Эти слова вызвали дружный смех в купе. - Так вы и деритесь, а мы погодим, - добавил пулеметчик.
- Зачем им драться? Обворовывать легче, - вставил солдат с забинтованной головой.
Каптенармус, видя неприязненное отношение к себе, умолк и отвернулся к окну. Вместо него заговорил унтер-офицер в металлических очках, походивший на сельского учителя.
- Будем рассуждать последовательно и без личных оскорблений, - сказал он. - Предположим, что все русские в один день взяли бы покинули окопы и вернулись домой. Что бы это нам принесло? А вот что: немцы захватили бы лучшие наши земли и сели бы русскому мужику на шею.
- А зачем же так, - не сдавался Рыбасов. - Нам с простым немецким солдатом, который из крестьян или там из мастеровых, делить нечего. Мы с ним и сейчас через колючую проволоку мирно разговариваем.
- Но ведь солдатские переговоры никакого значения не имеют.
- Как не имеют? Солдат самая большая сила на войне. Если мы немцу предложим: давай-ка перестанем друг в дружку стрелять, ты пойди Кайзера и своих помещиков с буржуями бить, а мы своими займемся, - так и войне конец.
- Нда-а! - произнес унтер-офицер, удивляясь смелости солдатских рассуждений.
Алешин, заметив в проходе долговязого интенданта, прислушивавшегося к разговорам, шепнул Рыбасову, чтобы тот был поосторожнее, но солдат отмахнулся:
- Плевал я на легавых. Вот и Ленин также говорит о войне. Желаете почитать?
Он вытащил из мешка газеты с речью Ленина и стал раздавать солдатам. Подозрительный интендант исчез, но на первой же остановке привел в купе офицера, с комендантской повязкой на рукаве.
- Вон те, - показал он на Алешина и Рыбасова.
- Ваши документы? - потребовал комендант.
Солдаты показали свои командировочные. Комендант, не глядя на бумаги, сунул их в карман и предложил:
- Пойдемте.
- Куда? Здесь не наша остановка, - возразил Рыбасов.
- Без разговоров! - прикрикнул на них офицер. - Подчиняйтесь, когда приказывают.
- Что они такое сделали? За что забираете? - запротестовали солдаты, сидевшие внизу.
- Они агенты немецкие! - сказал интендант. - С листовками на фронт пробираются.
- Чего? Какой я такой агент!? - Рыбасов спрыгнул вниз и, приблизясь к коменданту, потребовал: - Чего прячешь командировочные, читай при всех, что там написано!
Другие солдаты тоже повскакали с мест. Комендант, видя, что фронтовики его не выпустят из вагона, вынужден был вслух прочесть командировочные предписания. В них ясно говорилось, что командируемые едут в столицу по решению солдатского митинга.
- Понял, чьи мы агенты! - сжимая кулаки, сказал Рыбасов. - Это у вас тут в тылу шпик на шпике, а мы в окопах страдаем.
Офицеру пришлось вернуть документы, но, уходя, он все же пригрозил:
- Не на этой станции, так на другой снимут.
С ним ушел из вагона и долговязый интендант, он побоялся остаться с солдатами. К вечеру Алешин, Рыбасов и Кедрин доехали до узловой станции, где им нужно было пересесть на другой поезд. Вокзал был переполнен пассажирами. Разузнав, что поезд приходит только ночью, солдаты решили поужинать.
Они вышли на улицу и, отыскав у палисадника свободную скамейку, сбросили свои вещевые мешки.
Кедрин, отвязав котелок, пошел за кипятком, а Рыбасов и Алешин стали вытаскивать из мешка сухари, воблу, сахар.
Вернувшийся с дымящимся котелком Кедрин сообщил:
- А тот мокрогубый, однако, вместе с нами вышел. Около комендатуры трется.
- Шут с ним, - сказал Рыбасов, решивший, что интендант больше не посмеет к ним пристать.
Фронтовики, размочив сухари и размягчив о края скамейки сухие воблы, принялись ужинать. Но не успели они сделать и несколько глотков, как их окружили солдаты комендантского взвода, обыскали и отвели в комендатуру.
Лысеющий комендант, с набухшими мешочками под глазами, просмотрев газеты и листовки, вытащенные из солдатских мешков, прищелкнул языком и сказал:
- Э-э, тут дело военно-полевым судом пахнет! Придется вам в тюрьму прогуляться.
С Алешина, Рыбасова и Кедрина в комендатуре сняли поясные ремни и под конвоем повели в другой конец города.
