Я не понимала, зачем она тащит меня с собой. Раза два она уговорила пойти с ней на вечеринки. Во-первых, это бездарная трата времени; ребята и девчонки танцевали с ленцой пли сидели по углам парочками, пили крепленое вино и молчали, ни остроумных тостов, ни смеха, ни споров,- тишина меня угнетала. Во-вторых, молодые люди "свободные", без спутниц, ухаживали за мной и еще за одной девушкой с Центрального телеграфа, хорошенькой хохотушкой Зиной, которая, захмелев, пыталась вылить вино за ворот белой рубашки самодовольному красавцу и, когда ей это удалось, захлопала в ладоши, засмеялась, а парень, рассвирепев, выругался, нехорошо, мерзко, никого не постеснявшись - маска была сброшена, и проглянуло рыло; молодые люди ухаживали за нами, и Эльвира, забытая, дулась на меня и на Зину.
- Как жаль! Я обещала прийти вдвоем. Ты всегда меня подводишь...
- Возьми еще кого-нибудь, пойдут с удовольствием. Или иди одна.
- Одной неудобно как-то. Никого не знаешь...
- Зачем же идти, если никого не знаешь? Где ты с ними познакомилась?
- На улице. Шли три парня, у одного гитара. Остановили, разговорились. Один из них очень симпатичный. Он тебе понравится. Я обещала быть у них. С тобой.
- Передай от меня привет,- сказала я, но Эльвира не уловила иронии.
- Передам. Скажу, что придешь в другой раз...- И убежала, на ходу надевая пальто.- Позову Светланку Зайцеву...
3
АЛЁША. Накатанная дорога оборвалась, едва только мы отъехали от Браславска. Она свернула влево, к реке. Там стояло какое-то приземистое здание, видневшееся сквозь редкие стволы деревьев; из трубы этого здания подымался в блеклое небо, в морозное безветрие черный столб дыма.
Мы остановились. Мы - это наша колонна: два бульдозера и шестнадцать грузовиков с оборудованием, с горючим и с людьми. Замыкал колонну трактор, который тащил вагон-столовую на полозьях. Все, кто находился в машинах, высыпали на дорогу - более ста человек.
Перед нами расстилалась снежная целина, а вдалеке - стена обметанных инеем деревьев. Тайга. Кто-то вздохнул не то с испугом, не то с восхищением:
- Эх, черт, вот это работенка будет!
На снегу, чуть заметный, пролегал зимник, узенькая дорога, на которой едва ли могли бы разъехаться два грузовика.
Петр Гордиенко, начальник колонны, прищурясь, смотрел перед собой, и во взгляде его было что-то и изумленное и тревожное, как при встрече с неизведанным, впервые увиденным. Было тихо вокруг, глухо, лишь урчали с затаенной звериной яростью машины - точно перед опасным прыжком. Затем Петр улыбнулся, надвинул шапку на самые брови и взмахнул варежкой.
- Пошли!
Так, должно быть, говорили землепроходцы, отправляясь в неизведанное, так скорей всего говорили командиры, ведя войска в наступление. Так сказали и мы: "Пошли!", начиная путь в глубь тайги.
Бульдозер, опустив нож, мягко взрезал снежный пласт и, громоздя по бокам рыхлые валы из белых, как бы звенящих комьев, медленно пополз, расширяя зимник, по равнине. За первым бульдозером двинулся второй, углубляя прорубленный коридор. Мелькнули вывороченные корни кустов и, отброшенные, черно легли на гребень сбоку.
За бульдозерами шагал Петр, в полушубке, в валенках, хлопая варежками, весело покрякивал, чтобы взбодрить себя. Я и Трифон шли за Петром, а за нами медленно продвигалась колонна. Ребята, чтобы не стыть в кузовах, группами следовали за машинами пешком, толкались для "разогрева", подставляли друг другу подножки. Прокаленный стужей воздух был недвижим и как-то стеклянно звенел. Пар от дыхания не рассеивался, а все время висел перед глазами реденькими клочковатыми облачками.
