- Не верьте болтунам! Они хотят нас рассорить с рабочими. Я сам был питерским мастеровым и знаю, - рабочий человек не пойдет против свободы. Если питерцы бастуют, - значит, припекло. Они не только за себя хлопочут, а и за нас. По-иному рабочий класс никогда не поступал. Кто дал слово союзникам драться до последнего солдата? Царь и министры! Кому они его давали? Французским и английским буржуям! Так мы-то тут при чем?
- А вы газеты читаете? - пытаясь уязвить солдата, спросил штабной агитатор.
- Читаем, - ответил Алешин. - Только не буржуйские листки, которые вам по душе, а свою "Солдатскую правду". У меня есть предложение: чтобы не было никаких сомнений, выберем делегатов и пошлем в Питер. Пусть они разведают, так ли все на самом деле, как нам здесь расписывают. Я не доверяю людям в чистых шинельках.
- Верно, своих послать надо! Пусть поглядят и скажут, - поддержали его фронтовики.
- Предлагаю Рыбасова из взвода пулеметчиков! - выкрикнул кто-то из толпы.
- А я- Алешина! - предложил председатель полкового комитета, открывавший митинг. - Раз он в Питере работал, - значит, все ходы-выходы знает. Скорей разнюхать сумеет.
- Конечно! Давай Алешина.
Фронтовики выбрали для отправки в столицу трех человек: Алешина, рябого пулеметчика Кузьму Рыбасова и бывшего таежного охотника - Федула Кедрина из взвода разведки.
Получив на неделю сухой паек, делегаты не мешкая, на двуколке пулеметчиков добрались до ближайшей станции.
Езда по железной дороге в дни войны была нелегкой. Поезда шли переполненными. Фронтовики вначале устроились на крыше товарного вагона. Только в пути им удалось перебраться на открытую платформу.
До Петрограда, пересаживаясь с одного поезда на другой, они добирались более трех суток. От пыли и паровозной копоти солдаты стали похожи на трубочистов. Выйдя из вокзала на шумный проспект, фронтовики задумались, - куда же пойти?
- Первым делом в баню, - предложил Алешин. - А то в комендатуру заметут.
Так и сделали: пошли в самую дешевую баню, вымылись и поехали на Выборгскую сторону.
Алешин помнил, где ютились родственники жены… Он привел солдат во двор, отыскал знакомую подвальную дверь. Она была заперта на ключ.
- Неужто все на работе?
Дмитрии Андреевич заглянул в окно. Мутное запыленное стекло плохо пропускало дневной свет. Все же Алешин разглядел: комната имела явно нежилой вид. "Не стряслось ли что с ними?" - встревожился он.
- Эй, дворник!
- Чего вы тут ищете, служивый? - спросила бабушка, появившаяся во дворе. Она не узнавала зятя.
- Здравия желаем, Дарья Феоктистовна! - по-солдатски громко приветствовал он ее.
- Господи! - всплеснув руками, воскликнула Дарья Феоктистовна. - Никак Дмитрий? - Старуха бросилась обнимать его. - Заждались тебя Луша с Катюшкой! Как же ты попал к нам? - начала было расспрашивать она, но тут же спохватилась. - Чего же мы во дворе? Пошли в дом.
- Я не один, товарищи со мной.
- Будем рады и товарищам. Милости просим!
Солдаты поднялись за ней во второй этаж. Увидев в приставской квартире натертый до блеска паркетный пол, ковры и мягкие диваны, они неловко замялись.
- Что же вы? - не понимала их смущения старуха. - Проходите в комнаты.
- Боимся, как бы окопной скотинки не напустить, - сказал Рыбасов. - Копоть-то в бане смыли, а живность осталась. Нам бы постираться да шинельки почистить.
- Ах вот вы чего! - усмехнулась Феоктистовна. - Тогда придется в нашу старую квартиру.
Она повела солдат вниз. Простые табуреты, столы, покрытые протертой клеенкой, и топчаны, застеленные старьем, фронтовикам пришлись по вкусу. Рыбасов скинул с плеч вещевой мешок и сказал:
- Вот это для нашего брата! А то после таких хором трудновато будет в окопы вертаться.
