Думаю, что "безлюдье" - основную тему повести не следовало разрывать, перенося действие в иную среду да еще столь резко отличную, - тем более не нужно, что ведь Дм. является на сцену в самом конце повести. Основной, - или во всяком случае преобладающий тон отношения помещиков к "народу" у вас добродушный, думаю, что читатель усомнится в этом.
К недостаткам следует отнести и тот факт, что вы берете дворян преимущественно в их делах и отношениях друг к другу и стушевываете их отношение к деревне, мужику. Эпоха, когда именно развивается действие повести, не ясна.
Вот какие соображения вызвала у меня ваша работа. Может быть, я не верно сужу, но - таково впечатление.
Желаю всего лучшего.
А. Пешков".
Вскоре пришло письмо и от Пятницкого. Возвращая Оленину-Волгарю рукопись "Безлюдье", Пятницкий отмечал, что в повести масса любопытных типов, чувствуется, что автор прекрасно знает среду, которую описывает, и советовал довести задуманную эпопею до конца. Но Петра Алексеевича в то время захватила идея найти соединение бассейнов Волги и Северной Двины и таким образом открыть кратчайший путь из Белого моря в Каспийское. Он возвращается в Россию и представляет в Общество содействия русскому торговому судоходству обширный доклад. Проект признали интересным, но в средствах на практическое осуществление его Оленину было отказано.
И тут начинается новый этап его деятельности. При содействии своего родственника П. С. Оленина, бывшего режиссером театра Зимина, Волгарь поступает в этот театр заведовать литературной частью. Он сочиняет проспекты, статьи, а сойдясь с артистической средой, опять начинает писать либретто и пьесы, причем на самые неожиданные темы - то из жизни Наполеона Бонапарта, то драму "Сын и умирающая мать", то пьесу-трилогию "Душа, тело и платье". Он также инсценировал для театра повесть Л. Н. Толстого "Казаки", главный герой которой, юнкер Дмитрий Оленин, как полагал, "списан" с его отца, в молодости служившего на Кавказе. Некоторые сочинения Оленина-Волгаря, например его пьеса-хроника "Севастополь", ставились на сценах. Альянс с театром продолжался до 1917 года.
После Февральской революции Оленин-Волгарь снова уехал в Касимов и начал издавать там газету. В ней он печатал статьи, в которых приветствовал "зарю свободы, братства и просвещения", но четкой программы газета не имела и вскоре прекратила свое существование.
В первые годы Советской власти Оленина-Волгаря потянуло опять на реку. Он получил назначение капитаном окского парохода "Волна".
Реки он знал и любил. Лоции Волги и Оки были ему знакомы так хорошо, что он мог читать их с закрытыми глазами, а путеводитель по Каме и Вятке составил сам.
Он опять загорелся идеей открытия кратчайшего пути из Белого моря в Каспий, и в 1921 году, когда народным комиссаром путей сообщения молодой Советской Республики был назначен Феликс Эдмундович Дзержинский, Оленин-Волгарь обратился к нему с просьбой помочь в осуществлении этой идеи, разрешить самому открыть новый путь.
Разрешение было получено. И вот весной 1922 года на маленьком буксирном пароходишке старый капитан прошел по реке Вятке в почти неизвестную Молому, которую считал главной перемычкой между бассейнами Волги и Северной Двины. По Моломе он добрался до реки Юг, а по Югу вышел на Сухону к Великому Устюгу. Там уже открывался путь по Северной Двине в Белое море.
Этот путь Оленин-Волгарь прошел по высокой весенней воде. В летнюю пору мелководные малые реки не судоходны.
- Не беда, - говорил капитан, одержимый идеей открытия. - Я знаю, как углубить эти реки, чтобы сделать новый водный путь доступным для всех судов.
Но перед Советской Россией в ту пору стояли более неотложные задачи. В первую очередь надо было восстанавливать подорванное разрухой хозяйство, дать людям хлеб, оживить заводы и фабрики. Углублением рек заниматься не стали.