Вскоре нам перегородила путь лесная чаща. Бульдозер осторожно стукнулся ножом в комель сосны. Она упиралась, кажется, в самое поднебесье. От удара с вершины ее. обволакивая ствол, сухо шурша, потек снег.
- Такой орешек с ходу не расколешь,- сказал бульдозерист Анохин Петру,- Возле него придется повозиться.
- Валить будем. И эту и вон ту, соседнюю. А с мелкотой, что дальше, справятся машины. Пилить под самый корень, чтобы грузовики не засели на пнях. Эту класть влево, ту - вправо.
Петр повернулся к нам.
- Слышали?
Мы сняли с бульдозеров механические пилы и с немалым трудом завели моторчики. От машин прибежали ребята с лопатами и откопали стволы. Ни я, ни Трифон не работали такими пилами и не валили таких деревьев, и к соснам мы приближались с некоторой неуверенностью и опаской.
- Чего боишься? - крикнул мне Илья Дурасов, - Подумаешь, какое дело! Подходи смелее. А то давай я попробую!..
Я встал на одно колено и поднес стремительно бегущие зубья пилы к стволу сосны. Они мягко вошли в древесину, выбросив струю свежих опилок. На середине ствола полотно застопорило: я увлекся и сильно навалился на пилу. Я ослабил нажим, и острые зубья с характерным визгом побежали, сантиметр за сантиметром приближаясь к противоположной стороне ствола. Несколько человек уперлись в бок сосны, направляя ее падение. На какой-то миг я оглянулся и увидел в стороне столпившихся людей. Сюда прибежали все - и ребята и девчонки,- чтобы взглянуть на работу лесорубов.
"Только Жени нет",- подумал я.
А сосна чуть охнула, качнулась. Потом она, простившись взглядом с сестрами, с которыми жила тут вместе, быть может, сотню лет, медленно и величаво стала клониться на сторону и рухнула, хлыстом своим рассекая снег; раздался звук, похожий на выстрел. А вот и второй "выстрел": грохнулась сосна, спиленная Трифоном Будорагиным. И все, кто находился здесь и следил за нашим первым шагом, закричали, захлопали в ладоши, меня и Трифона подхватили на руки и подкинули вверх, а потом бросили в сугроб. Мы ликовали: начало было положено! Но никто из нас не знал в этот момент, сколько таких же сосен и лиственниц встретится нам на двухсоткилометровом пути к нашей цели...
Анка варежкой отряхивала с Трифона снег.
- Ты очень красиво работал, Триша,- хвалила она.- Как настоящий лесоруб. Я все время смотрела на тебя, глаз не спускала. И гордилась тем, что муж у меня такой сильный и ловкий. Настоящий!
- Я во всем настоящий и ловкий.- Он засмеялся и облапил ее своими ручищами.- Не думал, что когда-нибудь черт занесет меня на край света!..- Огляделся, поражаясь: - Эх, дичь-то какая, вот уж действительно места для каторжников... Не озябла, курица?
- Ни капельки,- ответила Анка.- Даже жарко.
У меня все еще дрожали руки от напряжения, от волнений, с непривычки. Еще не улеглись страсти от первой встречи с тайгой, а Петр уже скомандовал:
- Пошел!..
Бульдозеристы отодвинули поваленные сосны с дороги и врезались в мелколесье, вырывая с корнями небольшие деревца.
Засветло продвинулись лишь на двадцать километров. Сколько повалили мы деревьев, я сбился со счета. Руки у меня ныли и слегка подрагивали.
Но время работы стужа как бы отступала от нас. Трифон Будорагин распахнул полушубок, а когда пилил, то сбрасывал его с плеч прямо на снег, стаскивал шапку, распаленный. На ворсистом шерстяном свитере, на тугих кольцах медных волос серебряной пыльцой лег иней. Анка робко и трогательно молила его:
- Простудишься, Триша...
Он возвышался над ней, громадный и какой-то свирепо-добрый.
- За собой следи, не отморозила бы чего, кой грех, навозишься тогда с тобой. Мы где очутились, видишь? В краю зверей. Вот и буду жить по-звериному. А зверю зачем одеваться, он себя не жалеет.
- Что ты городишь, Трифон, подумай,- сказала Анка.- Бессердечный ты...
