Солнце в зените. Оно так печет, будто хочет переварить мозг. Пот льет по лицу, оставляя грязные потеки. Вдыхая пыль, Бабакул сплевывает почти глину. Силы его истощались. Ему уже не жаль израненных овец, которых бросили в пути. Будто вся доброта, наполнявшая его сердце, по капле иссякла в пути. Кого жалеть: себя или баранов? Иссохшие сапоги сдавливали ноги. С каждым шагом Бабакул испытывал такие муки, что искры сыпались из глаз. Вдобавок к этому Максум подгонял его окриком:
- Гони быстрее!
Бабакул был готов даже вернуть подаренные ему сто баранов.
- Откуда знать здоровому состояние больного,- ворчал он.
Когда они добрались до высокой травы, Максум, пожалев своих овец, приказал остановиться.
- И самим надо поесть, - сказал он, готовясь к дневной молитве.
Вчера Бабакул зарезал одного барана, который не мог идти и, положив в мешок, взвалил на ишака. Теперь, отрезав кусок мяса от этого барана, он начал готовить обед, несмотря на усталость. Не прошло и часа, как обед был готов. Бабакул накрошил в суп сухой хлеб и только хотел начать есть, как вдруг взгляд его упал на нож в руках Максума. Рукоятка ножа была сделана из рога. Где он видел этот нож? Сердце вздрогнуло, почуяв недоброе. А Максум, ничего не подозревая, спокойно резал мясо.
После обеда Бабакул, прихрамывая, собирал овец, которые разбрелись по окрестностям. Увиденный в руках Максума нож стоял у него перед глазами. Он не мог ошибиться - это нож Кучкара. Четыре года назад он сам дал эти рога Кучкару, подковавшему его ишака. И он прекрасно знает, что Кучкар сделал из них рукоятку для своего ножа. Многим джигитам и самому Бабакулу нравился этот нож, и они просили отдать его за барана. Кучкар не соглашался.
Бабакул вспомнил собрание, которое проходило в эту зиму в бывшей мечети. Выйдя на трибуну, Кучкар сказал тогда: "Эй, бедняки, не имевшие никогда ни одежды, ни сапог, раскройте глаза! Отличите друзей от врагов". Тогда эти слова, влетев в одно ухо Бабакула, тут же вылетели через другое. И все потому, что у него была одежда, хоть и старая, была и пища. К тому же ему не нравилось, как Кучкар обращается с почтеннейшими людьми кишлака. Но теперь он подумал: "Может быть, он и безбожник, как называет его Максум, но защитник бедняков и сирот. Главное, тяжело теперь придется его семье. Ведь если бы Кучкар был жив, он дал бы о себе знать. Но почему же нож, его нож из черной стали с рукояткой из рога находится сейчас у человека, которого он ненавидел больше всего на свете? Ведь Кучкар никому не доверял этого ножа, как же он попал в руки Максума?!"
"Не может быть! - тряхнул головой Бабакул, отгоняя от себя страшные мысли. - Не увидав глазами, не поймав руками, так думать? Это грех!"
Так говорил ему отец. При воспоминании об отце Бабакулу стало еще тоскливее. Далеко позади осталось кладбище с чинарой и Аксай, где родился и рос он, и сочные пастбища около Лысой горы, и река, по берегам которой росли густые деревья, и шалаш, и родник. Странный был этот родник: когда Бабакул подходил к нему в хорошем настроении, он смеялся, как жизнерадостный ребенок, а когда он был чем-то огорчен, родник скорбно журчал. Родник слез был другом Бабакула. Когда умер отец и он остался сиротой, родник оплакивал вместе с ним его горе.
Были бы у него крылья, полетел бы он сейчас к Лысой горе. Поцеловал бы землю на могиле отца и матери и выпил бы воды из Родника слез. Не зря говорят, чем царствовать в чужой стране, лучше нищенствовать в своей. Зачем ему понадобилось хождение по мукам? Не видать конца-края этому тяжкому пути! "О аллах! Стоило Максуму сказать "пойдем", и я побрел, как баран, погоняя его стадо".
Бабакул вернулся на место ночлега, когда уже стемнело. Максум пытался разжечь огонь, чтобы вскипятить чай. Увидев Бабакула, он закричал:
- Где ты пропадал?