Бабушка, достав заплатанное, но чисто выстиранное белье деда, положила его перед солдатами и приказала:
- Надевайте пока это, а свои шмотки - в котел, на выпарку! И ты, Дмитрий, снимай, - обратилась она к зятю. - Твою одежду Луша бережет. Можешь в вольное переодеться.
- Спасибо, мамаша. Нам бы еще чайку да выспаться.
- Сейчас, сейчас, милый, - засуетилась старуха. Она затопила плиту и пошла наверх за чайником.
Солдаты развязали свои вещевые мешки и выложили на стол селедки, консервы, крупу, хлеб.
Катя в этот день пришла с работы рано. Столкнувшись на лестнице с матерью, у которой по-молодому светились глаза и каким-то необыкновенным румянцем пылало лицо, девушка поняла, что в доме радость.
- Отец приехал, да?
- Здесь, - радостно ответила мать. - Иду хоть пивца достать…
Катя хотела немедля бежать к отцу, но мать остановила ее:
- Не ходи; они намучились в дороге и теперь спят.
Пока мать ходила за пивом, бабушка с дворничихой успели высушить и выгладить солдатские штаны и гимнастерки.
Кате не терпелось скорей увидеть отца. Она тайком спустилась в подвал и, пройдя кухню, постучала в дверь. Из бабушкиной комнаты вышел отец. Лицо его было в мыльной пене.
- Вам кого? - не узнавая ее, спросил он. Но, вглядевшись, вдруг раскинул руки и воскликнул: - Катюшка! Да ты прямо невестой стала... на улице нипочем бы не узнал!
Он обнял ее, поцеловал, а потом распахнул дверь и гордо сказал товарищам:
- Смотрите, какая у меня дочь красавица!
- Да ты мне все лицо мылом измазал! - смеясь, укорила его Катя.
Отец ахнул:
- Ой, прости. Забыл, что намылился…
И он бросился вытирать полотенцем ее щеки и волосы.
- Оплошал! - смеялись солдаты. - Совсем одичал в окопах.
За стол Катя села рядом с отцом. Дмитрий Андреевич почти не изменился за эти годы, только волосы немного поредели, чуть посеребрились виски. Девушка тайком погладила шершавую руку отца и негромко спросила:
- Ты надолго к нам?
- Нет, дня на два, на три, - ответил он. - Мне бы Гурьянова побыстрей увидеть. Жив он?
- Жив, и тетя Феня из ссылки вернулась.
Солдаты, приехавшие с отцом, были уже немолодыми людьми. Рябому пулеметчику шел сороковой год; он то и дело вспоминал свою Феклушу и четверых ребятишек, оставленных в сибирской деревне. А бородатый разведчик Кедрин оказался неразговорчивым. Он отвечал односложно: "эге", "так", "нет", а если фраза была длинней, то обязательно прибавлял слово "однако".
Выпив по стопке пива и водки, солдаты ели густой красно-золотистый борщ и нахваливали бабушку. Катина мать подливала им в тарелки и приговаривала:
- Кушайте, кушайте на здоровье!
После ужина Рыбасов и Кедрин надумали посмотреть город. Кате не хотелось расставаться с отцом; она отправилась вместе с ним показывать сибирякам столицу.
Они пешком перешли через Сампсониевский мост на Петроградскую сторону. Посмотрели на татарскую мечеть, на сверкавший зеркальными стеклами дворец балерины Кшесинской и вышли на Троицкий мост. Отсюда хорошо был виден едва зеленевший Летний сад и набережная, застроенная дворцами.
Задержав сибиряков посреди моста, Катя повернулась к Петропавловской крепости и, глядя на позолоченный шпиль и ангела, видневшегося на вершине, стала рассказывать, когда и зачем Петр Первый воздвиг эти серые стены на островке против излучины реки.
Дмитрий Андреевич внимательно слушал свою дочь и про себя хвалил: "Умница!"
Миновав пустынное, плотно утоптанное солдатскими ногами Марсово поле, они по Миллионной улице вышли к Зимнему дворцу. О царском дворце сибиряки немало слышали. Они помнили песню о порт-артурском солдате-калеке:
"... Толпа изнуренных рабочих
Решила пойти ко дворцу
Защиты искать... с челобитной
К царю, как родному отцу….
