Лесник - мужская профессия. Но среди мещерских лесников, особо отличившихся в борьбе с огнем и награжденных медалью "За отвагу на пожаре", есть женщина - Пелагея Сиротина. Живет она в Шевертнях, одной из деревень Палищенского куста, возле которого сходятся границы Московской, Рязанской и Владимирской областей.
В лесничестве о Сиротиной говорили:
- Огонь, охвативший Мезиновское болото, подбирался к ее кварталам, но Пелагея не дала ему ходу. Дни и ночи была на страже и прямо-таки по-богатырски защищала свой лес.
Мысленно я и представлял ее богатыршей, могучей хозяйкой леса.
- А давайте заедем к ней, - предложил главный лесничий.
Сиротину мы застали дома. Она только что вернулась с обхода. Ничего богатырского в ее внешности не было: невысокая, худощавая, в молодости, вероятно, очень красивая женщина. Смуглое от загара лицо. В мочках ушей - цыганские, серебряным полумесяцем серьги. И волосы на висках уже тронуты серебром седины.
Поздоровавшись и разговорившись, я спросил, как и почему стала она лесником.
- Нужда заставила, - улыбаясь, ответила она. - В сорок первом году мужа призвали в армию. На руках у меня осталось трое детишек. Три девочки, одна другой меньше. Старшей, Марии, всего восемь лет, а Шурка с Олей совсем малышки. Колхоз у нас в Шевертнях был слабоват. На трудодни почти ничего не давали, а жить-то надо. Вот и напросилась я в лесники. Зарплата невелика, зато хоть паек давали. Ради пайка и пошла туда. Работа, конечно, нелегкая. У меня вот девять с половиной кварталов. Это девятьсот пятьдесят гектаров получается. Обойди-ко их!
Она умолкла, задумалась, словно припоминая то, теперь уж далекое время, потом, глубоко вздохнув, продолжала:
- Правду-то сказать, я не только из-за пайка пошла на эту работу. Прислали мне похоронное извещение, что погиб в бою мой Гаврила Васильевич. Я поначалу от этой вести упала, как мертвая, а потом выплакаться никак не могла. Бывало, заплачу, а детишки пуще того. Так и воем в четыре голоса. Вот тогда и надумала в лесники поступить. Уйду в лес да там в одиночку и выплачусь…
Первое время тяжело было работать. Погода, непогода, лето ли, зима ли, а обход каждый день делать надо. Одежонка неподходящая, сапог тогда не давали. Сами знаете - время военное. Вернешься с обхода домой, как избитая, а дома дела невпроворот: постирать надо, постряпать, детей обиходить, за коровой убрать. Потом попривыкла, да и девчонки-то подросли, легче стало. Вот так тридцать лет и служу. Теперь в лесу-то каждое деревце знаю, каждую кукушку по голосу различу.
Девчонки мои, конечно, выросли, замуж повыходили. Тринадцать внучат у меня, да уж и правнук один появился, а я все в лесу и в лесу. Летом - так, а зимой на лыжах.
Как вышло мне пятьдесят пять лет, дочери и зятья говорят: "Ты, мама, свое отработала, теперь и на отдых пора". Охлопотали мне пенсию. Год, что ли, прожила я без дела, и такая тоска захватила меня, такая тоска, что деваться некуда. Пошла в лесничество, говорю: "Принимайте меня обратно, я хоть и пожилой человек, а на ногу еще легкая". Ну, вот и после того уже шестой год пошел, как работаю.
Рассказывала она неторопливо, будто вязала на спицах. И говорок у нее был не окающий, как у большинства жителей Владимирщины, а по-рязански мягкий, певучий.
- Летошний год уж больно тяжелым выдался. Кругом все горит, от дыму не продохнешь. Огонь к моим кварталам подступает. Сообразила я, откуда главная-то сила его идет, подняла народ и давай канавы копать, песчаную полосу делать. Защитную полосу выложили и сами навстречу огню пошли. Так и заставили отступить. Сама я ну просто до потери сознания работала. Ни днем ни ночью из леса не выходила…
Я спросил, не боязно ли в лесу - все-таки женщина, да еще пожилая.
