцем о дно шлюпки и зачем-то по-морскому призывно рокотал:
- Ого-го-го!
Эхо несло этот рокот далеко в море, пугало вьющихся над парусами чаек, сзывало на праздник народ с прибрежных, теперь уже морских деревень.
- Сейчас будет посвящение моря, - пояснил кто-то знающий в толпе.
- А как это? - заволновались старушки и женщины, теснившиеся возле самого берега.
- Известно как, - хохотнули в ответ мужики, - живою водой!
Женщины заулыбались, а старушки принялись грозить мужикам костлявыми, негнущимися пальцами, но не обидно, а с весельем и пониманием, как и полагается на празднике.
Шлюпки между тем уже почти подошли к берегу. Из них, потешая народ, прыгнули в воду и поплыли к причалу десятка два мальчишек, размалеванных темно-коричневым морским илом. Они барахтались в воде, ныряли и выныривали между лодок, веселили толпу своими смешными в подтеках ила рожицами и все время старались попасться на глаза Нептуну. Но он, как и полагается морскому царю, не обращал на их озорство никакого внимания.
- Сейчас начнется, - опять шепнул кто-то в толпе.
Но его тут же заставили замолчать, отодвинули куда-то в задние ряды. Все и без этого шепота чувствовали, что Нептун с минуты на минуту начнет говорить. Он уже сошел на берег и медленно разворачивал громадный свиток, который преподнес ему один из подручных. Толпа замерла в каком-то изнурительном напряженном ожиданий. И вот над ее головами, над синеющим до самого горизонта морем понеслись громогласные слова морской клятвы: