- Я плавать не умею,- упрашивал Фер, спускаясь с берега.- Утону.
- Не утонешь. По закону физики тебя глубина не примет. Лезь.
Лыков поежился.
- Боюсь...
- Ничего, я тоже полезу. Обмыться надо.
Аркадий толкнул Лыкова в реку, затем прыгнул сам. Я знала, какая опаляюще ледяная вода в Ангаре, и поежилась, глядя на них. Глаза Фера остановились, а рот приоткрылся - крик как бы застыл в груди. Он зацепился за камень, чтобы не унесло течением, Аркадий не выпускал его на берег. Он взял Лыкова за ухо и несколько раз окунул головой в волну.
- Не пей, если не велят, не безобразничай, слушайся старших, если своего ума нет! - приговаривал он.- Вот так тебя, вот так!.. А теперь вылезай, скотина. Беги на площадку и работай за троих!..
Фер выбрался на берег, тело его, обожженное водой и солнцем, горело. С брюк стекала вода. Он направился на причал.
- Надень рубашку, а то сгоришь! - крикнул ему Аркадий. Он тоже вылез, стал растирать ладонями грудь.
- Разве ж так можно, Аркадий?..- начала я. Он оборвал меня, огрызнувшись:
- А как можно? Ты знаешь? Ну вот и я не знаю. Его по правилу отправить надо было немедленно, а я пожалел. Никогда не думал, что в моем сердце есть место для жалости...
- Есть, как и в каждом человеческом сердце,- сказала я. - Только ты туда никогда не заглядывал. А вот заглянул - и удивился...
- Это Берзер подсунул мне бригаду. Воспитывает... А как я могу руководить ею, если собой-то не научился еще руководить... У Фера этого отец - торгаш, торговый работник, знаю я его. Он действительно может сожрать. Без соли...
Мы вернулись на площадку. Аркадий поставил перед Лыковым ведра.
- Наполняй.
Я подошла к Эльвире. Мы разравнивали неровности на полотне.
- Это хорошо, что Аркадий не предал огласке случай с Лыковым,- прошептала Эльвира.- Молодец. Всем понравилось. А то бы пошли трепать парня...
- Так-то оно так. Да поймут ли ребята? - возразила я.- Одному дал поблажку, другому захочется. Один раз сошло, на другой потянет...
- Фердинанд будет шелковым после сегодняшнего случая. А ребята... они же отлично все понимают.
- Посмотрим...
В середине дня на причале неожиданно появилась Катя Проталина. В легком платьице, голубом, с белыми горохами. Пышные волосы прикрыты шелковой косынкой.
В руках держала пакетик, завернутый в газету. Глаза ясные, чистые, как родниковая вода. Катя направилась прямо ко мне:
- Здравствуй! Привозила обед ребятам на перемычку. Дай, думаю, загляну... Пирожков для тебя утаила.- Она развернула пакет.- Берите...- Я взяла один пирожок, откусила.
- Вкусно!
Катя, кажется, не слышала меня. Она упорно и как бы с испугом смотрела мимо нас. Я проследила за ее взглядом.
В конце площадки у слитого раствора рядом с Лыковым находился Аркадий. Склонившись, он взялся за дужки, но тут же отпустил их, будто не в силах был поднять ведра. С непонятной растерянностью смотрел он на Катю. Это длилось несколько секунд. Проталина отдала нам пакет с пирожками и заторопилась уходить. Мы не задерживали ее. Отойдя от площадки на некоторое расстояние, она остановилась и обернулась. Аркадий стоял, не двигаясь, провожал ее взглядом, долгим и благодарным. Катя приходила не ко мне...
В груди у меня рядом с сердцем снова как-то похолодело, точно от недоброго предчувствия.
23
АЛЁША. Работа на перемычке не прекращалась ни днем ни ночью. Мы наращивали ряжи - звено за звеном. Огромные самосвалы, груженные камнем, переваливали через ряжи и шли вниз по течению, сами себе прокладывая дорогу посередине реки - "пионерным" способом: на площадке разворачивались и, пятясь, ссыпали породу в воду. После головных ряжей мы примемся за хвостовые - в конце насыпи.