- Ну что вы! - удивилась Сиротина. - Чего же бояться? Лису или зайчишку встретишь, так они же сами боятся. Лоси привыкли ко мне. Я их даже прикармливаю. Вот городских туристов боюсь. А их в Мещере много бывает. Иные ничего, аккуратно себя ведут, а бывают и вовсе бессовестные. Где остановятся на привал - молодое деревце обломают, намусорят, будто Мамай прошел, а главное, с огнем уж очень неаккуратны. Костер разожгут, потом не погасят, как следует. Расшвыряют головешки да и пойдут себе с песнями. Вот этого я и боюсь.
- С нарушителями порядка построже надо, - заметил Максюков.
- Да уж я и то спуску не даю…
Сиротина начала рассказывать о том, что за зиму она заготовила и наносила из лесу пудов сто сосновых шишек.
- На семена? - спросил я.
- А то куда же?
- Ну а теперь поедемте, - сказал лесничий. - Нам еще в одно место.
- Да погодите, может, парного молочка попьете? - предложила Сиротина. - Сейчас подою коров и угощу вас свеженьким.
- Спасибо, Пелагея Лаврентьевна, нам в питомник еще надо заехать.
Недалеко от Гусь-Хрустального в лесу встретилась группа ребятишек пионерского возраста. Некоторые из них были в форменных фуражках, какие носит лесная стража.
- Это кто же такие? - спросил я у своих спутников.
- Зеленый патруль, - сказал Борисов и в пояснение добавил: - У нас в этом году создано восемь школьных лесничеств. За школами закрепляются определенные кварталы леса, и тут они действуют, как настоящие лесники. Другие ребята и девочки работают в лесопитомнике. Они делают полезное дело и очень гордятся доверием. Вы встретитесь с ними.
А с чего началось? Оказывается, еще зимой Иван Иванович провел во всех школах города беседы о значении леса в жизни людей, о том, что человек обязан беречь и охранять зеленого друга. Лесничий напомнил и о великолепной лекции профессора Вихрова из "Русского леса" Леонида Леонова. Знакомство с лесной наукой и большой личный опыт Ивана Ивановича возбудили у ребят горячий интерес к делу. Возможно, что и слова "школьное лесничество", "зеленый патруль" на первых порах были приняты ими как увлекательная игра. Но эта игра поднялась на уровень общественно полезной работы. С ребятами, выразившими желание во время летних каникул работать в лесу, проводились беседы уже инструктивного характера. Так будущие хозяева земли включились в живое, важное дело.
В лесопитомнике, находящемся в двух-трех километрах от города, мне удалось побывать лишь на следующий день. Этот питомник заложен с таким расчетом, что в нем будет выращиваться более трех миллионов саженцев сосны - материал для посадки нового леса. Часть площади была засеяна еще в прошлом году, но большую часть занимают весенние посевы нынешнего года. Они уже поднялись рядками маленьких темно-зеленых ершиков. Я застал здесь около сотни школьников, главным образом девочек, занятых прополкой рядков. Вся площадь была разбита на участки, обозначенные табличками: "Школа № 6", "Школа № 10", "Школа № 16". У каждой школы своя полоса. Остановившись у таблички "Школа № 6", я окликнул работавших здесь девочек и спросил, из какого класса они и как их зовут. Девочки прервали работу, и первая бойко откликнулась:
- Надя Морозова, седьмого "А".
- Восьмого "А"! - перебили ее подруги и стали называть себя:
- Вера Головина…
- Таня Мартынова…
- Таня Тетеревкова…
- Ну да, конечно, теперь уже восьмого, - поправилась первая. - Но в нашем звене есть Саша Мартынов из седьмого класса.
Девчата объяснили, что работают они звеньями, по десять человек в звене. Три звена составляют школьную бригаду, и каждая школа соревнуется с другой.
Подошел пожилой человек в форменной фуражке лесника.
- Иван Васильевич, у кого лучше получается - у нас или у десятой? - обратились к нему девчата.
- И у вас, и у них хорошо.
Мне Иван Васильевич объяснил, что он инструктор лесничества. Фамилия - Травкин. Поставлен для наблюдения.
