Кучкар понимал, что он теперь не просто красноармеец, который владеет винтовкой и играет саблей. Теперь он председатель сельсовета и много раз предупреждал себя, что должен хорошо разбираться в людях, называя старшего - старшим братом, младшего - младшим братом. Но при виде классового врага у него в жилах закипает кровь, и он не может преодолеть ярость. Ведь сколько зла принесли враги только одной его семье. Когда Разык-курбаши убил его отца, Максум не только не прочитал надгробной молитвы, но и не разрешил похоронить его на кладбище. Он объяснял это тем, что отец погиб от руки воина ислама и должен быть похоронен как безбожник. Если бы он был убит рукой красноармейца, то, по его словам, все было бы по-другому, можно было бы хоронить на мусульманском кладбище. Он издевался над человеком, который умер, вытерпев столько горя! А теперь...
- Вы, наверное, знаете, что труп Бадалшо был найден в вашем винограднике? - Этими словами Кучкар встретил Максума на пороге конторы.
Ожидавший каждую минуту, каждый час расплаты Максум лукаво улыбнулся и легко дал отпор первому удару Кучкара.
- Э, товарищ сын Закира, где суждено человеку умереть, там он и остается. Никто не знает, где и когда он умрет. Об этом есть предание...
- Потом расскажете свою сказку. А сейчас решайте вот какую задачу. Зачем понадобилось убийце Бадалшо Баки-байбаче приходить весной в ваш виноградник? Уж, наверное, не для того, чтобы воровать виноград? Наверно, для этого были более серьезные причины?
- Товарищ сын Закира... Мулла Кучкар, не понимаю...
- Все равно не поверю, хоть тысячу раз божитесь. Если не ответите мне, то ответите в другом месте. И еще одно: с сегодняшнего дня покончите с антисоветскими разговорами среди мюридов. Да, все клеветнические разговоры против советской власти и раздела земли...
- Вот оно что, товарищ сын Закира! - Максум обиженно покачал головой. - Ведь...
- Помню, вы держали речь на собрании! Землю и воду вы отдали добровольно! - перебил его Кучкар. - А разве могли не отдать?! Вы думали, если отдадите добровольно, то народ будет еще больше уважать вас и советской власти покажете себя с хорошей стороны. Мы понимаем вашу хитрость! Хватит! Завтра я отправлюсь в районный центр и вернусь послезавтра. Если ваши мюриды, отказавшиеся от земли, изменят свое решение до моего возвращения, хорошо. Если нет, вам придется ответить. Да, вам! Я буду обвинять вас в том, что вы ведете скрытую агитацию против земельной реформы. Плюс к этому обвинению еще труп Бадалшо, найденный в вашем винограднике...
- О аллах, спаси меня от клеветы!
- Почему вы считаете это клеветой, Максум? Разве ваш зять Баки-байбачи приехал ночью в кишлак, чтобы побеседовать со мной?!
- У меня нет такого зятя! Будь он проклят! Пусть его накажет аллах...
- Максум, вы будете беседовать со своими бедными мюридами, которые отказались от земли, или нет?
- Хотите, чтобы они взяли землю? Хорошо, беру это на себя. Я изо всех сил готов служить советской власти, товарищ сын Закира.
Когда Максум вышел из конторы, Кучкар усмехнулся. Он был доволен своей принципиальной политикой. "Для охоты хороша местная собака, знающая это место", - подумал он.
Максум не мог прийти в себя даже во время вечерней молитвы. Путаясь, он начинал молитву снова. Ему казалось, что по обе стороны от него стоят конвоиры с винтовками. Окончив молитву, он долго сидел в раздумье на молитвенном коврике. В комнате Максума было темно, но еще темнее были его мысли. "Оказывается, Кучкар все знает, - думал он. - Теперь он меня не оставит в живых. Для этого он и поехал в центр. Этот Разык-курбаши ни на что не годится, кроме болтовни". Он вспомнил, как благословлял Разыка-курбаши: в душе смеялся, называя его полководцем войска ислама, которого еще нет. И все же он не думал тогда, что курбаши так скоро придет конец. Он думал, что Разык успеет по крайней мере уничтожить Кучкара и других активистов, этих аксайских змей. Но лев, даже мертвый, страшен человеку. Как хорошо, что он распространил слух, что Разык-курбаши жив. Это хоть немного держит людей в страхе! А Баки-байбачи! Попадись он сейчас Максуму, он отрезал бы его пухлые щеки и бросил собакам. Ведь он предупреждал это ничтожество, что царское время прошло и надо действовать осторожно. Но сколько глупцу ни говори, бесполезно. И вот последствия!
