22
ЖЕНЯ. Отряд выстроился на площадке вблизи палаток лицом к Ангаре. Было по-утреннему свежо, солнце еще не поднялось и не накалилось, а с реки тянуло прохладцей. Мы стояли и поеживались спросонок от непривычной рани. Справа от меня переминалась с ноги на ногу Эльвира Защаблина, обутая в кеды, ресницы ее дремотно слипались, и она неестественно округляла глаза.
- Я побаиваюсь, Женя,- сказала она, изредка постукивая от волнения зубами.- А вдруг не так что сделаем, там ведь соображать надо. Лучше бы на кухне остаться...
Я подтолкнула ее локтем.
- Не скули.
Слева над моим виском нависала спутанная борода Аркадия Растворова. Лицо иссиня-бледное, измятое, осунувшееся, точно он перенес тяжелую болезнь. Я притронулась к его руке и спросила шепотом:
- Ну и чего ты добился своей вчерашней выходкой?
- Ни черта я не добился,- Он резко вздернул плечо.- Да и глупо думать, что можно таким способом чего-то добиться. Атавизм - цепляться за то, что ушло навсегда и безвозвратно. Пошло. Воинственно махать кулаками после драки - первый признак бессилия и поражения. С этим надо смириться, как с неизбежным. Да и мстительный огонь погас. Если бы тогда, сразу, я ее встретил, возможно, она не была бы здесь, а я был бы в этих же краях, только в иной обстановке. Хорошо, что не встретил... Всю ночь не спал, шлялся по берегу один, как привидение. Все думал, думал... о себе, вообще о жизни. Не мог отделаться от стыда. Стыд просто жег... от поражения, что ли? Или после совершенной глупости...- Он помолчал, глухо прокашлялся, вздохнул, борода его приблизилась к моему уху.- Ты извини меня, Женя, за вчерашнее... За грубость... Не могу обуздать себя. Давай забудем это.
- Давай, если хочешь.- Я радовалась его признанию, его непривычной покорности, должно быть, вчерашний случай дал ему глубокую встряску и заставил призадуматься. Может быть, возьмется за ум? Хорошо бы.
Вадим Каретин, подавшись из ряда, с ухмылкой взглянул на меня и на Аркадия.
- Довольно секретничать! Сейчас начальство выйдет, примите бодрый вид...
Вскоре перед строем появились Володя Верещагин и Боря Берзер, командир и комиссар отряда. Володя, студент пятого курса, был строителем-ветераном, он выезжал на сибирские стройки три года подряд и накопил немалый опыт. Неулыбчивый, немногословный, с какими-то замедленными движениями, он окинул нас скучноватым взглядом и сказал кратко и внушительно:
- Работать на совесть, ребята, одним словом, на полную мощность. Сил про запас не оставлять. Сейчас подойдут машины и развезут вас по объектам. А пока можете разойтись, подождем немного...
Боря Берзер сказал что-то Верещагину, и Володя, подняв руку, задержал строй:
- Одну минуту, товарищи! Заболел Сережа Брагинский. Вместо него бригадиром назначается Растворов Аркадий. Все.
Вадим удивленно захлопал выпуклыми глазами, хихикнул льстиво и от этого глупо.
- С повышением тебя, Аркаша.- И протянул руку. Аркадий отбросил ее.
- Отстань! Они с ума сошли! Какой из меня бригадир?,. Ошибка какая-то. Надо выяснить...- Он ушел выяснять вопрос о внезапном своем назначении, а ко мне обратился Вадим.
- Что говорил тебе Аркадий? - Он осторожно взял меня под руку.
Я отстранилась.
- Спроси у него сам.
- Мне он не скажет.
- Так почему же должна говорить я?
- Ну да, конечно... Я догадываюсь. Что-то связано с Еленой, да?
Я отвернулась от него к Эльвире. Она спросила озадаченно:
- Хорошо ли, что Аркадий у нас будет? Уж очень такой... сумасшедший. Житья не даст.
- А что нам до него? Будем работать хорошо, никто не придерется... Ты есть хочешь?
- Еще бы! Я даже умыться не успела, не то что кусок проглотить...
- Сейчас принесу.- Я сбегала в палатку, схватила бутерброды, еще московские, сделанные Нюшей, и вернулась назад.- Вот тебе, один с сыром, один с копченой колбасой. И мне такие же...