- Работают, и очень старательно, - сказал инструктор. - Поглядите, какие ровные, чистенькие рядки. Я их работой доволен. А ребятам тоже хорошо: труд на чистом воздухе и какой-никакой, все-таки заработок.
- Разве им платят?
- Обязательно. Согласно выполнению нормы.
Инструктора окликнули с соседней делянки, и он пошел туда, а школьницы спросили у меня, кто я и откуда.
Я назвался.
- Знаете, чего нам хочется? Чтобы на будущий год мы сами высадили эти саженцы и чтобы молодой лес, посаженный нами, назывался бы - ну, скажем, лес Гайдара или лес Лизы Чайкиной, - мечтательно сказала одна из девочек. - Как вы думаете, возможно это?
- Думаю, что возможно.
- Лес Гайдара! Мы уже окончим школу, но другие ребята будут ухаживать за ним и беречь.
9
Все это очень хорошо.
Хорошо, что Гусевский леспромхоз развернул работу по ликвидации последствий лесного пожара. Хорошо, что есть такие энтузиасты лесного дела, как Виталий Узбеков или Пелагея Сиротина. Очень хорошо, что Иван Иванович Борисов пробудил у школьников живой интерес и любовь к зеленому другу.
…Недалеко от Гусь-Хрустального, на линии Московско-Казанской железной дороги есть небольшой разъезд Ильичевский. Ильичевским он называется с давней, еще дореволюционной поры. И все-таки этот разъезд связан с именем Владимира Ильича Ленина. И вот каким образом.
Однажды, перебирая старые комплекты газеты "Правда", я наткнулся на заметку, напечатанную на третьей странице в номере за 26 февраля 1919 года. Вот о чем в ней говорилось: "На заседании волостного Миликовского исполкома Судогодского уезда, вернувшийся из командировки в Москву, Иванов сказал, что т. Ленин, одобряя политику их исполкома, шлет привет и сердечное спасибо. Т. Иванов в то же время указал, что т. Ленин работает в плохо отопленной комнате. По этому поводу волостной комитет постановил: послать т. Ленину вагон дров на средства исполкома, а в случае надобности поставить железную печь руками своего кузнеца".
В воспоминаниях личного секретаря В. И. Ленина товарища Л. А. Фотиевой также содержится упоминание о том, что в начале 1919 года на приеме у В. И. Ленина был крестьянин Владимирской губернии Иванов.
Долго искал я какой-нибудь след этого товарища Иванова и в конце концов выяснил, что он был одним из первых коммунистов Ягодинской волости, тогда Судогодского уезда Владимирской губернии. Он был военным комиссаром волости и членом волостного Совета. Звали его Иваном Ульяновичем.
В ту пору Ягодинский волостной Совет очень тревожило хищническое истребление леса. Особенно усердствовали в вырубке леса зажиточные крестьяне, у которых имелись лошади и, значит, была возможность валить и вывозить лес на свои усадьбы. Волостной Совет восстал против этого. Но порубщики говорили:
- Земля и лес теперь достояние крестьянское, мы берем свое, и запретить нам никто не имеет права.
Вот тогда-то Ягодинский Совет и партийная ячейка решили командировать в Москву Иванова, чтобы он посоветовался лично с самим товарищем Лениным.
Иванов был на приеме у Ленина и рассказал ему обо всех делах и заботах. Из сообщения самого Иванова известно, что В. И. Ленин одобрил политику волостного Совета и дал наказ: лес - это народное достояние, и его надо беречь.
Об этом наказе нельзя забывать и сегодня!
Лесной пожар - громадное бедствие. Но нерадивое отношение к народному достоянию страшнее пожара. Это касается всех, потому что лес - общее достояние.
10
Буйством воды и зелени приходит в Мещеру весна, время дивных преображений природы. Очнувшись после долгого зимнего сна, зацветают ольха и орешник. Нежнозолотистыми и как бы прозрачными шариками убираются тонкие ветки ивы. Волчье лыко осторожно высовывает бледно-лиловые язычки. Березовый лес еще не зелен, но уже весь в намеках на ярко-зеленое пламя, которое вот-вот прорвется из клейких темно-коричневых почек и охватит всю крону дерева.