Бабакул ничего не ответил и, собрав хворост, разжег огонь.
Когда они пили чай, Максум тем же ножом резал оставшееся от обеда мясо.
- Почтенный, этот нож не Кучкара? - неожиданно для себя спросил Бабакул.
Максум, растерявшись, порезал ножом палец на левой руке.
- А-а? - Он запнулся. - Да... нет, нет! - Выпучив глаза, он посмотрел на рану, потом на Бабакула и закричал: - Не можешь не помешать, поганый?!
Бабакул оторвал кусок от своего платка и склонился над пальцем Максума.
- Пусть будет место Кучкара в раю... Но жене тяжело без него...
Максум, протянувший палец Бабакулу, отпрянул.
- Какая низость! Недаром говорят: вырастишь ягненка - получишь сало, вырастишь сироту - получишь кулак. Вы все: ты, твой отец и дед ели наш хлеб...
- Почтеннейший, если мы ели ваш хлеб, то не зря, наверное? Мы работали на вас, вылезая из кожи... Жалко человека...
- Ты печалишься об этом безбожнике, да? Сколько моих земель, сколько райских садов, сколько богатства он отнял у меня, даже спрятанное зерно откопал! Все сделал этот сын кузнеца! Будь он проклят! Сколько я сделал тебе добра, а ты горюешь не обо мне, а о нем? Ты жалеешь такого человека, место которого в аду!..
- Почтенный, возьмите обратно свои слова, ведь и Кучкар сын мусульманина.
- Нет! Нет! Он безбожник!!! Он оскорбил дух Гаиб-ата! Он испачкал мечеть - собрал туда таких же безбожников, как сам!.. - Максум гневно вскочил с места и кричал, размахивая кнутом, неизвестно как попавшим в его руки: - Что посеешь, то и пожнешь! Это возмездие за его грехи! Одним нищим стало меньше на свете! Об этом ты горюешь, поганый?!
Напуганный состоянием Максума, Бабакул попятился.
- Побойтесь аллаха, почтенный! Нищий тоже человек. Или в шариате написано, что убить нищего не грех?
- Да! Написано: убить и растерзать их! Да, написано: вырезать язык болтунам и залить рот свинцом!
- О аллах, это не человек, а дьявол. Настоящий палач, - прошептал Бабакул.
- Что ты сказал? Будь ты проклят! Я для этого кормил и поил тебя, неблагодарный?
Кнут Максума заходил по спине, плечам, лицу Бабакула. Через минуту он был весь в крови. Защищаясь рукой, он пятился назад, пока не наткнулся на винтовку.
- Эти глаза поздно открылись! - закричал Бабакул, схватив винтовку.
Максум оцепенел.
- Ты что, с ума сошел, сын поганого?! Поставь на место! Не смей стрелять! - испуганно кричал он, не сводя глаз с дула винтовки.
Бросив кнут, Максум схватился за нож, но в это время раздался выстрел. Бабакул сам не понял, что произошло. В нескольких шагах от него лежало грузное тело Максума. Бабакул закачался. В ушах его гудело. Земля и небо закружились перед глазами. Все было в крови. И он, пошатнувшись, упал...
В эту минуту на берегу мутного, неспокойного Аксая, в низком, бедном доме появился на свет новый человек. Бабка-повитуха, купая ребенка в соленой воде, говорила:
- Вот так кричит! Сразу видно, что он сын знающего свои права.
Хури, лежавшая в постели, улыбнулась и подумала, что назовет сына Шербек. Отец хотел его так назвать. Слова бабки и плач ребенка напомнили ей о Кучкаре. На подушку скатились две крупные слезы. Ей показалось, будто сын спрашивает: "Где мой отец? Найди его!"
Заглушая шум Аксая и щебетание птиц, ребенок плакал, извещая соседей о своем появлении на свет.
Часть вторая
Водопад Аксая
Глава первая
Клубы дыма, поднимающегося из труб, в лучах заходящего солнца становятся розовыми и висят, как радуга, над кишлаком. И кажется, что это розовое облако - источник тишины и благодушия.
Со скрипом открылась дверь дома, стоящего возле дороги, и показалась голова мальчика.