Максум поднял голову. Его глаза были красные, будто он не выспался. Он злобно прошептал: "Ты дойдешь до центра, если аллах этого захочет. Если аллах не захочет, ты не дойдешь, безбожник!"
В дверях показался Фазлиддин-кары.
Максум жестом пригласил его:
- Садись сюда, дело есть.
"Нет, так легко Максума не посадишь в тюрьму. У него слишком много почитателей, - думал Кучкар, погоняя лошадь. - Сначала надо разоблачить этого человека перед людьми. Иначе его верные мюриды поднимут смуту против большевиков. Но чует сердце, что и у этой хитрой лисы руки в крови".
В раздумье ехал Кучкар, не отрывая глаз от ястреба, который что-то клевал на середине дороги. Когда он приблизился, ястреб устремил на него красные глаза величиной с пуговицу и нехотя взлетел, оставив добычу. На дороге лежал заяц с выклеванной грудью.
Красные ястребиные глаза и его острый клюв напомнили Кучкару Разыка-курбаши. "Нет, Максум, может быть, и не участвовал лично в кровавых делах. Ведь он очень осторожен и умен. Для этих дел он использует таких людей, как Разык-курбаши, которые не брезгуют ничем. А факты? Факты? А преступление Баки-байбачи? Но и он может отрицать связь с Максумом. Да, есть же лавочник! Абдулазиз не будет скрывать. Для него ничего не стоит изменить своей шайке. Разве до Максума ему, когда он сам между жизнью и смертью".
А что скажет председатель райисполкома о событиях в Аксае? Одобрит ли его действия? Он представил себе председателя в кожаной тужурке и кожаной фуражке, своего бывшего командира эскадрона. Он хорошо знает его характер. Председатель начинает заикаться, когда доволен или зол. Будет ли он ходить с довольной улыбкой из угла в угол, слушая Кучкара, или будет стоять перед ним как вкопанный, с подергивающимся на губе шрамом?
Когда Кучкар переехал через ненадежный, построенный на скорую руку мост в самом узком месте Чукурсая, он бросил взгляд на разрушенные холодом и жарой, облизанные ветрами отвесные горы справа и невольно подумал: "Дорога ненадежная. Если споткнешься - конец..."
Прошел небольшой дождь. Разорвав тучи, засверкало солнце. Над бурным Чукурсаем повисла радуга.
Кучкар вспотел и лениво склонил голову. "Зря надел шинель, - подумал он. - Это Хури, она предсказала плохую погоду... Вдруг Хури родит до его приезда?!"
Лошадь споткнулась, и Кучкар очнулся от дремоты. Перед ним все еще извивалась узкая тропинка, внизу шумел Чукурсай. Кучкар подумал: "Скоро, наверное, настанут такие времена, что не будет этой опасной тропинки. А вместо нее ляжет широкая, удобная дорога. - Он оглянулся на утес, о который ударился плечом. Из трещин посыпался щебень и песок. - Насколько стала бы шире дорога, если бы взорвать этот утес", - подумал он. В этот момент вверху что-то загрохотало, лошадь, вздрогнув, навострила уши. Кучкар посмотрел на горы, и сердце его замерло. Он ударил кнутом лошадь, но было уже поздно. Впереди и сзади сыпались, как град, камни. Едва он прильнул к лошади, прикрыв голову шинелью, как на спину ему упал камень. Потом он почувствовал сильный удар по голове. В глазах потемнело...
Глава шестая
Когда Бабакул гнал овец обратно на стойбище, он увидел Максума, поднимавшегося со стороны Куксая на черном скакуне. Бабакул обрадовался: как давно он не слышал человеческого голоса!
Передавая поводья своей лошади Бабакулу, Максум увидел в руках пастуха винтовку, которую когда-то отдал ему, чтобы она не досталась Кучкару.