- Нет, уважаемая супруга Анка, я сердечный. Чересчур! Нужны мне эти деревья, скажи? Растут и пускай растут, они не помеха мне. Но уж если я взялся работать - не трожь. Тайга вздрогнет, если я за нее возьмусь!..
Подошел Петр.
- Оденься, если тебя просят,- сказал он.- Анка нервничает.
- Она по всякому случаю нервничает. Завернули бы меня в пеленки, как младенца, была бы рада.
- Оденься,- повторил Петр.
- Жарко же, черт возьми! - Трифон нехотя надел на себя полушубок и шапку, негромко и как будто с сожалением сказал мне: - Никогда не думал, что придется мне в жизни валить лес, а, Алеша? А ты?
- Я тоже не думал.
Трифон басисто засмеялся.
- Ты, конечно, мечтал о райском гнездышке под крышей генеральского дома, да? С Женечкой, да? А вместо генеральской крыши - белый снежок на вершинах сосен да пихт, вместо звуков магнитофона - медвежий рев.
- Болтун ты, Трифон,- сказал я без злобы.- Мелешь чепуху, и всегда не к месту. Если бы я мечтал о том доме, разве был бы здесь, с тобой?
- Твоя взяла, Алеша... Это я так, сдуру. Успокоиться охота, а успокоения нет. Отчего?
- Жалеешь, что уехал?
- Жалею. Я ведь, Алеша, по-настоящему-то и не жил никогда. В деревне спал на полу, на соломе, честное слово. В ФЗО - на железной койке, двенадцать человек в комнате. В Москве... Ты знаешь наш барак. Вот и все. Думал, получу комнату, станем жить с Анкой в самой столице - молодые, работящие. Мебелью обзавелись бы, телевизором, ванная под боком... А вместо этого - дичь, холод... Я не жалуюсь, Алеша, нет. Просто обидно.
- Я тебя понимаю, Трифон,- сказал я.- Когда тепло, светло, уютно - лучше, намного лучше... А знаешь, кто с нами едет? Сын профессора Вершинина, сын композитора Ларина, сын ответственного работника Володя Петров. Много их. Добровольцы, как и мы. И дома у них всего вдоволь. Наверняка больше того, о чем ты мечтал, во много раз. А поехали...
Трифон озадаченно крякнул.
- Н-да... Бывает и так... Что ж, за дело? - Подойдя к стволу, он все-таки сбросил с себя и полушубок и шапку, чтобы начать пилить...
В лесу сгущались сумерки. Свет сквозь вершины деревьев пробивался слабее, снег внизу тускнел, по нему пошли клубиться синие, мохнатые тени. Мороз, крепчая, брел по целине наугад, пересчитывал стволы, и они отзывались гулким треском, передавая этот звук, как эстафету.
Петр остановил колонну на обед и ночлег. Бульдозеристы разгребли от снега площадку, и на ней мы разложили четыре большущих костра. Наломали еловых лап, чтобы можно было сидеть, а если нужно, и лежать. Сушняк запылал жарко и радостно, пламя тянулось ввысь длинными извивающимися спиралями. Деревья, что стояли поблизости, сразу же подступили к кострам, а те, что были за ними, ушли еще дальше во тьму.
Женщины разогревали на огне приготовленный еще в городе обед. Петр распорядился выдать каждому по чарке водки - "по-фронтовому". Началось, быть может, самое интересное и веселое "застолье", какое мы когда-либо проводили.
Еще утром я заметил среди женщин одну девчушку. На ней ладно сидела шубейка деревенского покроя, опушенная по краям мехом, ватные стеганые штаны были заправлены в белые валенки с калошами, голова замотана белым шерстяным платком, в узенькую прорезь виднелись серые глаза, быстрые и смешливые. Двигалась она легко, непоседливо, точно перелетала с ветки на ветку, часто и, казалось, без причины смеялась, оттянув со рта платок. Она руководила погрузкой поварских принадлежностей и посуды и делала это строго и проворно, а помощник ее, неповоротливый увалень, хмурый, с тугими, пылавшими на морозе щеками, беспрекословно подчинялся ей.