- Мама, стадо возвращается! - крикнул он и скрылся.
Тишина нарушилась скрипом дверей и громыханьем ведер. Облако пыли, сопровождавшее стадо, вместе с дымом образовало на небе темный полог. Пегая корова тетушки Хури шагала впереди стада гордо, будто знала себе цену. Ворчливая сорока спрыгнула с забора и уселась корове на спину. Но корова шла невозмутимо, покачивая головой. В середине стада два бычка, давно уже зло поглядывавшие друг на друга, вдруг столкнулись лбами, растормошив все стадо.
- Ух, чтоб вы сдохли! - закричал пастух.
И опять в стаде установилось спокойствие. Коровы, дойдя до своих ворот и почуяв запах оставленных телят, мычали, как бы давая знать: "Мы пришли".
Стадо прошло. Пыль осела. Воздух был пропитан запахом пастбища и сырого молока. На чердаках прекратилось воркование птиц. Только летучие мыши, весь день прятавшиеся в сенях и на скотных дворах, охотились за мухами. Навозные жуки, готовясь к зиме, выползли на дорогу, где прошло стадо, и, толкая навозные шарики, торопились в свои норы.
В окнах зажглись лампы. На улицах стало меньше людей. Затихли даже крик и смех детей, которые играли на площади возле школы. Настал тот священный час, когда женщины в каждом доме разливают своими руками приготовленный ужин: густой или жидкий, жирный или постный, с кислым молоком или без молока. Это час отдыха всех, кто трудился целый день. Весь кишлак утопает в тишине. Только Аксай нарушает эту тишину. Он, как нарочно, вечером шумит еще больше. Обозревая свои берега, он как бы кричит людям, которые превратили долину в цветущий сад: "Спасибо вам!"
Один из этих людей - Шербек. Он сидит в комнате, прислонившись к столу, перед ним кипа исписанных бумаг. Время от времени он поправляет рукой черные волосы, нависшие на лоб. Его задумчивый взгляд бегает по строчкам, иногда хмурятся густые брови.
Убрав со стола, тетушка Хури пьет во дворе чай, посматривая на сына в открытое окно. Да, тот же высокий лоб, те же густые брови, что были у Кучкара. Скуластое лицо за последние дни немного осунулось. Пухлые, как в детстве, губы обветрились в горах.
Раньше для тетушки Хури Шербек был только сыном. Теперь не так. Если в колхозе нужно посоветоваться о каком-нибудь деле, председатель колхоза идет к Шербеку. Прибывающих из района и области представителей сопровождает Шербек. Он знакомит с колхозом гостей из других стран.
В глазах тетушки Хури Шербек особенно вырос после одного случая. Неожиданно заболела корова, славившаяся не только в районе, но и в области. Несколько дней она не брала в рот даже соломинки. Потом заболели еще три коровы. Ветеринарная амбулатория далеко, в районном центре. Старики, осмотрев коров, сказали: "Не выживут". Тетушка Хури очень опечалилась. Телята, не умеющие даже самостоятельно есть, останутся сиротами. Хури не отходила от больных коров ни на шаг. "Где Шербек? Найдите его", - сказал председатель. Поехали за Шербеком на дальнее пастбище. К вечеру он прискакал. Молча проверил температуру больных коров, покачал головой. Оторвав от одной коровы клеща, напившегося крови, он сказал: "Вся беда в этом".
- Какое отношение они имеют к болезни? Где есть скот, всегда бывают и клещи, - возразила Хури.
- Нет, мама, - сказал Шербек, - вы слышали о такой болезни - малярия у скота? Эту болезнь как раз распространяют клещи. Наши коровы болеют этой болезнью, еще будучи телятами. А пятнистые коровы, привезенные из России, раньше не болели этой болезнью, их организм не привык, и поэтому им трудно.
Шербек сделал укол сначала больным, а потом и здоровым коровам. Он осыпал скот и весь пол лекарствами. И что же? Умирающие коровы через день-другой ожили и начали есть. Вот после этого-то Шербек и показался Хури другим. Он вырвал коров из когтей смерти! Удивительно, что это ее сын, тот Шербек, который еще недавно бегал по улице, поднимая пыль.