- Ну, как охота? - спросил он Бабакула.
- Слава богу... - Только сейчас Бабакул вспомнил, что надо отнести винтовку в шалаш. - Эти нахальные волки даже среди бела дня нападают на овец, - сказал он, привязывая лошадь к дикой яблоне.
- Э, что говорить, Бабакул, когда у людей нет совести, то у волков и подавно. Не те времена, у людей не осталось ничего святого.
При этих словах Максума Бабакул покосился на мясо, которое висело на деревянной перекладине. Три дня назад волк утащил барашка. Бабакул отбил его с помощью собак, но барашек был еле жив, пришлось его зарезать. Послать хозяину мясо было не с кем, вот теперь оно сушится на перекладине. Бабакул рассказал хозяину и о том, как приезжали четверо всадников и забрали четырех баранов. Свидетель - Абдулазиз - лавочник, которого он узнал.
Максум понял, что вор, о котором говорит Бабакул, - Разык-курбаши, и спокойно ответил:
- Взял так взял, съел так съел. Не расстраивайся!
Бабакул был удивлен щедростью Максума. Повесив винтовку, он отнес в шалаш тяжелый хурджин своего благодетеля. Разжигая огонь для обеда, он с удивлением думал: "Вот что значит сын почтеннейшего Ишан-бобо! Он, видно, тоже не простой человек".
Бабакул расстелил палас и скатерть в тени возле шалаша. Разломив лепешки, которые принес Максум, он положил в деревянную чашку мясо.
- Бог дает, сколько заслужишь. Некоторые безнравственные люди, осквернив души, забрали чужие земли. Но разве они получат какие-нибудь блага от этого? Один из них Джанизак. Землю-то он получил, а засеять ее нечем, вот он и ходит по улицам в поисках хлеба, - сказал Максум и взял в рот кусок вареного мяса. - Благодаря аллаху ты никогда не будешь униженным. Потому что твой дед получил благословение моего деда, твой отец - моего отца. И твоя верность мне известна. Я помню, как ты дал отпор Кучкару и Умату. Молодец! И я всегда молюсь за тебя.
- Спасибо, почтенный... - сказал Бабакул, сложив на груди руки.
- На днях видел во сне отца. В белом халате, в белой чалме, а лицо светится. Длинная белая борода. Как пророк! - Максум положил в рот упавший на скатерть костный мозг и посмотрел исподлобья на онемевшего от удивления Бабакула. Потом закрыл глаза и продолжал: - Отец, открыв рот, промолвил: "О сын мой, если хочешь, чтобы на свете осталась твоя добрая слава, делай добро, добро, добро".
Бабакулу показалось, что он сидит перед самим Ишан-бобо, и, восторженно улыбаясь, он прошептал:
- О всевышний!
- Потом отец вспомнил о тебе…
- А?!
- Да, и тебя он вспомнил... "Выращенный нашими руками, он как сын нам..."
- Так и сказал? - заволновался Бабакул.
- Так и сказал: "Бабакул делает только добро, он честнейший из честных. И ты ответь ему добром..."
- О, за такие слова я готов пожертвовать своей жизнью, о святой! - со слезами сказал Бабакул. Согнувшись, он приложил к глазам кончик платка-пояса.
- Мой долг выполнить завет отца, Бабакул, - сказал Максум. Он оглянулся на стадо баранов. - Из них сто баранов я дарю тебе.
- Сто?! - Бабакул обезумел от такого дара. - Я до конца своих дней не забуду вашей доброты, благодетель мой! - Он подполз к ногам Максума, поцеловал полу его халата, вытер им глаза. - Вам, почтеннейший, я готов жизнь отдать…
- Молодец, именно это я и ожидал услышать от тебя, - сказал Максум.
Бабакул принес в черном кумгане кипяток и насыпал туда щепотку чаю из пачки, привезенной Максумом. Налив чай в единственную глиняную пиалу, Бабакул протянул ее дорогому гостю.
Он сидел перед Максумом на коленях, для приличия опустив голову. Только его колени были на паласе, а ступни ног на земле. Весь его вид как будто говорил: "Моя жизнь в ваших руках". Все это с одного взгляда почувствовал Максум. И тихим голосом начал:
- Если нас благословит Гаиб-ата и все будет так, как мы хотим, я женю тебя.