На дне оврага еще не растаяли горбушки осевшего ноздреватого снега, а по бровке, с солнечной стороны ее, из-под рыжеватой путаницы прошлогодней травы уже тянутся изумрудные молодые побеги. И тут же за какую-то одну ночь проклюнулись серые, еще безлистые стебли мать-мачехи, поднялись на цыпочки и в радостном изумлении взглянули на свет золотыми глазами цветов.
От соснового бора запахло живицей, а сверху из хвои рассыпалось свадебное пение птиц.
Весной мещерские озера, болота, овраги и лесные канавы переполняются талой водой. В медлительных реках, хотя и ненадолго, просыпается буйство. А как удивительны ночи в весеннем лесу!
Сразу после заката солнца здесь наступает глухая, вязкая тишина. Но ненадолго. Ближе к полуночи тишина сменяется сонмом таинственных звуков. Кто-то всхлипывает, как в беспокойном, тревожном сне. Слышится непонятная возня, шуршание, шепот и долгий, протяжный вздох. Вдруг сверху что-то падает, задевая ветки, и шумно шлепается о землю. И все вокруг на мгновение замирает, как бы прислушиваясь: что такое случилось? Потом опять - глубокий вздох и бормотание, и всхлипывание, и шепот. А темнота вокруг стоит такая густая, что появляется страх: уж не ослеп ли? Протянешь руку, наткнешься на что-то. Ощупаешь - ветка, а видеть ее не видишь.
Так продолжается часа три. И все это время вокруг тебя творится непонятное и оттого еще более таинственное. Но вот постепенно, сначала вверху над головою, начинает бледнеть. За кронами деревьев можно различить небо. Потом и перед тобой, и справа, и слева из темноты еще неясно, но все же выступают стволы берез, старый пень, который сначала представляется бесформенной глыбой. А вот уже и ветка орешника, которую трогал в потемках. И тут неожиданно совсем рядом раздается тоненький птичий свист. А через минуту, осыпанный звоном птичьих голосов, лес совершенно преображается. Становится все светлей и светлей. Таинственные, непонятные звуки и шорохи ночи исчезают. И после того как они исчезнут, начинаешь догадываться об их природе.
Шепот и всхлипывание? Так это же крупные капли влаги падали с веток елки в мокрый зеленый мох! Возня и шуршание? Трава пробивалась из-под прошлогодней листвы. Непонятное бормотание? Да вот же, в десяти шагах от тебя струится и бормочет весенний ручей! А что же так неожиданно шлепнулось сверху? Отяжелевшая, набухшая водой еловая шишка… Наверное, еще и какие-то зверушки копошились в потемках, да теперь догадливо спрятались от постороннего глаза.
Давно уже не бывал я ночью в весеннем лесу, но с юных лет живут в моей памяти эти необыкновенные впечатления.
Мне кажется, что весной ветер доносит дыхание Мещеры даже на московские улицы, и я загадываю, что летом надо обязательно съездить в Гусь-Хрустальный, а оттуда на Нечаевскую, к Акиму Васильевичу Горшкову, а там, может быть, удастся махнуть на Оку, в Касимов или Солотчу, да побродить пешком по селениям Парахинского куста, да, если удастся, - послушать вечернюю улицу.
Улицей в Мещере называют не только порядок деревенских изб, то есть не только проезжую часть селения, а еще и вечерние гуляния сельской молодежи. Какой бы тяжелой, утомительной ни была весенняя и летняя работа деревенских жителей, как бы ни вымотались за день пахари, полеводы, доярки и огородницы, но если они молоды, то, вернувшись с поля или с фермы, поужинав и переодевшись, идут на улицу.
Сначала улица собирается в самой деревне, возле чьего-то двора, а чаще всего на площадке возле клуба или правления. Ждут гармониста, обмениваются новостями минувшего дня. Но вот приходит и он - гармонист, главная фигура молодого деревенского круга. Расстегнет мехи своей венки или баяна, не спеша пробежится пальцами по пуговкам ладов, сыграет вполтона вальс или полечку, а то и елецкого. С полчаса потанцует, потабунится вокруг него улица, потом затянет песню и, чтобы не мешать отдыху пожилых людей, пойдет из деревни за околицу, на росстани, где расстаются, расходятся в разные стороны, на полевые дороги и тропочки. И уже оттуда доносятся звуки гармоники и осмелевшие голоса.