В 1924 году Петр Алексеевич получил назначение на должность инспектора-ревизора в Управлении Московско-Окского пароходства, поселился в Москве и начал деятельно сотрудничать в газетах и журналах. Писал он преимущественно о реках России. Теперь об этих его статьях почти никто уже и не помнит, но если собрать их, то, вероятно, получилась бы очень интересная книга.
Но своей канцелярской службой в Управлении пароходства капитан тяготился. Его тянуло опять на реку, и весной 1925 года он вместе со своим старым другом матросом Макаровым отправляется в экспедицию по обследованию бассейна рек Цны и Мокшы. В эту экспедицию он взял с собою и своего сына-подростка Олега.
Результатом экспедиции было открытие на Мокше богатых залежей очень ценного мореного дуба. Об этой находке много писалось в газетах…
Умер Оленин-Волгарь в Москве 13 апреля 1926 года шестидесяти лет от роду.
3
У него было четверо детей. Двое - дочь Нина и сын Евгений - от первой жены и двое же - Марина и Олег - от Антонины Петровны Михайловой. В Касимове мне сказали, что живут они где-то в Москве…
Узнав через Московское справочное бюро адрес и телефон Нины Петровны Олениной, я позвонил ей и получил приглашение:
- Приходите, я ведь на пенсии и все время дома, но лучше во второй половине дня.
И вот я иду на Фрунзенский вал, дом четырнадцать, и пытаюсь представить себе, как выглядит двоюродная правнучка той блистательной петербургской красавицы, в которую некогда был влюблен Пушкин…
Старая женщина встречает меня в коридоре большой коммунальной квартиры.
- Так вы хотите писать о папе? - спрашивает хозяйка. - У меня сохранились лишь кое-какие справки о его пароходной службе, несколько фотографий и рукописей. Да вот еще целый чемодан писем. Но это осталось от бабушки Бакуниной… А о последних годах жизни папы лучше помнит Марина, моя младшая сестра. Она сейчас служит осветителем в Малом театре, я ей сказала, что вы будете у меня, и Марина обещала зайти.
В коридоре раздался звонок.
- Ну вот и она.
Нина Петровна пошла открыть дверь и вернулась с Мариной. В чертах лиц у сестер мало общего. Нина Петровна - широкоскулая, с серыми, как бы навыкат глазами- в отца. Марина - темноглазая, с крутыми бровями - в мать.
- Она, Марина-то, с папой была на Капри у Горького. Ее там катали на маленьком ослике. Правда, Мариночка?
- Так мама потом рассказывала, сама не помню, еще слишком мала была, - с улыбкой сказала Марина.
- А вот я тогда не поехала к Горькому. Закапризничала, почему это мы к нему, а не он к нам?.. После жалела.
Сестры пустились в воспоминания. Из шкафа достали альбом с газетными вырезками, рукописи, фотографии деда и бабки Олениных и самого Оленина-Волгаря. Вот он еще юноша, в форменной шинели и кепочке Фидлеровского училища, а тут в капитанской тужурке. А вот в Неаполе, с женою Антониной Петровной…
Перебирая рукописи, Нина Петровна говорит:
- Вот любимое папино стихотворение - "Вахтенному". - И, приблизив страницу к глазам, начинает читать:
Кто гражданин в своей отчизне
И высший долг свой сознает,
Тот никогда на вахте жизни
Не устает.
Пусть ночь темна, пусть буря стонет
И ветер рвет со всех сторон,
Пусть властно вахтенного клонит
Свинцовый сон.
Но если долгом гражданина
Он беззаветно горд и полн,
То нипочем ему путина
Ревущих волн!
Стоит он смелый, безответный,
Забыв про отдыха черед.
И помнит лозунг лишь заветный:
- Смотреть вперед!
- Когда же это было написано?
- Да, вероятно, уже в последние годы жизни.
- Отец очень любил слово "гражданин". Помню, как он говорил моему младшему брату: "Расти и будь всегда гражданином", - вспоминает Марина.