Однажды в обеденный перерыв, когда движение на дамбе замерло, от острова отделилась и замаячила, блуждая по глубоким колеям, одинокая женская фигурка, издалека казавшаяся крошечным голубым пятнышком.
- Анка.- Трифон, вглядываясь, приставил ко лбу ладонь в парусиновой рукавице.
Анка впервые после болезни вышла на котлован, Петр назначил ее учетчицей. Мы радовались тому, что она опять была среди нас. В брючках, в голубой кофточке, худенькая, она с тихой радостью озиралась вокруг.
- Вылезла, курица...- Трифон, сняв рукавицу, заботливо неловкими пальцами спрятал под косынку выбившуюся русую прядку.
Леня Аксенов притащил и бросил к ее ногам увесистый чурбак.
- Прошу сесть. Считайте, что это кресло в стиле рококо.
Анка не поняла:
- Чего, чего?
- Отвяжись от нее со своей болтовней,- сказал я.- Сам ты в стиле рококо. Впрочем, нет, на готику тянешь. Длинен.
- Вы попали в самую точку, бригадир,- живо согласился Леня.
- Как ты сказал? Рококо? - Виктор Ненаглядов вынул из кармана гимнастерки блокнот, записал.- Надо взглянуть в энциклопедию...
Анка села на чурбак. Река плескалась у самых ее ног. А за рекой темнела тайга, тучная и таинственная.
- Хорошо-то как, господи!..- Она вздохнула, точно сбросила с плеч кладь.
Я прошел в дальний конец перемычки, опустился на камень, только что доставленный сюда с Лосенка. Вода закручивалась в мелкие воронки и журчала, наводя тоску. Тоска опять захватывала в плен и опять от неясности. Женя избегала объяснений. Она точно страшилась их, точно надеялась, что все дальнейшее решится само собой. Да и сам я, признаться откровенно, не менее ее страшился заглянуть вперед.
А вот объект наш, каким он предстанет в недалеком будущем, я видел отчетливо. Возведем перемычку эту, затем поставим две другие - верховую и низовую. Гигантская подкова утвердится на реке, концами своими упрется в монолит Гордого мыса. Из "подковы" мощными насосами люди откачают воду, и на расчищенное дно Ангары величественно ляжет бетонное тело плотины... Странно: такую махину возвести, оказывается, проще, чем близким людям прийти к согласию. И вот сейчас я решил, что откладывать наш трудный разговор дальше невозможно. Настала пора. Я уже не боялся резкости в выражениях, не пугали меня и их последствия. Так жить стало невмоготу. Нерешенность изнуряла, тяжко подкатывая к горлу.
Сегодня состоится вечер встречи рабочей молодежи со студентами. Они пригласили нас в гости. Мы тоже готовились к этой встрече. У Трифона был аккордеон, у "судьи" Васи гитара, Леня Аксенов заделался лихим барабанщиком, а у геологов нашли скрипача. Мы отрабатывали песню, нашу, ангарскую. Потом Елена и я исполняли музыкальный монтаж о героике и романтике комсомола, читали стихи. Петр Гордиенко и Проталинка выходили с чечеткой. Трифон, Илья и Вася показывали силовые и акробатические этюды. Заканчивалось все это смешным танцем плотников с деревянными топорами.
Встреча состоялась у палаточного городка, на специально оборудованной площадке. Мы брились и наряжались, чтобы отправиться на концерт, когда постучала Женя.
- Милости просим.- Леня в одну секунду прибрал раскиданную по табуреткам и койкам рабочую одежду. - Оглядите себя: входит женщина.
- Пускай входит, мы готовы,- в один голос ответили Вася и Илья.
Женя пришла, чтобы я на нее взглянул. В белом платье, она, подобно отбившемуся облачку, залетела к нам, и в комнате стало празднично. Леня смежил ресницы от непривычного блеска, вынул из кармана платок, смахнул пыль с табуретки, выдвинул ее на середину комнаты.
- Не откажите в любезности, присядьте...
- На кресло в стиле рококо? - Белое облачко опустилось, едва коснувшись воображаемого кресла.- Чем озадачен мой муж? - У Жени было хорошее настроение. Она не догадывалась, что я отважился вызвать ее на разговор, который определит пашу дальнейшую судьбу. Окончательно. Навсегда.