Надевши воскресное платье,
С толпою пошла и она,
И… насмерть зарублена шашкой
Твоя молодая жена...
- Но где же остался мой мальчик? Сынок мой?.
- Мужайся, солдат..
Твой сын в Александровском парко
Был пулею с дерева снят".
Солдаты с интересом разглядывали площадь, на которой царь расстрелял рабочих в 1905 году, и Александровский парк.
- А кто теперь во дворце? - спросил Рыбасов.
- Говорят, министры Временного правительства хотят сюда перебраться, - ответила Катя.
- Однако, подходящие хоромы выбрали! - отметил Кедров.
От Дворцовой площади начинался Невский проспект. Он был шумным и людным. Панели занимала разодетая фланирующая публика. По деревянным торцам мостовой проносились лакированные пролетки на дутых шинах, открытые автомобили и позванивающие, наполненные ярким светом трамваи..
Солдат то обдавало запахом дорогих духов и пудры, то винным перегаром, то прогорклым чадом шашлычных, от которого першило в горле. И всюду, куда ни падал взгляд, они видели хлыщеватых, напомаженных и откормленных офицеров, одетых в хромовые сапоги, отутюженные галифе и ловко сшитые мундиры, френчи.
Фронтовиков раздражал беспечный смех, доносившийся со всех сторон. Смеялись пышно разодетые женщины, усаживаясь с офицерами в открытый автомобиль; хихикали девицы, оглядываясь на юнкеров; гоготали извозчики, потешаясь над пьяной продавщицей цветных воздушных шаров. Смех то возникал на мостовых, то переносился на панели, то забивался в подвалы пивных баров и грохотал снизу, как из бочки, то вместе с музыкой вырывался из открытых окон увеселительных заведений. Слишком много смеха в дни войны!
- Эх, пулемет бы сюда! Почистил бы я эти панели, - сказал Рыбасов. - Тошно смотреть на эту шушеру.
У Фонтанки они свернули влево и пошли по набережной; Катя с отцом шагали впереди, а сибиряки, закурив трубки, - позади.
Дмитрий Андреевич, обняв дочь за плечи, сказал:
- Ну, рассказывай, как жила без меня.
Катя стала вспоминать все то, о чем не могла написать в письмах. Отец слушал внимательно, лишь изредка задавал вопросы либо покачивал головой и вздыхал. Правда, за годы разлуки Катя несколько отвыкла от него, но с ним легче было делиться мыслями, чем с матерью, - отец понимал ее лучше.
- А какие друзья у тебя? - спросил он.
Катя рассказала о Наташе, о тете Фене, но о Васе почему-то умолчала. И отец это почувствовал.
- Ну, а кавалер… или, как вы теперь называете, друг, что ли… есть у тебя?
- Как тебе объяснить… мне нравится один… но мы редко с ним видимся.
- Кто он такой?
- Работает на "Путиловце" в кузнице, живет за Нарвской заставой.
- Ида-а, далековато ходить! Познакомишь?
- Обязательно, если увидимся. Только ты не смей ни о чем таком с ним говорить.
- Замётано, ни слова, - пообещал Дмитрий Андреевич.
* * *
По случаю приезда отца Катя получила трехдневный отпуск. Она побывала с солдатами на "Айвазе", а на другой день, по рекомендации Гурьянова, поехала с ними на "Путиловец".
В завкоме их встретили хорошо. Это уже была не первая делегация с фронта. Путиловцев не удивило, что солдаты во всем хотят убедиться сами. Они охотно повели их по цехам.
Огромные задымленные мастерские, наполненные грохотом железа, жужжанием моторов, скрежетом пил и полыханием огней, потрясли сибиряков. Они тревожно озирались по сторонам.
- Не пошел бы я и за десятку в день в таком аду работать, - признался Рыбасов.
- Однако, да-а, - бормотал Кедрин.
- Вам, наверное, уши прожужжали, что мы тут шкуродерничаем, сотнями огребаем? - спрашивали путиловцы. - Так вот поглядите, как оно на самом деле.
Они показывали свои расчетные книжки.
