Кстати о Кларе. Он написал ей отличную характеристику, сам понес ее на подпись Кереевой, та прочитала, покривилась: "Вы прямо симфонию сочинили, - и красным карандашом, будто выжигая огнем, повычеркивала превосходные степени, пояснив свои действия: - Сестра как сестра". - "Позвольте мне самому судить, какая она сестра! - возмутился Малышев и бесцеремонно выдернул листок из-под красного карандаша. - Вы ее совершенно не знаете, извольте прислушиваться к мнению тех, кто знает. Она будет отличным врачом!" Клара окончила медучилище, работала а ауле, прошлым летом приехала поступать в институт, не набрала нужного балла и устроилась в горбольницу. Скиталась по квартирам, нуждалась, на дежурстве не расставалась с учебником и большую часть своей городской жизни проводила в больнице. Редкой самоотверженности девушка при нынешней лености и нерадивости ее сверстниц - внимательная, исполнительная, аккуратная, неутомимая. По всему видно, что она будет настоящим врачом, у Малышева и чутье, и знание, и наблюдение. "Тогда зачем нам разбазаривать кадры? - резонно поставила вопрос Кереева. - Вы идеалист, Сергей Иванович". Малышеву крыть нечем, действительно, ведь он теряет хорошую сестру, станет ли Клара врачом - еще вилами по воде, а он уже отделение оголяет. Но надо же позаботиться о судьбе Клары, черт возьми, мы обязаны воспитывать молодежь! Для Кереевой это не доводы, и оттого, что ему нечем крыть, Малышев вспылил: "Кадрами пусть занимается ваша кадровичка, вместо того, чтобы колготки продавать из-под полы!" Он и впрямь идеалист, судьбу Клары ставит выше нужд своего отделения. "Характеристика идет на бланке, за моей подписью, это ведь документ, Сергей Иванович, что они там про нас подумают? Вместо деловых качеств разводим турусы на колесах". Кереева была, в общем-то, неплохим организатором, деловой, жесткой, практичной, на слово никому не верила. Короче говоря, Клара получила две характеристики - за подписью главного врача и за подписью хирурга Малышева; он был уверен, что приемная комиссия его знает и рекомендации его придаст значение…
Сейчас он сказал Маше, чтобы после обхода она узнала телефон проректора мединститута Кучерова и выяснила, когда он там бывает, Малышев ему сам позвонит.
Обход - шествие, белый визит надежды в палаты, главнее событие в жизни отделения; и смотр, и своего рода парад. "Держитесь, братцы!" Обход сам по себе уже лечебная процедура, повышает у больных тонус, светлее становятся лица, ярче глаза - они надеются. И надежду их надо день ото дня растить словом и делом, от этого всем легче, и пациентам, и персоналу. Малышев замечал - при обходе больные одни, а при случайном взгляде на них, к примеру, из окна кабинета, когда они на прогулке или сидят га скамейке под окнами - совсем другие, серые, вялые, отрешенные.
В пятой палате лежит Лева Ким с абсцессом легкого, завтра ему операция. Если бы он согласился на нее полгода назад, ограничились бы лоботомией, удалением только доли, но Леве тогда было некогда, он заканчивал художественное училище, и некому было настоять, переубедить его, что лучше отложить диплом, чем лечение, хотя родители его люди грамотные, вроде бы культурные, отец экономист на комбинате, мать учительница. Лева защитил диплом по живописи на отлично да еще с похвалой, есть и такая оценка, и тут же - в больницу, сразу предложили операцию, а он сбежал. Смерти, говорит, не боюсь, наркоза боюсь, усну и с концом, не проснусь. Если бы можно было сбежать от абсцесса так же легко, как из больницы! Возили Леву в Москву, консультировались, привезли обратно - не убедили. Лева измотался, сил отказываться больше не было, он принял решение и сразу заметно успокоился. Но время-то шло, процесс не дремал, и теперь уже не долю, а целиком легкое приходится удалять. Сейчас Леве уже и наркоз не страшен, устал он отказываться, а усталость сродни бесстрашию.