- Я тоже выступаю, ребята,- сказала Женя.- Не зря же я брала уроки пения у Сигизмунда Львовича.
Я спросил с улыбкой:
- "Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила"? - Мне вспомнился тот печальный вечер, когда я пришел просить ее руки и мать выставила меня за дверь, а Женя разучивала в то время злосчастный романс. Я убегал, а меня преследовал ее слабый и ласковый голосок.
- Знаешь, Вадимпеределал этот романс на современный лад,- сказала она.- Получилось немного смешно, но очень мило. Вот услышишь...
Мы вышли из общежития, направляясь к поселению студентов. На холме белое облачко оторвалось от нас и замелькало среди стволов, уплывая, и Леня помахал ему рукой.
В тесной избенке Катя Проталина потерянно топталась из угла в угол, побледневшая, как будто осунувшаяся, большущие глаза потемнели от страха, не мигали.
- Я так волнуюсь, так волнуюсь!.. Сердце так мечется!.. А вдруг собьюсь с такта или переход забуду на новую фигуру... Или каблук отлетит, или споткнусь, упаду - вот смеху будет! Асфальт неровный, я смотрела...
- Катерина, прекрати! - прикрикнул на нее Петр.- Я не узнаю тебя! Все пройдет отлично. И вообще,- обратился он ко всем,- выше голову, рабочий класс! Постойте минуту спокойно, я взгляну на каждого.- Мы выстроились, смыкаясь плечом к плечу. Он улыбнулся.- Молодцы, как на подбор! Ангару отважились укрощать, а тут перед каким-то концертом оробели!
- А мы не робеем,- сказал Трифон.- Мы у себя дома. Пускай они робеют, студенты.
- Им тоже робеть незачем. Мы все свои.- Петр взглянул на часы.- Пора. Инструменты не забыли? Пошли?
Мы вытолкнулись из тесного домишка, вздохнули облегченно. Шествие до площадки было торжественным: в историю стройки этот концерт войдет как первый. Он положит начало самодеятельному творчеству, а возможно, народному театру, когда завершится строительство Дворца культуры.
День угасал. Солнце ушло за сопки, взмахнув на прощание розовым рукавом зари. В воздухе сеялась, не оседая, золотая пыльца. Прохлада остужала щеки.
Танцевальная площадка и сколоченная из досок сценка для оркестра располагались у подножия холма. Зрители рассыпались по взгорью среди естественной колоннады берез и сосен, вид этой колоннады и скопления людей уносил воображение в глубину веков, к народным зрелищам...
Следом за нами от палаточного городка к танцплощадке подошла студенческая группа - тоже с музыкальными инструментами. И нас и студентов зрители встретили восторженными криками; а когда зажглись прожекторы и осветили сцену, крики и аплодисменты всплеснулись еще неистовей.
Расторопные ребята из электриков метались по площадке, по сцене, устанавливая микрофон, проверяя проводку. Наконец студент-конферансье объявил о начале представления. Зрители притихли. Мы заранее решили объединить программу - нашу и студенческую, и от этого она приобрела и солидность, и обширность, и разнообразие.
Концерт открыли нашим монтажом: он давал всему последующему гражданскую направленность. И я и Елена были спокойны и уверенны, и номер наш прошел без накладок, голоса, усиленные репродукторами, звучали страстно, музыка вступала вовремя, и зрители вознаградили нас аплодисментами щедро, не жалея ладоней. Затем хор исполнил песню строителей. После хора тройка наших ребят - Трифон, Илья и Вася - показывали силовые приемы и акробатические этюды. Это было до примитивности смешно. Трифон вышел на площадку первым - в костюме борца. Анка соединила вместе черные трусы и голубую майку. Но пестрота костюма не портила атлетическую фигуру могучего гиганта. К нему выбежали в таких же костюмах Илья Дурасов, приземистый, с буграми плеч, и "судья" Вася, тоненький, хилый, но ловкий. Они принялись выделывать свои уморительные штуки. Комбинация была проста и крайне наивна, но подготовка к ней была длительна и церемонна. Ребята расходились в разные стороны, сближались, проникновенно пожимали друг другу руки, опять расходились на далекое расстояние и застывали в картинных позах. За этим следовала по-детски легкая фигура, вызывавшая у зрителей смешки. А после третьей комбинации, старательной, сосредоточенной, хохот раскатился по взгорью, уносясь в темноту. Акробаты раскланивались, важничая. Студенческий оркестр подчеркивал их движения выразительной мелодией - уловили ситуацию...