- Улица к роще пошла, - говорят в деревне. Или: - Улица-то возле речки гуляет.
Нынче улица начинается чаще всего после сеанса заезжей кинопередвижки, Но опять же от клуба, где показывали картину, к реке или березовой роще, и там под высокими звездами до полуночи играет гармонь и танцуют девчата и парни. Уже после полуночи улица постепенно расходится парами. Какая пара домой на отдых, какая - в укромное излюбленное местечко за гумнами или в кустах прибрежного тальника, где не бывает свидетелей.
Когда-то и мне доводилось гулять с деревенской улицей и возвращаться под утро. Давно это было. Ах как давно! Теперь, если случится заехать в сельскую местность, я слушаю улицу, сидя на лавочке под окнами или на крылечке дома.
Оглядываясь в пережитое, я представляю улицу рекой, в которой отражались приметы времени. Помню начало двадцатых годов. Улица выкрикивала под гармонику слова красноармейской песни о том, как родная меня мать провожала и как вся моя родня набежала. И разгульное "яблочко" катилось в ту пору по каждой мещерской деревне. Потом пришло время колхозов, и улица выпевала просьбу: "Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати!" В тридцатых годах на деревенскую улицу ворвалась веселая песня из "Веселых ребят", песня, от которой легко на сердце…
Потом была война. Тяжелая, унесшая много молодых жизней. Но летом сорок седьмого года случай привел меня на Оку под Рязань. Целую неделю прожил в деревне с монастырским названием Аграфенина Пустынь. Сразу за деревней начинались луга, уже увенчанные стогами свежего сена, и там каждую ночь в разных концах, будто соревнуясь, играли гармоники. В одном конце пели про синенький скромный платочек, в другом звучала задумчивая мелодия "Осеннего вальса", которую неторопливо вел механик мелиоративного отряда, бывший фронтовик Сергей Ермаков. Вел, может быть вспоминая о том, как звучал этот вальс в прифронтовом лесу.
Время, отраженное в песнях, несла душа на деревенскую улицу.
11
Как во всяком глухом краю, про который говорилось, что он "забыт начальством и богом", жители мещерских лесных деревень, постоянно сталкивавшиеся с суровыми и загадочными силами дикой природы, одинаково наивно верили и в Христа с богородицей, и в болотного лешего, и в домового, который днем жил под печкой, а ночью выходил и по-своему распоряжался в избе.
Почти в каждой деревне были свои колдуны, знахари и знахарки, каждому слову которых люди придавали особый, таинственный смысл. Даже у нас в Гусь-Хрустальном иногда появлялась нищенка Устя Суловская, про которую говорили, что она что-то "знает" и что-то "может". Женщины старались задобрить Устю, подавали ей хлебушка, а если в праздник, то и ватрушку. Но Устя принимала милостыньку не от каждого. К нашей соседке, многодетной тетке Татьяне Фроловой, она заходила охотно, зато другую соседку - Анну Васильевну Шлыкову - обходила стороной, хотя Шлыковы были обеспеченнее Фроловых.
- Я к тебе, мила моя, с открытой душой иду, - говорила Устя тетке Татьяне. - У тебя, мила моя, завсегда зыбкой пахнет и ребятенки по полу ползают, ты хорошо будешь жить. А от Анки Шлыковой и кусок в горло не полезет. У ней в избе пустым гнездом пахнет. От такого духа сухота заводится.
И женщины верили, что с Анной Шлыковой должно случиться что-то недоброе…
Был еще древний иззелена-седой старик Герасим Крылов. В молодости он служил лесником, а остаток века доживал у нас в слободке при внуке, работавшем стеклодувом в гуте. Дед Герасим общался исключительно с детворой. Бывало, соберет нас в кружок, в уголке двора, под старой рябиной, и начнет рассказывать загадочные истории. Особенную жуть вызывала у нас история гибели некоего Антошки Рыжего.