Мы отодвинулись в сторонку от толпы. Эльвира, торопясь, жевала зачерствевший хлеб и уже сухой, покоробившийся сыр.
- Ты где была вчера? С Алешей? Счастливая: есть с кем время проводить. Я ждала, ждала тебя... Так и уснула... А Елена еще интересней стала, значительней. Глаз не оторвать, какая красивая! Только рано замуж вышла. Я на ее месте сперва поиздевалась бы над мужиками вдоволь, отомстила бы им за нас всех. Они повертелись бы хороводом вокруг меня.- Она коротко всхрапнула, ударив в землю пяткой, ноздри обреченного на реформацию носа напряглись. Я засмеялась, обнимая ее:
- Бодливой корове бог рог не дает, Эля...
Машины за нами не пришли. Отряд - частью на попутных грузовиках, в автобусах, частью пешком - добирался к месту работу.
Нашей бригаде достался нелегкий объект: подготовка и бетонирование площадки причала чуть выше Гордого мыса. Мы прибыли туда в назначенный срок, но машин - бульдозеров, грузовиков со щебенкой, с раствором - не было. Пусто. Ребята бесцельно бродили по берегу, кидали в воду камешки, жалели, что не захватили удочки,- хорошо бы забросить крючок на хариуса, что ходил тут в прозрачной глубине.
- От такой работенки не устанешь,- ухмылялся Вадим. Многие уже поснимали рубашки и подставили спины солнышку.
Аркадий нервничал: его деятельность в новом качестве начиналась неудачно. Ребята, задрав головы, глядели на утес, уносящийся в поднебесье, где в сквозной голубизне плескалось и трепетало алое пламя флага. Напоминали:
- Между прочим, Аркадий, под сенью знамени люди должны трудиться. Это обязывает. А мы загораем. Непорядок.
- Отстаньте! Растворов ожидающе глядел на дорогу.- Без ваших шуточек тошно!
Часа через полтора приполз бульдозер. Потом спустились с горы большие, вместительные машины с железными кузовами. На одной из них приехал машинист катка. Аркадий, подойдя к водителям, сказал, подавляя в себе гнев:
- Вот что, уважаемые механизаторы: технику вам вручили не для того, чтобы она по милости вашей пребывала в сиротском состоянии, она должна быть использована не меньше как на семьсот процентов.
Один шофер, толсторожий, курносый, с нагловатым настоем во взгляде, стоял на подножке своего грузовика, повиснув на открытой дверце, и ухмылялся. Ковбойка на нем была измазана мазутом до полной потери первоначального цвета, брюки засалены и сплошь в прорехах - есть такие рабочие, которые носят одежду по принципу: чем грязнее, тем милее. Он предупредил с насмешливой ленцой:
- Вы, уважаемые товарищи, голоса не поднимайте, мы такого обращения не любим. И вы нас на провокации не толкайте. Мы знаем, как работают студенты,- загорать поможем! - Механизаторы засмеялись, переглядываясь между собой.- Показывай, куда сваливать. Другим рейсом крепкой влаги привезу к обеду, хотите? Это веселей!
Слив раствор, он укатил, помахав на прощание грязной рукавицей. Сгрузила бетон и вторая машина и тоже отъехала. Машинист завел каток и стал утюжить площадку, готовя ее под бетон. В другом конце бульдозерист разравнивал щебенку. Аркадий, наблюдая за неторопливостью, с которой шло движение на "объекте", крякнул и поморщился от сдержанной муки возмущения, рвущегося из самого сердца:
- Ударная комсомольская называется!
- Они думают, мы бездельничать приехали,- сказал Вадим Каретин.- При таких условиях не очень-то разгонишься. И заработаешь лишь на обратный билет, не больше...
- Да, заработаешь,- с презрительной усмешкой повторил Аркадий непривычное для них обоих слово.
С горы спускались Верещагин и Берзер. Командир отряда был мрачен, комиссар взволнован и суетлив. Аркадий двинулся им навстречу.
- Машины не пришли вовремя? - спросил Верещагин.
- Да, опоздали часа на два,- ответил Растворов.- За серьезных работников нас не считают, для них мы вроде тяжкой нагрузки - терпят, но не жалуют... Надо что-то делать, ребята, надо разбить это предвзятое и ложное представление о нас. Учтите, здесь, на этой стройке, видят студентов впервые...