Потом пела про свою урну Женя, выбежала на сцену, оживленная, легонькая и счастливая - белое облачко, озаренное огнями, на секунду зажмурилась, задохнулась от волнения, и рука ее непроизвольно легла на горло. Обернувшись, она кивнула оркестру. Я слушал ее, прикрыв глаза,- опять сдавила сердце тоска, как от предчувствия: мне все казалось, что вот-вот белое облачко оторвется от микрофона и улетит, и голос ее затихнет в темной и звездной выси. Любят у нас лирические песенки про любовь, про встречи и разлуки; толпа, затаившаяся в темноте, хлестала в ладоши, не отпуская певицу, и Женя возвращалась еще и еще.
У края площадки стояли Ручьев и Верстовский и тоже аплодировали артистам.
Оркестр незаметно и умело перешел на четкий танцевальный ритм, и конферансье объявил о Кате Проталиной и Петре Гордиенко. Оба в белых костюмах, они танцевали слаженно и изящно, ни разу не сбились, не потеряли синхронности, и все бы кончилось блестяще, если бы сквозь толпу зрителей не протолкался и не встал на свету Аркадий Растворов. Он неотрывно, с жадностью следил за Катей с выражением радости на бородатом, мрачном лице. Катя, увидев его так близко, приостановилась, забыв обо всем, сбилась с такта, растерялась и уже не могла вести танец. Петр понял это, обнял Катю, поцеловал ее, и они с достоинством покинули площадку. Публика эту неудачу как бы не заметила и проводила их по-доброму, не пожалев аплодисментов...
После концерта начались танцы. Зрители хлынули с холма и стали теперь действующими лицами на площадке. Всюду в тесноте в свете прожекторов шла упорная толкотня под музыку.
Пробившись сквозь рыночную людскую толчею, у деревянного помоста встал Аркадий. Он окликнул Катю. Она обернулась, и он протянул ей руки.
- Идем!
И она пошла к нему, как завороженная, с тревожно округлившимися глазами. Он осторожно снял ее, белую - в белых брюках и белой кофточке,- с помоста на асфальт, и они затерялись среди танцующих.
Я был сбит с толку. Наша Проталинка - и этот волк. Невероятно! Но я, должно быть, чего-то недопонимал, что-то упускал в сложнейших человеческих переплетениях, и это еще острее возбуждало мою досаду, мое бессилие и мою боязнь. Женя очутилась возле меня. Она еще светилась радостью успеха.
- Пойдем потанцуем?
Мы спрыгнули со сцены. Женя положила руку мне на плечо.
- Помнишь тот вечер в Парке культуры и отдыха? - сказала Женя.- Странный вечер, который нас свел... Вот случайность-то! Тогда тоже была толпа, тоже давка, толчея. Помнишь?
- Помню,- сказал я.- И как ты каблук сломала...
- И как ты его чинил... Мне кажется, что все это было давно-давно... А на самом деле совсем недавно, всего один год. Это потому, что слишком много было тоски, одиночества... Думы носила - точно камни. Иной раз казалось, не выдержу, свалюсь...- Она улыбнулась.- Я, кажется, жалуюсь?..
- Ничего,- сказал я, чувствуя, как она нечаянно для себя подошла и прикоснулась к тому, чего мы избегали касаться.
Мы были затерты в самую середину толчеи, стиснуты со всех сторон телами танцующих, жаркими, веселыми, молодыми.
- Выберемся отсюда? - спросил я.- Или еще порезвимся?
Женя усмехнулась:
- В больших дозах такие танцы обременительны.
Мы протолкались к краю площадки и только тут, вырвавшись из плена тел, из тесноты, ощутили всю сладость простора.
- Куда пойдем? - спросил я.