- Нас хотят натравить друг на друга, - говорили путиловцы. - Буржуи ждут, чтобы мы меж собой передрались. Это они кричат: "Солдаты - в окопы, рабочие - к станкам", а сами куда же? К сундукам да ресторанам?
- Точно, - соглашались солдаты. - Осточертело окопный песок хрустать. Весна вокруг, пахать время…
Пока фронтовики разговаривали со сборщиками, Катя отыскала старокузнечный цех.
Заглянув в широкие двери, она не решилась войти в задымленную мастерскую и попросила одного из кузнецов вызвать Кокорева.
- Да вот он… Видите? Воду пьет, - сказал тот, указывая на парней, подошедших к медному баку.
Но тут и Василий заметил Катю. Он торопливо сбросил с себя кожаный передник и побежал к ней. Лицо его было влажным от пота.
- Как ты сюда попала? - спросил он, пожимая обе ее руки.
- Я с отцом, - лукаво ответила девушка. - Он просит познакомить с кавалером. А где я его найду? Решила тебя показать.
- Правда? - растерянно спросил он и покраснел.
- Ну да, - серьезно ответила Катя, но, не удержавшись, рассмеялась. - Не бойся, Я сказала, что У меня нет кавалера и не будет.
- Да я и не боюсь... с чего ты взяла?
- По глазам вижу. В общем, мы здесь до конца дня пробудем. Разыщи нас.
- Хорошо, найду.
Заводской митинг происходил на площади между мартеновской и прокатной мастерскими, где переплетались железнодорожные пути. На нем сошлись более двадцати тысяч путиловцев. Люди густо облепили крыши цехов, штабеля чугунных и стальных болванок, заняли все возвышения и плотной толпой стояли вокруг деревянной трибуны.
- Тут три дивизии соберешь, - отметил Рыба-сов. - Огромный заводище!
Первым на митинге выступил министр земледелия эсер Виктор Чернов. Он начал свою речь со сказки о рыбаке и рыбке. Рассказывая о том, как жадная старуха требовала от золотой рыбки все больше и больше, он то по-стариковски сокрушенно разводил руками и потряхивал бородкой, то скрипучим голосом гнал рыбака к морю просить царства.
Актерские ужимки министра вывели из терпения Савелия Матвеевича, стоявшего с фронтовиками недалеко от трибуны. Кузнец перебил оратора:
- А не довольно ли нас сказками кормить?! Пора рыбку на стол выложить.
- А я об этом и веду речь, - словно обрадовавшись замечанию, с улыбкой поклонился в сторону Савелия Матвеевича Чернов. - Разве вы не заметили, что ненасытная старуха говорит голосом большевиков. Ведь им все мало: и восьмичасового рабочего дня, и свободы, и власти, - это он уже произносил голосом рассерженного министра. - Иди-ка, золотая рыбка, в услужение! Об опасности они не думают и тянут нас к разбитому корыту…
Он начал объяснять, почему Временное правительство не может прекратить войну. Говорил почти час, на разные лады повторяя одно и то же: сейчас не время… надо подождать Учредительного собрания.
- Сколько ждать-то?!
- Для чего революцию делали?
Чернов покосился на неблагодарных слушателей и поспешил закончить свою речь призывом помочь Временному правительству.
Эсеры, стоявшие у трибуны, захлопали и, освобождая путь министру, провели его к автомобилю. А с крыш и деревьев вслед им раздался свист.
Ленин прибыл на митинг, когда Чернов уже уехал с "Путиловца". Рабочие, устроившиеся на крышах, издали заметили его.
- Ленин... Владимир Ильич приехал! - передавалось от одного к другому.
Толпившиеся на площади замахали шапками, стали подниматься на цыпочки, вытягивать шеи, лезть друг другу на плечи, чтобы лучше разглядеть идущего Ильича.
Вот он поднялся на трибуну, и все увидели простого, скуластого человека в рабочей кепке. Пути-ловцы встретили его как желанного гостя - приветственными возгласами и аплодисментами.
Владимир Ильич выждал несколько минут, а когда площадь затихла, заговорил просто, точно беседовал с рабочими в небольшом кругу.