- Отлучись на некоторое время.- Верещагин сосредоточенно катал под подошвой круглый камешек.- Пойдем к начальнику. Да, Растворов, возьми еще кого-нибудь дли представительства.
- Вот Женю Токареву,- подсказал Боря Берзер.- От женской половины.
Попутный грузовик довез нас до управления. Начальника строительства на месте не оказалось, он обещал скоро прийти, и секретарь попросила подождать. Мы сели рядком на стулья и присмирели, ожидая. Боря придвинулся ко мне поближе.
- Как тебя встретил муж? С делами замотался - не могу урвать минутку, чтобы поговорить.
- Хорошо, Боря,- ответила я шепотом.
- Как живет Елена? - Черные, без блеска глаза его были печальны.- Как она выглядит? Не такая стала... Ну, не прежняя...- Он смущенно запнулся.
- Ты хочешь спросить, не подурнела ли? Нет. Стала еще краше. Повзрослела немного, настоящая женщина, сибирская жемчужина!.. Да, да.
Боря улыбнулся.
- Ты всегда превозносила ее. При Аркадии не рассыпай таких восторгов, не буди в нем зверя...
Наконец появился начальник, молодой, озабоченно-веселый, принес сияние неба в голубых глазах. Задержался у порога.
- К вам, Иван Васильевич,- сказала секретарь.
Начальник широким жестом указал на дверь в свой кабинет.
- Прошу,- пропустив нас вперед, прошел сам и сел за стол.- Подвигайтесь ближе. Слушаю вас, друзья. Желательно покороче.- Остановив на мне взгляд, кивнул головой,- Добрый день.- И опять ко всем: - Кто изложит кратко суть вопросов?
Опередил всех Аркадий Растворов. Он был нетерпелив и не любил промежуточных разговоров, считая их праздными.
- У нас к вам несколько вопросов и один ультиматум.
Заявление Аркадия, видимо, понравилось Ручьеву, брови его приподнялись, шире распахнулась небесная голубизна.
- На вопросы отвечу. Ультиматум воспринимаю как атаку, которую положено отбивать.
- Он погорячился немного,- сказал Верещагин, с осуждением покосившись на Аркадия.- Ничего страшного нет.
- А я и не боюсь.- Ручьев обратился к Аркадию: - Итак, выкладывай первый вопрос.
- Вам известно, что на многих стройках страны работают студенческие строительные отряды?
- Слыхал.
- Что работают они совершенно замечательно?
- Ну, я думаю, это не стандарт...
- Нет, не стандарт, но наша норма жизни и деятельности.
- Допустим.
- Вы желаете воспользоваться нашей силой, нашими знаниями, нашим энтузиазмом, в конце концов, на пользу вашего строительства?
- Конечно.
- Тогда с самого начала уделите нам максимум внимания, нет, мы просим не особого внимания, а обыкновенного, разумного...
Мы с Берзером переглянулись с удивлением: что сталось с Растворовым, с человеком темного, стихийного нрава, с бретером? Неужели пробудилось чувство ответственности, или это спортивный азарт, или жажда доказать кому-то, что он способен на нечто иное?..
- Итак, ваш ультиматум...- сказал Ручьев заинтересованно.
Верещагин ровным, скучноватым, хотя и твердым голосом заявил, не поднимая глаз от клочка бумаги, на котором машинально выводил квадратики и кружочки:
- Мы спаяны железной дисциплиной, я подчеркиваю - железной, трудовой. Нам не хотелось бы ее ослаблять. Мы просим вашего распоряжения о следующем: предоставить нам транспорт для перевозки людей на дальние объекты; обеспечить нас стройматериалами, механизмами; на время рабочего дня машины подчинить нам; день у нас начинается в восемь утра точно.
- А сегодня как начали? - живо спросил Ручьев.
- На два часа позже,- резко ответил Аркадий.- И несуразно.
Ручьев, склонив голову, записывал что-то в блокнот красным карандашом, жирно, с сильным нажимом, как бы выражавшим его характер; волосы, медленно сползая, завесили лоб; откинув их, он заключил беседу:
- Условия ваши принимаю. Согласен со всеми требованиями. Договор вступит в силу с завтрашнего дня. Всего доброго, ребята. В случае чего прямо ко мне.