- Федя,- кричала она,- хлеб клади в мешки, посуду в ящики! Бидоны ставь ближе к задней стенке!
Сейчас у костра сероглазая распорядилась:
- Федя, разливай водку. Пускай пьют из одной стопки, а то стаканы разбросают - не соберешь, а мне потом отвечай за все. Я уж их знаю. Следи, чтобы по два раза не подходили.- Разогревшись у костра, она развязала платок, сползший ей на плечи. Лицо девушки, озаренное пламенем, казалось розовым, по нему перемещались тени, поминутно изменяя его выражение; белесые волосы тоже казались розовыми, и вся она, юная и счастливая, походила на молодую зарю.
Очередь - неотступная спутница нашего общежития - образовалась и тут. Каждому, кто подходил, Федя подносил стопку водки, тот одним глотком выпивал, девушка совала ему закуску - ломтик хлеба с соленым огурцом или с селедкой,- потом зачерпывала половником на длинной ручке борща из бидона, в каких возят молоко, один взмах - и миска до краев; борщ доведен был на огне до кипения, чтобы не сразу остыл на холоде.
- Катя, а тебе налить водки-то? - спросил Федя.
- Нет. Я свою долю отдаю.
- Кому?
Девушка обвела бойким взглядом сгрудившихся у огня ребят, указала на меня.
- Вот этому парню, пускай он немного повеселеет...
Трифон проворчал:
- Везет же людям! Все хорошее достается почему-то другим.
- Подумаешь, хорошее - водка!..
Я подошел к Феде, принял от него стопку.
- Спасибо, Катя.
- На здоровье. Ты больше всех работал нынче...- Она постучала половником по бидону.- Эй, мальчики! Кто хочет добавки - подлетай! Борща много...
Мы сидели небольшой нашей группой: Петр с Еленой, Трифон с Анкой и я.
- С первым успехом тебя, старик,- сказал мне Петр.- Из всех нас эта фея с половником осчастливила своим взглядом тебя. Поздравляю.
Слегка захмелевший Трифон грубовато притянул меня к себе.
- Алешка дочь генерала подцепил! И где? В самой столице осчастливили взглядом. А тут и подавно. Тут следом за мужчиной идут лишь пни лиственниц. А Токарев у нас холостой, сам собой видный...
- Трифон, прекрати! - крикнул Петр.- Какой черт вселился в тебя сегодня - сладу нет!
- Я уже сказал: не черт, а зверь.
- Утихомирь ты своего зверя.- Петр похлопал Трифона по лопаткам.- Давайте выпьем, друзья. Катя, иди к нам!
Девушка заставила Федю мыть посуду, а сама, подойдя, опустилась на еловые ветви, радостное изумление в ее глазах не потухало.
Неподалеку от нас одиноко сидел юноша в "готическом стиле" - долговязый и нескладный, в дубленом выношенном пальто, в большой лохматой шапке, будто бы с чужой головы; казалось, тонкая шея не выдержит такого груза и надломится, как стебелек. Днем я не раз замечал, как он мелькал среди толпы, насмешливый и несколько высокомерный не по годам. Юноша поглядывал на нас как будто с завистью. Петр позвал его.
- Эй, парень, подсаживайся к нам. Ты кто такой?
- Человек, сэр, если позволите.- Он пододвинулся к огню.- Фамилия моя Аксенов, при рождении наречен Леонидом. В общем, Леня...
- Ты в дороге чем занимаешься? Я как-то не обратил внимания.
- Обременяю транспорт пока что...- Аксенов ссутулился, по самые уши утопил голову в воротник пальто.
- Покажи руки,- попросил Петр. Аксенов снял с правой руки перчатку.- С такими ручищами на медведя ходить, а не обременять транспорт.
- Покажите медведя, может быть, и пойду,- ответил Леня.
Трифон опешил.
- Глядите, как режет, подлец! Как с равными себя ведет!..
- Ты выпиваешь? - спросил Петр.
Леня процитировал небрежно:
- "Что касается вина, то он пил воду". Виктор Гюго. Остерегаюсь, господа. Так, коктейль иной раз, и то редко...
- Похвально, мой юный друг,- сказал Петр.
- Благодарю вас.