- Мне все равно,- ответила она и положила руку мне на плечо.- С тобой везде хорошо... Мне понравилось, как вы читали. Елена-то какая... В ней есть что-то героическое. А Трифон просто прелесть как хорош. Уморительно!..- Мы отодвигались от танцплощадки все дальше, и музыка звучала глуше и протяжней. Женя взяла меня за руку и замерла, молча указала в темноту.
Неподалеку от нас, под старой елью, что-то смутно белело и слышались невнятные голоса. Я шагнул ближе и различил голос Кати Проталиной:
- ...вы какой-то дикий, взъерошенный... у меня сердце заходится, когда я вас вижу. Я вас боюсь...
- Ну что ты говоришь, Катя! Отчего ты меня боишься? Не зверь же я! Если тебя пугает моя борода, так я ее смахну к черту. В два счета! Только ее и видели.
- Нет,- возразила Катя поспешно.- Не надо. Она идет тебе. Я даже не представляю тебя без бороды.
- Вот видишь! А кроме бороды, во мне ничего страшного нет...
- А глаза? А зубы?
Аркадий коротко и весело засмеялся:
- Привыкнешь, Катенька, птица моя дорогая!.. Я люблю тебя. Люблю. Надо же случиться такому!.. Искал ее в Москве, любовь, а нашел на краю света. Прямо не верится. Катюша... Я буду служить тебе, как пес.
- Ох! - вздохнула опа. Наступило молчание...
Мы двинулись дальше.
- Даже не предполагала, что Аркадий может полюбить,- сказала Женя,- как пес...
- Заморочит он ей голову, сукин сын! - отозвался я с явным раздражением.- Уедет, и лей, девчонка, слезы. А то еще хуже - вниз головой с обрыва. Я ее знаю.- Мы вышли к реке, остановились.- Поговорим, Женя?
Она помедлила, сказала, зябко обхватив себя за плечи руками:
- Поговорим.
24
ЖЕНЯ. Вот мы и достигли того барьера, что так страшил нас: преодолеем ли мы его или разорвем объятия - и в разные стороны, навсегда, навеки!.. Слово-то какое холодное, черное и бездонное, как могила! Оно поглотит наши чувства, наши порывы, нашу зарю. Останется в душе пустыня, обломки, поваленные деревья без листвы, как после стихийного бедствия... Ничего, за свою любовь я еще постою. Пускай он не думает, что я сдамся. Главное - быть решительной и твердой до конца. Первой заговорила я:
- Алеша, признайся наконец, что ты не прав, несправедлив... Сейчас и вообще. По крайней мере, по отношению ко мне. Упрямство никогда не являлось признаком силы и убежденности.
Алеша ответил кратко и холодно:
- Но убежденность - это не упрямство.
- Но убеждения бывают разные.
- Согласен. Нам надо выяснить, верные ли у нас убеждения, на которых мы стоим. И кстати, убеждения не перчатки: одни сбросил, другие надел. Убеждения, принципы, вера кристаллизуются в человеке годами, всей жизнью, если хочешь. За них шли на костер...
Я поняла, что мне трудно будет говорить с ним, он закусил удила и теперь помчится прямиком, не разбирая дороги, слова будут отлетать от него, как вот от этого камня, возле которого мы остановились, большого валуна, обточенного и отполированного дождем и ветром; где-то глубоко-глубоко в душе я была согласна с Алешей, это отвечало моим взглядам на человеческую личность, но желание увезти его отсюда, быть вместе с ним всегда заглушало все это. Я чувствовала, как что-то неподвластное мне самой подступало к горлу, к голове, захлестывало рассудок.
- Вот этот камень тоже, наверно, считает, что он убежден.- Я с заметным раздражением похлопала по округлому и гладкому боку валуна.- Убежден, что стоит именно там, где ему следует стоять!
Алеша подобрался весь, напрягаясь, подбородок чуть-чуть вскинулся.
- Возможно, что и так,- сказал он глухо.- Я не спрашивал, да он и не ответил бы, он мертв, мертвая материя. Хотя он стоит тут, быть может, тысячи лет, поражая взгляд дикой красотой и еще простотой до поры до времени.