Он пожалел, что не застал министра. Но это ничего. В общих чертах Владимир Ильич представлял, что мог сказать Чернов. Министр, конечно, уверял всех, что большевики, а с ними и рабочие и крестьяне, своими справедливыми требованиями погубят революцию. Что еще мог придумать соглашатель? У них одна песня: войну невозможно закончить, а с землей и рабочим контролем надо подождать...
- Угадал, точно говорит, будто сам слышал, - перешептывались между собой рабочие и придвигались ближе к трибуне.
Раскрывая предательское поведение эсеров и меньшевиков, Ленин как бы объединил еще не оформившиеся и не высказанные мысли рабочих и облек их в ясную форму: двоевластия в стране не должно быть, на заводах и фабриках надо создать рабочий контроль, а землю от помещиков отнять…
Путиловцы ловили каждое слово Владимира Ильича; им казалось, что по-иному и думать невозможно. На заводском дворе наступила такая тишина, что было слышно, как по-весеннему чирикают воробьи на карнизах зданий.
Смелая программа действия захватывала и зажигала. Хотелось действовать, бороться вместе с Лениным, целиком отдавая себя революции.
Когда Владимир Ильич кончил, от мощного взрыва аплодисментов дрогнули стены цехов и задребезжали стекла окон. Путиловцы на всем пространстве огромного двора и на крышах бурно били в ладоши.
Рабочие не дали Ленину сойти с трибуны, они подхватили его на плечи и под крики "ура" понесли к завкому.
- Ну как? - спросил Алешин у товарищей. - Здорово?
- Однако, да-а! - смог только произнести Кедрин. И это в устах таежного охотника была высшая похвала.
А Рыбасов вдруг заторопился:
- Надо сегодня же на поезд. Чего тут больше околачиваться? Все ясно.
- Зачем вам так спешить? - не могла понять Катя. - Поживите у нас, отдохните.
- Нельзя, уже припекает.
Вася Кокорев вышел на улицу вместе с Катей, ее отцом и солдатами. До Нарвских ворот они пошли пешком. По пути Дмитрий Андреевич приглядывался к юноше и про себя отмечал: "Лицо честное… не глуп будто. Рост ничего и в кости крепок. Только вот, как насчет учения? Не потянул бы Катюшу к горшкам и пеленкам". Дмитрий Андреевич прислушался, что с таким жаром обсуждает его дочь. Катя все еще была под впечатлением выступления Ильича.
- Если бы можно было собрать всех воюющих солдат и послать к ним на митинг Ленина, то войне бы конец, - убежденно говорила она.
- А я бы созвал министров, - вставил юноша, - и потребовал: рассказывайте при народе, как вы хотите изменить нашу жизнь... Никто бы из них против Ленина не удержался.
"Ох и ветру горячего в головах! - подумал Дмитрий Андреевич. Но он одобрял молодежь. - Из таких получаются настоящие люди. Пусть дружат, парень он, видимо, хороший".
Глава восемнадцатая. НЕДОБРЫЕ ВЕСТИ
На другой день, рано утром, фронтовики выехали из столицы.
Вагон третьего класса был так переполнен, что многие солдаты сидели в тамбурах и узких проходах.
Алешину, Рыбасову и Кедрину удалось захватить на троих две полки. Они постелили шинели, вещевые мешки положили под головы, распоясались и сели курить.
Как только пассажиры разместились и в окнах замелькали телеграфные столбы болотистой равнины, в каждом купе начались громкие споры. В ту пору люди митинговали всюду: на площадях, на улицах, в цехах заводов, в трамваях и поездах.
- Прежде в России не было столько разных партий, - говорил редкозубый каптенармус с нашивками фельдфебеля. - И всегда побеждали. А теперь беда - митингуем только. Всякие партии - это, по-моему, работа немцев для подрыва государства. Где это видано, чтобы во время войны ходили какие-то личности и кричали: "Долой войну!" Да их, предателей, повесить мало!
- А почему их непременно вешать нужно? - вмешался в разговор Алешин. - А может, лучше войну кончать?
- Как это кончать?! - возмутился каптенармус. - А наши обещания союзникам?
- Какие такие обещания? - вступил в разговор Рыбасов. - Солдаты их не давали. Разве только те, кто в коптерках околачиваются. Им, видно, за войну, как буржуям, кое-что перепало...