- К детям папа был очень внимателен, - сказала старшая. - Специально для нас он издавал семейный рукописный журнал "Мой мирок".
Одну тетрадку этого журнала, посвященную Волгарем своему младшему сыну Олегу, я видел в архиве Касимовского музея. С грустноватой усмешкой Петр Алексеевич рассказывал в "Моем мирке" о своих надеждах, поисках и неудачах.
- А что Олег?
- В сорок первом году, когда началась война, он вступил добровольцем в Московское ополчение и погиб в одном из первых боев под Медынью, - ответила мне Марина.
- Долг гражданина он выполнил до конца, - добавила Нина Петровна и, помолчав, продолжала - А ведь я тоже была на фронте, только не в эту войну, а еще в гражданскую. Молодая была, здоровая, ну и записалась сестрой милосердия в Красную Армию. Случалось бывать в боях. Под Симбирском попала в плен к белым. Стали меня допрашивать. Офицер говорит: "Как это вы, потомственная дворянка, оказались в рядах большевистской сволочи? За это следовало бы расстрелять, но мы пощадим вас. Будете вместе с нами бороться за спасение родины". А я ему отвечаю: "Я как раз и вступила в Красную Армию, чтобы бороться за спасение родины от контрреволюции". "Тогда получишь пулю", - сказал офицер. Отвели меня в тюрьму, где находились несколько десятков других пленных красноармейцев, и мы уже приготовились к смерти. Но в это время наши ударили на Симбирск, и белые не успели расстрелять нас.
- Отец знал об этом?
- Он узнал после. Очень расчувствовался, обнял меня и сказал: "Спасибо, в роду Олениных изменников не было и не будет!"
Сестры еще долго рассказывали об отце и о своей жизни, а на прощание Нина Петровна обещала еще раз порыться в своем домашнем архиве и, если найдется что-нибудь интересное, переслать мне.
Недели через три я получил по почте пакет. В нем была рукопись неопубликованного рассказа Оленина-Волгаря "Очаковец" с припиской автора, сделанной, вероятно, позднее:
"Перечитав этот рассказ и перебрав в памяти давние события, потускневшие от лет, я нахожу, что изложил их верно. Важна не та роль, которую совершенно неожиданно отвела мне судьба в этом событии. Очень многие поступили бы так же. Важно, что этот эпизод характеризует отношение той части интеллигенции, которая, подобно мне, держалась далеко от активной политики, отношение этой интеллигенции к борцам против монархического и бюрократического строя".
Кроме рукописи рассказа "Очаковец", Нина Петровна переслала мне копию письма Л. Н. Толстого к ее отцу и заметки самого Оленина-Волгаря, объясняющие историю этого письма.
Письмо от Толстого, судя по штемпелю на конверте, было получено в 1889 году. В ту пору Оленин жил в глухом касимовском захолустье. "Думая о темной полунеграмотной родине, о том зле, которое я видел вокруг себя, - вспоминает он в своих заметках, - я додумался до идеи издавать журнал, который был бы правдивым зеркалом всего нашего захолустья. Для того чтобы журнал "пошел", я решил заручиться бесплатным сотрудничеством лучших наших писателей и написал некоторым из них письма, излагающие мою идею". Было написано такое письмо и к Льву Николаевичу Толстому.
Вот что ответил Оленину знаменитый писатель:
"Петр Александрович!
Журнал для крестьян очень хорошее дело. Здесь в Москве Сытин купил фирму журнала (никому не известного) "Сотрудник" и просил меня помочь ему. Я составил себе в голове ясную программу этого журнала и даже стал готовить материал. Он станет выходить с 17 июня. Я делаю, что могу, но боюсь, что журнал не будет, чем должен и мог бы быть, потому что Сытин издатель, заинтересованный преимущественно материальной стороной. Нужен бескорыстный труд.