- Ну гусь!..- Трифон не мог определить для себя, возмущаться ли ему поведением какого-то нахального парнишки или посмеяться над ним.- Ну гусь... Вот они, молодые-то!.. Ему слово, он тебе - десять! И каким тоном...
- Что вас так взволновало, уважаемый? - с искренним удивлением спросил Леня.- Мой тон? Но он обычен. Даже скучный, я никогда не обратил бы внимания на него. Мне всегда было неловко оттого, что я не оригинален, это всегда доставляло мне немало хлопот, особенно в женском обществе...
- Ну, не нахал, а! - Трифон, распаляясь, сдвинул шапку на затылок.- Ты приехал искать здесь женское общество или работать?
- От работы я не отказываюсь. Хотя и сожалею, может быть, что этой общественной необходимости избежать нельзя... Что ж, хлебнем ее... Досыта!
Я не понял.
- Чего хлебнем-то, Леня?
- Романтики,- ответил Аксенов.- Надеюсь, слыхали о таком чудодейственном и пьянящем напитке?..
- Откуда ты? - спросил Петр.
- Вам интересно? - спросил он.- Из Москвы. Мой отец - генерал, герой войны. Он настоял на том, чтобы я поехал именно сюда, в дикий край. Хлебни, говорит, романтики, как ее, говорит, хлебали мы. Закладывай, говорит, фундамент для своего характера, потому что без характера, говорит, в нашей жизни не обойтись...
Трифон захохотал:
- Везет нам на генеральских деточек! Дочки, сынки... Комедия!
- Остановись, Трифон! - крикнул Петр.- Пролетит мгновение - не вернешь. У кого что осталось, давайте выпьем, ребята, за первых!
Трифон с сокрушением тряхнул кудрями.
- Ну, пошел... Дозволь объявить о начале лекции...
- Не надо объявлять, Трифон,- сказал Петр терпеливо и мягко.- Первыми на то большое дело, на которое нам указали, идем все-таки мы.
- Почему мы? - опять воскликнул Трифон.- Почему везде мы, а не другие? Что у нас, грудь шире или она из железа, как у бульдозера?
- Тихо, Трифон, не мешай,- сказал я.- Помолчи немного.
- Быть первым,- продолжал Петр чуть назидательно,- это уже наверняка не быть последним. Грудь у нас не шире, и она не железная. А вот душа в ней, быть может, шире. Да и рост у тебя, Трифон, как раз для правого фланга, дурачок... А другие? Они идут первыми где-нибудь в иных местах. Нам достался этот участок. Без первых ни одно дело не начинается, какое бы оно ни было, большое или малое. Первым всегда тяжелее, им всегда достается лиха больше, чем идущим следом. Легко ли первому выпрыгнуть из окона и повести за собой в атаку людей? Легко ли было первому космонавту расставаться с Землей и идти в неведомое? Мы здесь первые, со всеми вытекающими из этого звания последствиями. А ты все ворчишь - стыдно слушать!
- Уж и слова сказать нельзя...
- Ты не один тут. Твои россказни могут принять всерьез.
- А если я именно всерьез?
- Ты спросил это для того, чтобы узнать, что я отвечу? Я и отвечу. Немедленно вышвырну из отряда - катись на все четыре стороны!
Мы знали, что он так и сделает. Трифон вскочил, нагнулся над Петром.
- Меня вышвырнешь? Меня? - Он громко и ненатурально заржал.- Да вы без меня пропадете. С тоски сдохнете.
Петр понял, что Трифон шутливыми словами пытается прикрыть свое отступление.
- Конечно же, пропадем, Триша. Без тебя, без Анки, без твоего аккордеона. Тащи его сюда скорей!
- Это можно, это я мигом! - Он прикрыл кудри шапкой и убежал к колонне.
А оттуда, от машин, ребята тащили матрасы и одеяла, кидали их на хвойные подстилки и ложились по двое, по трое - ногами к огню. Устраивались в палатках.
А костры пылали, взметывая снопы искр. Дров не жалели. Колеблемое пламя рождало неверное и таинственное освещение, темень качалась, то приближаясь, то отступая и лесную чащу.