Мы вышли из помещения на крыльцо. На площади стояли легковые машины, автобусы, крытые грузовики. Было жарко и пыльно.
- Ну ты, Растворов, отличился - с места в карьер, никакой дипломатии,- сказал Верещагин, безучастно глядя за реку.
- Дипломатию прибережем для другой ситуации. Тут - дело.
- В общем-то верно,- согласился командир отряда.- С таким, как Ручьев, дело иметь можно... Заглянем на вокзал, Боря, посмотрим, что там у Хазарова...
Верещагин и Берзер направились в другой отряд, а мы на первой же машине, уходившей на котлован, добрались до нашего причала. Сидя на деревянной тряской лавке в кузове, держась за нее руками, Аркадий напряженно думал о чем-то, лицо закаменело, глаза сузились, кончик уса зажат в углу рта. Меня все более поражала та перемена, та непривычная работа, которая в нем происходила, будто шла перестановка каких-то каменных глыб, вызывая напряженность и боль... Вот клокастая борода его шевельнулась - он улыбнулся мне и подмигнул.
- Не узнаешь? - спросил он.
Я покачала головой:
- Нет.
- Я сам себя не узнаю...
Бригада работала в том немножко сумасшедшем ритме, в котором жил Растворов. Он не щадил себя, одержимый, полный взрывной энергии. Обнаженный по пояс, сильный, бородатый, он без устали таскал в двух ведрах раствор. Один раз он подлетел к только что слитому из машины бетону, запустил в него руки по самые локти, захватил раствор в горсти и начал бросать его себе на грудь, на плечи. Потом плюхнулся сам, как в сугроб, перевернулся на живот, утопил в жиже бороду, вскочил, мокрый, чумазый, страшный.
- Что ты делаешь, безумный! - крикнула я, смеясь,- Кожу стянет!
Он громко захохотал, обнажая белые зубы.
- Не стянет! Хочу проверить на себе прочность этого материала! - Он грудью легонько оттеснил меня от раствора.- Поверишь, Женька: ни разу в жизни не сходил в магазин за булкой, ни разу не подмел пол в квартире, ни разу не убрал за собой постель, не почистил себе ботинки. Работу я презирал, я считал ее уделом душ интеллектуально бедных, нищих. Она проходила где-то стороной от меня. О ней я узнавал понаслышке при помощи радио и кино. Не понимал, какое это удовольствие - работать. Честное слово. Не подвернись этой поездки, до сих пор не узнал бы. А сама поездка - тоже дело случая.
- Елена?
- Да. Но, впрочем, нет, не только она. Время пришло, должно быть.
- Значит, дело не случая.
- Значит, так. И когда вспомню, сколько же я потерял в жизни, терял изо дня в день, волосы дыбом встают. Правду говорю, Женя. Оказывается, работа - эта или другая какая, если ее делать, знаешь, радостно, закусив удила,- опьяняет как вино. Это точно... Посмотри на мое тело, притронься. - Он взял мою руку и положил себе на плечо.- Чувствуешь, какие бугры? Каменные! Стальная сила влилась в каждую мышцу, не согнешь!.. К вечеру устаю дьявольски, а утром опять готов горы переставлять с места на место. Что делается со мной, Женька, сам не могу постигнуть!
- Сказать что? - Я с изумлением глядела на него и радовалась, будто со мной происходила эта удивительная перестройка.- Возвращение к человеку, от которого ты далеко-далеко ушел. Возвращение это сопровождается потрясениями и взрывами. От восторга! Да, да...
- Я вернусь к нему, Женька,- сказал Аркадий убежденно - Я понял, что это такое, и это мне нравится. Пойду сполоснусь, смою раствор, а то вправду схватится - рукой-ногой не двинешь...
В это время взгляд его приковал Фер Лыков (Фер - сокращенное от Фердинанд), жирный увалень с круглым, щекастым лицом, с розовыми ресницами вокруг младенчески бездумных глаз, белый и раскормленный, точно хряк. Совковой лопатой Лыков наполнял раствором ведра, которые ему подставляли ребята. Он не замечал, что за ним наблюдает бригадир, и лопата его выделывала какие-то замысловатые зигзаги и круги, ходила вкривь и вкось, ударяясь в стенки ведер и опрокидывая их. Я догадалась, что Фер пьян. Я и раньше замечала за ним эту слабость, он изредка появлялся в институте навеселе.