Если Вы затеете свой журнал, я буду помогать ему сколько могу, но обещать писать вперед не могу, и поэтому никогда никому не обещал вперед. Имя же мое таково, что если оно и привлечет подписчиков, оно повредит журналу перед цензурой. Да и нехорошо заманивать подписчиков. Будет хорош журнал, будут и подписчики. Так давайте постараемся сделать журнал как можно лучше; и в этом я очень рад буду, насколько могу, помогать Вам. Желаю Вам успеха. Главное - хорошему делу.
Л. Толстой".
На ходатайство Оленина о разрешении издавать в Касимове журнал "Ока" была наложена министерская резолюция: "Просьбу оставить без последствий".
По этому поводу Оленин-Волгарь с горечью замечает: "Многое не удавалось мне в жизни. Многие мои замыслы так и остались неосуществленными. Неудачник - вот моя лучшая характеристика…".
Под этими заметками поставлена дата: 12 апреля 1926 года. А 13 апреля Петр Алексеевич Оленин-Волгарь умер.
Да, это верно - многие замыслы писателя и капитана Оленина-Волгаря так и остались неосуществленными. Но можно ли назвать его неудачником? Этого своеобразного Дон-Кихота, одержимого стремлением к добру, к открытиям. Даже смерть пришла к нему в миг вдохновения. Вот как он умирал.
В начале 1926 года старый капитан обратился к врачу по поводу простуды. Его положили в районную лечебницу, а потом перевели в Павловскую больницу. К весне он стал поправляться. Лежа в общей палате, развлекал соседей по несчастью чтением стихов, помнил которых множество.
13 апреля он сказал: "Хотите, я прочитаю вам последний монолог Бориса Годунова из трагедии Пушкина?" И, выступив на средину палаты, начал:
…Умираю.
Обнимемся, прощай, мой сын…
Читал он вдохновенно, воистину переживая трагедию умирающего Бориса. И когда произнес последние слова этого монолога: "Простите ж мне соблазны и грехи и вольные и тайные обиды…" - он вдруг, как и полагалось по пьесе, упал. Соседи по больничной палате стали ему аплодировать. А он не поднимался. Когда к нему подошли, Оленин-Волгарь был уже мертв.
Похоронили его на Дорогомиловском кладбище.
В Касимовском музее я видел печальный документ: подписной лист пожертвований от служащих Управления Московско-Окского пароходства на похороны капитана П. А. Оленина. И вспомнились мне слова старого краеведа Кленова: "Бессребреник". И слова Паустовского об Оленине-Волгаре: "Это был строгий, добрый и беспокойный человек, считавший, что все профессии одинаково почетны, потому что служат делу народа и дают каждому возможность проявить себя хорошим человеком на этой хорошей земле".
Гнездо Хрустального Гуся
Будто свет зарницы дальней,
Над мещерской синей ранью.
Город детства - Гусь-Хрустальный
Мне сверкнул алмазной гранью.
1
Этот городок со сказочным названием Гусь-Хрустальный известен как одно из старейших гнезд российского стеклоделия.
Основателем его был предприимчивый купец Аким Мальцев. Прежде он владел стекольным заводом под Москвой, в Можайском уезде. Завод выпускал не только расхожую стеклянную посуду, но и дорогие изделия из хрусталя. Это давало заводчику изрядный доход. Но в 1754 году правительственная мануфактур-коллегия, наблюдавшая за развитием отечественной промышленности, высказала опасения, что дальнейшее существование железоплавильных и стекловарных заводов, расположенных вблизи от Москвы, может привести к полному истреблению подмосковных лесов, бесконтрольно вырубаемых на топливо для плавильных печей. На этом основании было приказано закрыть ряд промышленных заведений, в том числе и мальцевский завод в Можайском уезде. Но бросать привычное и доходное дело совсем Мальцеву было жаль, и он решил перенести завод на новое место. В поисках подходящего места он заехал в Мещеру. Лесная диковатая сторона приглянулась ему. Дешевого топлива здесь в то время было сколько угодно, материал для производства стекла также был под руками, а то, что Мещера считалась "медвежьим углом", стороной, про которую говорили, что "забыта начальством и богом", было лишь на руку Мальцеву: уж тут-то он мог действовать, как захочется.