- Значит, завтра, Сергей Иванович? - У него чистое матовое лицо, черные с блеском глаза, симпатичный юноша. - Значит, так: откроем, посмотрим, да? - Осторожно напомнил, чтобы хирург не отхватил лишнего.
- Правильно, Лева, откроем, посмотрим и удалим только то, что вредит. Ни грамма здоровой ткани, будь спокоен. Дружеские шаржи на всех сделал? А ну, покажи!
Обступили койку Левы, и он начал показывать карандашные рисунки на листах, наброски своих сопалатников, врачей, сестер, точно схваченные особенности лица, фигуры, не шаржи, а именно наброски, эскизы портретов.
- Молодец!.. Замечательно. - Нахваливали его и от души, и чтобы мобилизовать, собрать Леве силы на завтра.
- А я где? - самолюбиво спросил Малышев.
- Я напишу ваш портрет маслом, - пообещал Лева. - Потребуется несколько сеансов по часу, хотя бы, недолго. Сеанса три-четыре.
- Ого! Я за это время три-четыре аппендицита вырежу.
- Аппендицит дело временное, Сергей Иванович, а искусство вечно, - сказал Лева убежденно.
Вот такой у него милый пациент на завтра.
- Вечером, Лева, подготовка, тебе дадут таблетку, чтобы ты хорошо спал, а утром сделают укол, будешь спокоен и даже весел, - пообещал Малышев.
Вторым на стол завтра пойдет литейщик с комбината, у него аденома простаты, сорок лет мужику, но уже без катетера помочиться не может, опухоль сдавила, как он говорит, канал ствола. К операции он готов, ждет спасения без опасения.
Часа через два после обхода, в перевязочной Маша сказала Малышеву, что к проректору дозвониться невозможно, то занято, то не отвечает, а почему - ясно, начались вступительные экзамены, там такое сейчас творится!
- Вы же знаете, ваша дочь поступает.
Он-то знает, но откуда это Маше известно? Развесила уши.
- А за Клару, между прочим, похлопотать некому, родители у нее далеко, - добавила Маша через паузу, будто за дочь он хлопочет но-настоящему, а за Клару для отвода глаз.
Клара, между прочим, такой сквалыжности, такого тона базарного себе бы не позволила.
- Как это некому?! - повысил голос Малышев. - А мы с вами? Отделение, горбольница?
Неужели он похож на родителя, обивающего пороги начальства, проректора, ректора? Маша попыталась сделать гримасу, дескать, и отделение, и горбольница мало что значат, но под взглядом Малышева осеклась, пробормотала: "Да-да, я понимаю…"
Дома за ужином как раз об этом и пошел разговор. Марина и Катерина сидели за столом одинаково насупленные, похожие, как близнецы. А в чем дело? За сочинение, оказывается, Катерина получила четверку, а это уже опасно, чревато, тревожно, может так получиться, что злополучный один балл, которого вечно не хватает до проходного, именно здесь и потерян, на первом экзамене, тогда как Катерина рассчитывала потерять его на последнем - по физике.
- Если бы я получила пятерку, папочка, я не стала бы тебя ни о чем просить.
- А сейчас о чем намерена просить?
Может быть, и жестоко с его стороны, но не пора ли ей знать и учитывать его установку?
Сказать прямо дочь не решилась, но окольно все же сказала:
- Там родителей больше, чем абитуриентов. Только моих нет. И я этим горжусь. - Подумала и, чтобы отец правильно понял, осторожно добавила: - Что поделаешь?
Отец молчал.
- Слава Сорокин приехал писать сочинение на шестой модели. И весь фирменный, от и до. - Катерина вроде бы сменила тему, или же начала очередной заход издали.
- Что за шестая модель? - поддержал Малышев разговор. - Мопед?
Катерина злорадно рассмеялась.
- Папочка юморист. Это "Лада"! - воскликнула она. - Девять тысяч!
Непременно у них "Лада", будто словом "Жигули" они себе язык поцарапают.
- Таким везде дорога, - продолжала Катерина. - Отец - сила!
Сорокин - директор комбината, фактический хозяин города, ну и дальше что?