Хури снова посмотрела в окно и вздохнула. Хорошо бы женить сына. Самому ему и в голову не приходит это: с утра до вечера на работе. Наверно, он и во сне видит только животных. Надо позвать его пить чай. Хури подошла к двери и тихонько приоткрыла ее.
Будто ожидавший только этого, игривый весенний ветерок влетел в комнату. Он, как красивая танцовщица, закружился, подхватил листы бумаги и разбросал их по полу. Задержав ладонью и локтем оставшиеся листы, Шербек посмотрел на дверь. На пороге стояла мать. Ветер трепал ее седые волосы, раздувал ситцевое с голубыми цветами платье.
- Мама, закройте дверь, - сказал Шербек.
Хури скрылась за дверью. Через мгновение послышался ее голос:
- Чай совсем остыл, сынок...
Шербек почувствовал себя неловко: в голосе матери была робость и вместе с тем нежность.
Собирая разбросанные по полу бумаги, он ответил:
- Спасибо, мама, у меня собрание.
- Твоей работе и собраниям конца не видать! - Теперь голос матери стал резким. - Может, принести тебе холодной простокваши?
- Я спешу.
Хури постояла за дверью, придумывая, что бы еще предложить сыну. Наконец, решив, что он все равно не послушается, тихо вышла во двор.
Завернув в газету исписанные листы, Шербек направился к калитке.
В Аксае, как в городах, есть своя центральная улица. Она своим большим деревянным мостом объединяет две махаллы - две части деревни, расположенные по берегам реки. Все основные учреждения находятся на этой улице. Сейчас здесь было много народу: группами и по одному люди шли на собрание в клуб. Вон идет Туламат. Несмотря на свои пятьдесят лет, он держится прямо, как бравый джигит. Его, как всегда, окружает молодежь, слышится громкий смех, оживленный разговор. Даже председатель Ходжабеков, стоявший возле клуба в величественной позе, при виде Туламата слегка улыбнулся и вошел в клуб. Следом за ним в дверь проскользнул главный бухгалтер Саидгази.
Когда Шербек подошел к клубу, он увидел Нигору, которую все старики кишлака почтительно называют доктором. В ответ на приветствие Шербека она с улыбкой кивнула ему. А ее спутник, главный врач больницы Акрам, сняв свою белую шляпу, поклонился.
- Виновник сегодняшнего торжества, оказывается, вы, - приветливо сказал он.
"Нигора нарядная сегодня, - подумал Шербек. - И рядом с ней Акрам". Почему-то эта мысль была ему неприятна. После доклада на собрании, сидя в президиуме, Шербек вспомнил об этом и стал искать их в зале.
Вот они сидят рядом возле окна. Шербек вздохнул. Если бы он был не зоотехником, а врачом, тоже сидел бы рядом с Нигорой. Занятый своими мыслями, он не прислушивался к словам выступавшего Ходжабекова. Только к концу заставил себя слушать внимательно.
- ...Таким образом, товарищи, в этом году весна хорошая. Из доклада моего заместителя по животноводству видно, - засунув руки за ремень, он гордо посмотрел на Шербека - что в этом году наш скот перезимовал без потерь, кампания по окоту овец прошла удачно, а кампания по отелу коров идет планово. Да, мой заместитель по своей скромности не коснулся еще одного вопроса. По личному предложению Шербека и по его инициативе в позапрошлом году в колхоз были привезены тонкорунные козлы, а в прошлом году - тонкорунные овцы. Было начато на научной основе скрещивание этих тонкорунных пород с нашими местными грубошерстными породами коз и овец. В результате мы имеем сотни тонкорунных ягнят и козлят. Этих больших успехов, товарищи, мы добились, объединяя науку с практикой…
Прислушиваясь к докладу Ходжабекова, Шербек вспомнил прошлогодние слова председателя:
"Этого еще не хватало! Раз нет сверху указаний, что нужно развести тонкорунных овец, нет этого и в плане, значит надо выполнять то, что поручено. Пусть голоден, но зато спокоен".
Тогда, минуя председателя, он сам написал в Научно-исследовательский институт животноводства. Оттуда ответили телеграммой: "Высылаем, ждите". Он тут же приказал остановить случку, но обещанные бараны задержались. Положение его было очень тяжелым. Не только Ходжабеков, но и старые чабаны, в том числе и Бабакул, говорили ему: "Оставь свою затею". Наконец прибыли племенные бараны.