Место для завода Мальцев облюбовал в шестидесяти верстах от губернского города Владимира, у истоков речки Гусь, названной так потому, что по берегам ее во множестве гнездились дикие гуси. Напетляв по мещерским дебрям сотню немеренных верст, речка Гусь впадает в Оку, и как раз при слиянии ее с Окой находился железоделательный завод Баташовых Гусь-Железный. В отличие от него мальцевский хрустальный завод, построенный в 1756 году, стали называть Гусь-Хрустальным.
Так было положено начало славному городу мастеров русского хрусталя. Но тогда это был еще не город, а заводской поселок в несколько десятков бревенчатых избушек, беспорядочно сгрудившихся вокруг гуты - огромного, дочерна закопченного сарая, посредине которого возвышалась печь для варки стекла. К гуте примыкала "алмазная", где работали умельцы алмазной шлифовки.
Первых мастеровых на свой новый завод Мальцев привел со старого места, из-под Можайска. Они и в Мещере сохранили свои обычаи и свой особенный говор, совершенно отличный от окающего говора коренных жителей владимирской стороны. Этот своеобразный говор сохранился в Гусь-Хрустальном до сих пор. Звук "е" здесь часто заменяют звуком "и", а звук "о" звуком "а" и говорят: писок, пикарня, акно, пасуда, палаводье.
Впрочем, на новом заводе жили не только можайские. Задумав развернуть выработку высокосортного хрусталя, Мальцев переманивал к себе лучших мастеров от других заводчиков. Так, в архивах мануфактур-коллегии сохранилась жалоба ярославских купцов Молчановых о том, что приказчик Акима Мальцева бессовестно увез с их стекольной фабрики самого лучшего стекловара Семена Панкова. С Урала в Гусь-Хрустальный был привезен гранильщик хрусталя Яков Зубан с малолетним сыном Максимом. С пензенского завода Бахметьевых сманили стеклодува Сысоева.
На гусевском заводе жили также поляки и чехи, мастера, искусные в стекловарении и работавшие здесь по контракту с заводчиком.
Со временем вокруг Гусь-Хрустального стали возникать и другие заводы, так что к началу девятнадцатого столетия весь юг нынешней Владимирской области получил известность как Мальцевский стекольный завод. Здесь производилось стекло оконное и зеркальное, всевозможные бутылки и банки, чайные стаканы и рюмки, аптечная посуда и стекла для ламп. Но славой и гордостью Мальцевского района был Гусевской хрустальный завод. По количеству и качеству выпускаемых изделий он занимал первое место в России. Стекло и хрусталь из Мещеры обозами отправляли в Москву и на Нижегородскую ярмарку, а оттуда оно расходилось во все концы Российской империи и даже за границу. Мальцев уже именовался "поставщиком двора его императорского величества". За споспешение в развитии российской промышленности императрица Екатерина II пожаловала бывшего купца дворянским званием. Наследники Акима Мальцева были уже знатными господами и жили в Петербурге.
А в глуши мещерских лесов, в заводском поселке, с утра до ночи не умолкал пронзительный звон, словно разбушевавшийся гуляка швырял и вдребезги бил стеклянную посуду, давил ее железными каблуками. Но люди, прислушиваясь к этому звону, говорили:
- Гута работает.
У печей, дышащих раскаленным стеклом, в синем густом чаду, озаряемые багровыми отблесками огня, работали чумазые, полуголые мастеровые.
Если свежему, стороннему человеку случалось заглянуть в гуту, он приходил в ужас от увиденного, испуганно крестился и говорил:
- Да ведь это геенна огненная. И как же люди в таком аду работают?
- Не мешай! - сердито кричал главный мастер. - Не говори под руку, хрусталь идет…
Мальцевский хрусталь был гордостью и славой русского стеклоделия.