- Ты, папочка, правильно делаешь, что рассчитываешь только на мои знания, но прошу не пилить меня, если не поступлю. Знания сейчас не помогут. - И поскольку отец молчал, добавила громче: - Очень прошу!
- Я и не собираюсь тебя пилить.
- Ты и в школе ни разу не был за десять лет, - вмешалась Марина. - Зачем тебе в институт идти?
- Незачем, - в тон ей согласился Малышев.
Надо их пощадить, не отчитывать, обе они в панике и не знают, как к отцу подступиться. Наверняка до его прихода они обо всем переговорили, настропалили себя, учли все мелочи и закавыки, но почему-то не учли главного. Почему, живя с ним без малого двадцать лет, Марина так и не привыкла, не желает учитывать его принципы, привычки, склонности? Черт побери, она хорошо знает, что вилкой, к примеру, нельзя хлебать суп, что на голову не надевают сапог, но не хочет знать, что муж ее, хоть убей, не возьмется за дело недостойное да к тому же, по его мнению, бессмысленное.
- Справедливость, папуля, как всегда запаздывает. Сейчас не поступлю, потом будет поздно, все из головы выветрится. "Комсомолка" уже писала, что взяточники мешают поступить достойным. Заметь - не предположение "могут помешать", а утверждение - "мешают".
Она считает себя достойной, и в этом ее беда. Главная. А может быть, и его…
- Какой-то хапуга займет ее место, а мы будем молчать в тряпочку. - Марина налила чаю сначала дочери, хотя прежде сначала наливала мужу, затем себе, спросила: - Тебе наливать?
Он усмехнулся, кивнул. Далее мать и дочь заговорили между собой, показывая, что с отцом, как всегда, важные вопросы обсуждать бесполезно, мужчины в доме нет. Живут они вдвоем с Катей вполне автономно, тем более в критические моменты, - между собой заговорили, но явно для Малышева.
- Настенька еще не приехала? - спросила Марина, хотя ясно было, про Настеньку они все выяснили до его прихода, и тут просто продолжается психическая атака.
- Нет, Настенька до сих пор не приехала, - ответила Катерина таким удрученным тоном, каким говорят об отсутствии хлеба насущного, тепла зимой, спасительной прохлады летом. - И неизвестно, когда приедет.
Настенька - дочь профессора Сиротинина, завкафедрой госпитальной терапии в мединституте. Катерина с ней дружна по хореографической студии.
- Настенька на стажировке в Большом театре, - пояснила Катя отцу, неудобно все же оставлять его в стороне от их разговора.
- Вот что деньги делают. - Марина знает, что эта ее присказка мужу не нравится, но забыть она ее не может, ибо в ней - правда.
Дочь Сиротинина давно уже у них притча во языцех - Настенька ходит в английскую школу, вот что деньги делают, занимает первые места на смотрах - и опять деньги причиной.
- Ты как-то говорила, что она прекрасная балерина, - мирно сказал Малышев дочери, объясняя тем самым успех Настеньки.
- Бесспорно, талант, балерина божьей милостью, - с чужого голоса вдохновенно запела Катерина. - Что говорить, мамочка, танцует - обалдеть! Да и прехорошенькая вдобавок, видуха у нее не то, что у вашего выродка. Обожателей - стадо. Анастасия Сиротинина - звучит!
Марина ее прервала:
- Если сейчас уже стажировка в Большом театре, то будущее обеспечено. А начинается с малого - отец привел, отец попросил.
Неглупая вроде бы у него жена, но зачем так грубо, так в лоб упрекать его? И сколько лет уже он терпит галиматью - нет в доме мужчины, ни о чем он не хлопочет, ничего он не делает для жены, для дочери, для семьи. Временами действительно они будто врозь живут - от несогласия в простых вещах, от недопонимания. Ему всегда хотелось, чтобы она была девчонкой скромной, честной, доброй, грамотной, жизнерадостной, уверенной в своем будущем. Он постоянно хотел вести ее за собой, воспитывать, а значит, не потворствовать ее капризам. Благая цель, но как-то так получалось, что он не помогал ей жить, а мешал - и то не по ней, старо и пошло, и другое противно, не современно, и третье не в жилу и не в дугу. Выходило в итоге, что не отец с матерью ее воспитывают и не учителя, хотя и стараются, не щадя сил, - улица, брод, компашка сильнее и семьи и школы. Там свои кумиры, ориентиры, своя информация наперекор газетам, радио, телевидению, и каналы ее не поддаются контролю. Даже если дитя дома сидит, по броду не шляется, все равно не избавлено от влияния и воздействия. Будто в форточку проникает вирус, заражая юное поголовье неким зудом. И не частные, не одиночные случаи, а - пандемия зуда на особое тряпье, особые манеры, слова, мысли и чувства.