Теперь Ходжабеков говорит по-другому. Шербек улыбнулся. А председатель между тем продолжал:
- Товарищи, все успехи, которые перечислены в докладе по пунктам, были достигнуты в результате претворения в жизнь решений партии и правительства по сельскому хозяйству и особенно по животноводству...
Сидящие в зале слушали монотонную речь председателя равнодушно, зевая и переговариваясь. Когда Ходжабеков закончил, раздались жидкие аплодисменты. Председатель недовольно посмотрел в зал и, оправив гимнастерку, сел на свое место в президиуме.
Раньше так не бывало. Когда председатель во время собрания выступал с речью, окна дребезжали от аплодисментов. Это было, когда он только что пришел сюда из райцентра с авторитетом руководящего районного работника. Никто не знал причины, почему его снизили в должности, и не придавал этому значения. Все были довольны, что их председатель - такой большой человек.
Когда Ходжабеков уже хотел закрыть собрание, поднялась чья-то рука в конце зала. Широкий белый крепдешиновый рукав соскользнул до локтя, блеснула серебряная цепочка часов. Белая рука привлекла внимание председателя. Он кивнул головой, как будто говоря: "Пожалуйста".
- Товарищи, так как больше никто не хотел выступать в прениях, я сделал заключение. А теперь просит слова наш уважаемый доктор Нигора Назарова. Как быть?
- Дать слово!
- Хорошо, пусть говорит!
- Что я могу сказать, когда большинство... - Ходжабеков, горя желанием еще раз увидеть белую руку, поднятую над головами, посмотрел в ту сторону. Но Туламат, сидевший впереди, закрыл своими широкими плечами Нигору. Ходжабеков улыбнулся и широким великодушным жестом пригласил Назарову к трибуне.
Нигора вышла на сцену и окинула взглядом зал. Все смотрели на нее. Шербек, сидящий сбоку, тоже с нетерпением ждал: "Что она скажет?" Нигоре показалось, что пересохло во рту. Прикрыв ладонью рот, она откашлялась.
- Товарищ Кучкаров в своем докладе подробно говорил об овцах и козах, - эти слова Нигора произнесла с трудом и еще раз откашлялась. - Даже перечислил по кличкам коров, дающих много молока. Ничего не скажешь, коровы лаской и вниманием не обойдены! - В зале оживились. На некоторых лицах появились улыбки. Это оживление воодушевило Нигору. - Но докладчик совсем забыл о людях. О людях он не сказал ни слова. Ведь колхозники обогащают своим трудом колхоз, выращивая поголовье.- Нигора повернулась к президиуму. - Ваша хваленая корова Ласточка сама по себе дает много молока или из-за хорошего ухода?
- Только в сказке может течь в одном арыке молоко, в другом - мед! - крикнул кто-то из зала.
- Мне кажется, Ласточка не даст ведра молока, пока кто-нибудь не положит в ее ящик корм и не погладят чьи-то добрые руки. Неужели у товарища Кучкарова не нашлось теплых слов о труде этих людей? И заключительное слово председателя тоже ушло на перечисление цифр и успехов. А разве мало в колхозе недостатков? Не надо далеко ходить. Остановимся на личном предложении Шербека, о котором говорил председатель. Как у председателя хватило совести назвать это успехом? Ведь товарищ Кучкаров своим упрямством чуть не сгубил колхоз, об этом все знают...
Шербек побледнел. Он хотел крикнуть: "Разве я виноват в этом? Ведь погода же!", но сдержался. Если плохая погода, что мог сделать Шербек? Была засуха, трава не росла, земля трескалась от зноя. Зима пришла рано. Сначала день и ночь лил дождь. У овец копыта были в грязи. Вдруг поднялся холодный ветер. Комья глины, висевшие на шерсти, стали твердые, как камешки. После мороза снег. В таких условиях искусственное осеменение овец проводили с трудом. Но ведь это ей не объяснишь! Шербек исподлобья посмотрел на Нигору.
Ходжабеков, оглядев оратора, подтолкнул сидящего рядом Шербека.