Сердце Бабакула дрогнуло. Сон это или наяву? Это сказал Максум, тот самый Максум, что сидит перед ним, или... У Бабакула не хватило духу поднять голову и посмотреть на Максума.
- Спасибо, почтенный... - смущенно сказал он,
Максум, посмотрев на него, слегка улыбнулся, достал из часового кармана зубочистку и спросил, ковыряя в зубах:
- Сколько тебе лет-то?
- Мать говорила, что я родился в то утро, когда карнай и сурнай созывали всех на ваш суннат той, - с улыбкой сказал Бабакул, протягивая Максуму чай.
- Мушк... бакар... асп... - посчитал про себя Максум по старому летосчислению. - Сейчас тебе сорок один. Говоришь, в день торжества? У тебя счастливое будущее. Ведь целую неделю тогда кормили всех пловом. Что там говорить! Здесь смех, там борьба, в степи конные состязания, певцы, музыканты из Самарканда, Бухары и Ташкента. День и ночь гремели карнай и сурнай. Были эти дни и прошли. И не вернутся больше, Бабакул! Ведь безбожники топчут шариат, смешали святое с грязью. Исчезло все святое! Большевики уничтожают религию. От них мусульманам нет жизни. Если хочешь спастись от грехов и не хочешь гореть в аду из-за этих безбожников, бежать надо, бежать, Бабакул!
Как заблудившийся в пустыне странник, Бабакул с надеждой обратился к Максуму:
- Укажите путь темному человеку, почтенный...
- Пойдем в чужие страны, Бабакул. Там еще есть мусульманство. Там празднуют, пируют. Что хочешь - купи, что хочешь - продай. Там свободная жизнь! В лавках мешками зерно, мука, разноцветные ткани, горы кишмиша, орехов, различных сладостей...
- Вах! Как в раю, да, почтенный?
- Да, как в раю. Если захочешь - увидишь своими глазами.
- О аллах, помоги увидеть это...
- Как только доберемся до тех мест, сделаю тебя семьянином.
- Да приумножатся ваши богатства, почтенный...
- Это мой долг. Мы устроим такую свадьбу!
- Я готов служить вам всю жизнь, благодетель...
Собирая скатерть, Бабакул раздумывал об отъезде: ведь правительство забрало у Максума и лошадей, и телегу, и верблюдов, а вещей у него немало. Да и на чем поедет госпожа с детьми? Но когда он спросил об этом Максума, тот ответил:
- Потом... Потом приедем и заберем.
Когда Бабакул пошел отвязывать лошадь, Максум подумал: "Ну и простак же он..." Если бы была возможность свободно уехать, стал бы он приезжать в горы и уговаривать какого-то пастуха! Закрыв ноги тулупом, Максум прилег на подушку. Оттого ли, что он остался один, на сердце у него стало темнее темной ночи. Кто знает, может, дома уже ищут в его сундуках, шкафах, на скотном дворе, угрожая жене. А что с Фазлиддином? Он представляет себе, как ночью приходит Умат и, схватив за плечо, уводит Фазлиддина. Пусть каждый волосок на твоем теле превратится в змею, проклятый Умат! Подожди, найдется и на тебя управа! Максум сжал кулаки в досаде на свое бессилие. Ведь он уговаривал брата бежать, но тому жаль стало бросать жену и детей. Еще хорошо, что они успели пустить слух о том, что Разык-курбаши жив. И когда исчез Кучкар, он, Максум, сказал начальнику конвоя: "Убийца Кучкара может быть Разык-курбаши, кто знает?" Только после этого его отпустили домой, а то разве оставили бы они его в покое!
На всякий случай Максум вынес хурджин из шалаша и положил под голову. Укрывшись тулупом, он закрыл глаза и задремал. Его разбудил печальный крик какой-то ночной птицы. Он схватил обеими руками свой хурджин и поднял голову. Почему же не возвращается Бабакул? Наконец в темноте он различил силуэт Бабакула, поднимавшегося от речки.
- Бабакул! - сказал он. - Готовься в дорогу! Утром уйдем.