За Клару он будет хлопотать, а за дочь не желает, - не странно ли? Он что, не любит своего единственного ребенка? Любит, жалеет, и чем дальше, тем острее и беспокойнее. Но выглядит он - безжалостным. Потому что не хочет потворствовать ее заблуждению. Клара действительно станет врачом, по всей ее повадке видно, по ее серьезности, самоотверженности, по ее бессонным ночам у постели больного. Была ли у Катерины хоть одна бессонная ночь? Наверняка была - когда отец отказался доставать ей дубленку. От горя не спала. А в другой раз от радости - когда мать ей эту дубленку достала.
Катерина подала в медицинский только потому, что здесь помогут родители, у них много знакомых, особенно у отца, - и такой-то профессор, и такой-то доцент, а с проректором Кучеровым они в одной группе учились.
Катино будущее обсуждалось не один раз, еще зимой начались выяснения и прикидки, кем быть? "Почему обязательно врачом, почему, к примеру, не балериной?" - "Поздно". - "Но ты ведь с пятого класса танцуешь?" - "У них жизнь в искусстве до сорока лет, а потом сразу на пенсию". - "Будешь учить других. Уланова и в семьдесят лет танцует". - "Так то Уланова!" - "Ее тоже папа устраивал?!" Марина разъясняла мужу, что тогда были совсем другие времена и нравы, будто он этого сам не знает, теперь же родители словно взбесились и дети тут ни при чем, именно папы-мамы начали бешеную суету по устройству своих чад. Если бы не родители, процесс шел бы своим нормальным здоровым путем, как было в дни нашей юности. Выходило по ее логике, что конкурсы теперь - между родителями.
"У тебя призвание стать врачом?" - допытывался отец. "Медицина не балет, папочка, где нужны данные, врачом может стать всякий". - "Плохим - да, как и плохой балериной может стать всякая". Тема поступления любой ценой не снималась с повестки дня всю весну, чуть не каждый вечер по телефону одни и те же речи что у Марины, что у Катерины, советуются, учитывают чужие ошибки, заручаются поддержкой.
"Но почему, почему именно медицинский? - недоумевал Малышев в разговоре с Мариной наедине. - Ведь не выйдет из нее врач". - "Почему?" Да по всему, по равнодушию к своим куклам хотя бы, как это ни смешно. Они получают из года в год "Медицинскую газету", специальные журналы, популярное "Здоровье", и Катерина ни разу - он давно обратил внимание, - ни разу не раскрыла газету, не полистала тот или иной журнал, а это верный, вернейший признак равнодушия, ничто сугубо медицинское ее не интересует. И вдруг такой выбор. Почему бы ей в ПТУ не пойти, есть отличные профессионально-технические училища, через два года она будет работать, а это ведь куда интереснее живой и темпераментной девушке, чем заниматься зубрежкой целых шесть лет. Марина просто взбеленилась: чего она не видела в ПТУ, весь город на уши встанет, дочь хирурга Малышева в маляры пошла, в штукатуры! И тут же привела пример, как в каком-то строительном ПТУ девчонки поколотили подружку - за что? За то, что она отказывалась учиться нецензурной брани. "Так что ты ей сначала найди репетитора по матеркам".