Аркадий надвигался на него медленно, седой и страшный от высохшего раствора, руки, полусогнутые в локтях, подрагивали, лицо затвердело, и неизвестно было, что он может сделать с этим человеком. Я кинулась навстречу Аркадию и уперлась руками ему в грудь.
- Не надо, прошу тебя, Аркадий, не надо. Остановись! - Он, как и тогда, ночью, на берегу, отшвырнул меня, словно щепку.
Фер Лыков рядом с ведром увидел сперва тяжелые ботинки, затем, выпрямившись, столкнулся с Аркадием лицом к лицу. Фердинанд глупо улыбнулся и, покачнувшись, что-то пробормотал, весело извиняясь. Жирная спина его, поджаренная на солнцепеке, отливала фиолетовым блеском.
- Повернись,- сказал Аркадий глухо.
- А зачем? - Фер все еще улыбался.- Пожалуйста.- Он неловко переставил ноги, покачнувшись.
Аркадий толкнул его в спину.
- Пошел вперед.
- Куда?
- Иди, иди.
- Позволь, куда ты меня тащишь? Я не хочу! И не щиплнсь, мне больно...
- Еще больней будет,- пообещал Растворов.
Я опасалась, что он, дав волю гневу, сотворит что-нибудь с Лыковым, и пошла вместе с пими.
Аркадий отвел Лыкова подальше от площадки, заслонился от взглядов ребят стволами берез.
- Где напился? - спросил оп.
Чтобы не качаться, Фер обнял березу.
- Я не напился. С чего ты взял?
- От тебя за версту несет! Листья пожелтели от твоего ядовитого смрада. .
Лыков запрокинул голову.
- Чего врешь? Листья-то зеленые. Шалишь, брат, не обманешь...
- С кем ты пил?
- Один, клянусь Зевсом-громовержцем! - Он долго выговаривал эту сложную клятву заплетающимся языком.- Один, честное благородное слово! И вообще, один я на этой земле...- Щекастое лицо его приняло плаксивое выражение: он жалел себя.
- Тебе о сухом законе известно что-нибудь?
- Мне ничего не известно, Кадя,- жалобным голосом ответил Фер.- Меня не не спрашивают, когда принимают законы...
- Не смей называть меня Кадей! - вскрикнул
Растворов, почему-то покосившись на меня; он, должно быть, отказывался от этого имени, как от клички, связывавшей его с прошлым.- Иди собирай свое барахло.
- Какое барахло? - На круглом лице замелькали розовые ресницы.- Зачем?
- Улетишь в Москву. Из комсомола исключим. Из института отчислят.
В младенческих глазах Фердинанда обозначился испуг:
- Как в Москву? Я не поеду.
- Поедешь. Ты будешь пьянствовать, разлагать бригаду, а мы станем мириться с этим? Нет! Ты думаешь, я не хочу выпить? Я умею это делать с успехом, ты знаешь.- Аркадий все более распалялся.- Но закон есть закон. Он для всех одинаков. Ты преступил его, предатель. Пошел вон отсюда! Собирайся!..
Фер Лыков, не отделяясь от березы, сполз по стволу вниз, захныкал.
- Не пойду, что хочешь делай со мной, не пойду. И не уеду я отсюда... Мне без института жизни нет, отец живьем съест.- Он схватился за грязные штаны Аркадия.- Не говори никому, Кадя, прошу тебя! Век не забуду...
Растворов сломил гибкую ветку, содрал с нее листья, и я услышала лишь, как она просвистела, рассекая воздух. Он вытянул Лыкова вдоль спины. Сперва у меня захватило дух, точно хлестнули меня. Но когда Фер, тихо взвизгнув, неуклюже подпрыгнул, я не удержалась и прыснула.
- Ты что, драться? - Лыков вытаращил глаза.- Не имеешь права!
- Иди искупайся,- Аркадий теснил его в сторону реки.- Иди, говорят, а то еще раз ожгу.
- Вода холодная, я простужусь.
- Ни черта с тобой не сделается. На тебе жира, как на тюлене.