Сердце Бабакула затосковало. Ему показалось, что Лысая гора, оберегающая ночной покой, смотрит на него с укором. Он сел у порога шалаша и, прислонившись к своей палке, тяжело вздохнул. Внизу шумел Куксай, будто прощаясь с ним, а самые близкие друзья - звезды, которые не давали быть одиноким на пастбище, с жалостью смотрели на него.
Недалеко от стойбища печально поющий родник огибает рощу. В середине рощи растет такая громадная чинара, что ее нельзя обхватить руками. Рощу так и называют: "Кладбище с чинарой". Там похоронены отец и мать Бабакула. Их могилы он обложил камнями. Иногда приходил сюда и ставил свечи. Он радовал дух отца и матери, читая молитву, услышанную от Максума. Если он уйдет отсюда, кто будет посещать их?
Бабакул не знает, сколько времени он сидел в раздумье. Сильный храп Максума привел его в себя. Как он спокойно спит, может быть, уже раздумал ехать? Бабакул приготовился в дорогу, потом постелил старое ватное одеяло рядом с Максумом, лег и, укрывшись тулупом, положил руки под голову. Постепенно рассеялась грусть разлуки, и он уснул с мыслями о прекрасной мусульманской стране. Во сне он увидел эту страну такой, как рассказывал Максум. Лавки на рынке полны ореха, кишмиша и урюка. В огромных котлах готовят плов. На площади Туламат борется с медведем. "Странно, ведь Туламат боролся с цыганским медведем в Аксае?" - удивился Бабакул. В это время появился Кучкар. Он был одет в свою армейскую одежду и в руках держал тетрадь и карандаш. "Земля и вода только тем, кто работает!" - сказал он. И опять Бабакул удивился и обрадовался: "Ведь говорили, что Кучкар уехал в районный центр и пропал без вести? Оказывается, и он тут!"
Потом Бабакул встретил парикмахера, который работал рядом с чайханщиком. "Дай-ка постригусь, оброс в горах", - едва подумал Бабакул, как появился Умат-палван. Поставив ногу на пень, он взял в руки топор и лукаво предложил: "Давайте посмотрим силу жениха, достоин ли он нашей девушки". Мимо людей важно прошел Максум. Он был одет в парчовый халат, на голове чалма из белого шелка. Он тоже сказал Бабакулу: "Теперь твоя очередь, жених". Бабакул удивился: "Оказывается, это моя свадьба?" Не успел он опомниться, как одежда его переменилась: полосатый ферганский халат, на поясе шелковый платок, на голове новая чустская тюбетейка, обмотанная чалмой из голубого шелка, лаковые сапоги на каблуках. От радости Бабакул заплакал. Все это сделал Максум! Он хотел сказать: "До конца дней своих не забуду вашей доброты", но подумал, что Кучкар и Умат-палван, смеясь, скажут: "Оближи ноги своего хозяина", и промолчал. Кроме того, все смотрели на него. На крышах было много женщин и девушек. Прикрываясь платками, все они показывали в его сторону: "Вот тот жених". Его забрасывали цветами и сладостями.
В этот момент Бабакула разбудил Максум.
- Человек и во сне должен быть бдительным. Поторапливайся, уже пора идти.
Бабакул, завороженный сном, нехотя поднялся с места. Вокруг было темно, и только на востоке слегка посветлело. "Почему он спешит? Враг за нами гонится, что ли?" - подумал Бабакул.
Максум все торопил пастуха. Он ехал впереди отары на лошади, сзади шел Бабакул, подгоняя овец. Так двигались они, обходя кишлаки, прячась от людей. Только ночами останавливались на отдых. Да и то, какой там отдых! Ночами Бабакул пас овец, измученных от жары и быстрой ходьбы.
Глаза его не знали сна, не считая тех минут, когда он дремал сидя, прислонившись к палке. С рассветом начиналось то, что было вчера: впереди Максум на коне, за ним козел, за козлом двухтысячное стадо овец, самым последним, прикрытый облаком пыли, шагал Бабакул.
- Бабакул! Гони быстрее! - подгонял время от времени Максум.
Бабакул с трудом поднимал красные от пыли и бессонницы глаза.
- Сидя на лошади легко говорить - быстрее. Сам попробовал бы подгонять, тогда узнал бы, - шептал он.