Совсем не обязательно, говорил Малышев, идти ей в маляры, в штукатуры, Катерина любит одежду, тряпки, почему бы ей не стать закройщицей, модельером или там манекенщицей, внешность, манеры ей позволяют, выработала осанку в балете, а главное, она это любит. Всем журналам, кстати сказать, она предпочитает журнал мод, мусолит его, листает, наверное, с пятого класса. Вот и пусть идет в те сферы, которые ее интересуют, притягивают, зачем ей непременно врачом? Малышев насмотрелся на таких горе-специалистов, знает, как порой грубо ошибаются они в диагнозе, как трудно работать с такими, как тяжко слушать какую-нибудь растереху, которая ни в практике, ни в теории ни бе, ни ме, готов провалиться от стыда за нее же. Марина знает, работа врача - не синекура, надо отдать ей должное, здесь она с мужем согласна, но… не все же после окончания медицинского идут в больницы и в поликлиники, можно стать преподавателем, в институте есть разные кафедры, не связанные с практической врачебной деятельностью, фармакология, например, или биохимия, организация здравоохранения, санпросветработа - выбор широчайший, хоть кем она может быть.
"Зачем же тогда идти в медицинский, чтобы быть хоть кем, но только не врачом?" - "Ты не жалеешь свою дочь, единственную, между прочим!" - перескочила Марина на эмоции. Нет, черт возьми, нет, он-то как раз жалеет ее, да и себя, кстати сказать. Он предвидит, как все сложится дальше - в институт за нее хлопочи, позорься, унижайся, при распределении за нее хлопочи, позорься, унижайся, Катерина ведь ни за что не поедет куда-то, ей непременно захочется здесь остаться. А выйдет на работу - и там за нее хлопочи всякий раз в критической ситуации, а их всегда больше у тех, кто работает не по призванию. Поступит в институт, окончит и появится в медицинском мире еще одна Данилова. И опять под прикрытием Малышева…
Поужинали. Марина стала убирать посуду. Раньше он выходил курить после ужина, но теперь, вот уже четвертый месяц, не курит. С Первого мая.
- "Лада" шестой модели, - сказал Малышев с усмешкой. - Ты не знаешь, как пишется "винегрет", а шестую модель знаешь, зачем тебе такое знание? - Его задело, ко всему прочему, он действительно думал, что это какой-нибудь мопед, на машине дети не ездят. Хотя, какие они дети, если уже абитуриенты?
- У меня по русскому языку и литературе пятерка, папочка. И аттестат, к твоему сведению, четыре с половиной.
Помолчали. Все-таки ему непонятно, зачем ей нужно знать про модель, что-то в этом есть плохое, ему враждебное. Он невольно покосился на подоконник, где обычно лежали сигареты, пробормотал:
- Курить, черт возьми, захотелось… А завтра операция Леве Киму.
- Тебе надо отдохнуть, выспаться, - заботливо сказала Марина. Она легко, легче, чем он, могла сменить тему. - Ты сегодня устал немного, ложись пораньше.
- Да сдам как-нибудь, папочка, только ты не начинай курить из-за меня, - сказала Катерина. - Где наша не пропадала. Четверка тоже пока неплохо.
Ну что же, спасибо, дочь. Марина оставила посуду в раковине, вернулась к столу, присела, вытирая руки полотенцем.
- Что-то, наверное, произошло, Сергей, ты озабочен сегодня, - сказала она участливо. Если бы она не умела вот так легко перестраиваться, они бы, наверное, давно расстались. Он был благодарен ей за то, что она любой спор старалась закончить миром.
- Да так… - пробормотал он. - Всегда что-нибудь найдется.
С некоторых пор у него появилась задача - быть гибче, покладистее, всюду ему эту задачу навязывают - дома жена и дочь, на работе Кереева со своей Даниловой, на улице Витя-дворник. Будто сама жизнь трубит ему во все трубы: будь гибче, Малышев, гибче, ты не умеешь, совсем не способен гнуться, учти, тот, кто не гнется, ломается. И он пытается, он старается.
- А все-таки? - настояла Марина. - Выскажешь и сразу же легче. Ты же сам проповедуешь: не держать, не копить, иначе взрыв.
- Или опять закуришь, - сказала Катерина и фальшиво улыбнулась. Похоже, она училась у матери искусству примирения. Не так уж и плохо смирять себя. Сначала через силу, а потом и впрямь успокоишься. Он не стал ломаться.
- Кереева попросила, чтобы я дал характеристику на Данилову, на ту самую.