В Петрограде наступили белые ночи, солнце стало заходить поздно, а сумерки над городом не сгущались. В прозрачном и теплом воздухе всю ночь таинственно мерцал серебристо-голубой свет.
Странный блеск реки, призрачные мосты, повисшие в недвижимом воздухе, тишина бледной ночи вызывали у Кати Алешиной, вместе с радостным чувством, тревогу и непонятное желание расплакаться.
Несмотря на трудный день в цехе, на усталость, она каждый вечер ходила к Неве, останавливалась у гранитного парапета и, прислушиваясь к едва слышному звону текущей воды, любовалась красотой, которая должна была исчезнуть при первых лучах солнца, и ждала. Ждала, конечно, его - Васю Кокорева, - но, когда он появлялся, девушка делала вид, что она здесь случайно. Ей не хотелось сознаваться в своей слабости. Застенчивость заставляла ее вести себя вызывающе. Однажды, словно удивись, Катя даже спросила:
- Чего ты каждый вечер сюда ходишь?
- А ты? - поинтересовался он.
- Чтобы посмотреть на тебя, глупого, - смеясь, ответила она.
- Ну и притворы же вы, девчонки. По пяти лиц у каждой.
- Мало насчитал, больше!
Постепенно Катя привыкла к такому тону в разговоре с Васей. Ее забавляло его смущение. Правда, порой Вася пугал ее своей угловатостью и резкостью, но чаще всего девушка видела его иным: робким и покладистым.
Чтобы не показаться ей глупым и скрыть свое простодушие, Василий старался выглядеть бесшабашным заставским парнем, которому по душе острая словесная перепалка. Он делал вид, что ходит на правый берег Невы лишь побалагурить и посмеяться. Хотя сам готов был не есть, не спать, лишь бы встретить Катю.
На работе, в клубе и во время патрулирования он думал о ней. Иногда сердился на Катю и говорил себе: "Хватит, больше не пойду! Нельзя же столько времени тратить на девчонку! Надо бежать от нее. Довольно!"
Одни сутки Василий стойко выдерживал, но к вечеру другого дня, словно одержимый, опять садился в трамвай и ехал через весь город к Неве.
Наконец он набрался храбрости и сказал ей как бы невзначай:
- Я, кажется, тебя люблю.
- Ну и вкус же у тебя! - заметила она. - Что ты нашел во мне?
А глаза ее говорили: "Чудеса! Откуда у тебя столько смелости?"
- Честное слово, я не шучу, мне трудно день побыть без тебя…
- Не выдумывай! - перебила она его. - Ну, что тебе взбрело в голову?
А глаза ее требовали: "Говори... говори! Ну, чего ты замялся?"
- Скажи ты слово, шевельни бровью, - продолжал Вася, - я для тебя хоть в Неву!
- А ну! - произнесла она насмешливо, не веря в то, что он говорит серьезно.
Василий вскочил на гранитный парапет и выжидающе смотрел на нее.
- Что же ты? Испугался холодной воды!? - спросила Катя как бы удивленно.
Он прижал руки к бокам, как это делают мальчишки, прыгая "солдатиком", и, шумно влетев в воду, скрылся с головой в волнах.
У Кати захватило дыхание. Девушка не думала, что ее нелепое желание будет выполнено с такой безрассудной поспешностью. Она всматривалась, где же он покажется, и чувствовала, как сердце сжимается от страха: "А вдруг не выплывет, утонет? Что же я буду делать?"
Проходили секунды, а его все не было видно. Охваченная отчаянием, она просила:
- Перестань, Вася! Не смей так шутить! Юноша умышленно проплыл под водой метров десять и вынырнул в тени у гранитной стенки набережной. Катя не замечала его. Он слышал, как она испуганно окликает его и по плачущему голосу понял, что Катя сейчас закричит на всю набережную, созывая людей на помощь. Он шумно отфыркнулся и произнес:
- Ух, как холодно!
- Ой!.. А я уже перепугалась… думала утонул. Какой ты противный! - смеясь и плача, заговорила она. - Плыви скорей к спуску… Он там, дальше!..
В отяжелевшей одежде плыть было не легко. Хорошо, что причальный спуск с гранитной лесенкой находился ниже по течению реки. Пока Вася добирался до него, Катя спустилась к воде и, всхлипывая, шмыгая косом, как нашкодившая девчонка, ждала его. Она подала ему руку, помогла вскарабкаться на скользкие камни, а затем, бессвязно говоря: "Глупый, зачем ты? Я и так верю. Ты мне ближе всех, я чуть с ума не сошла!" - принялась целовать его теплыми, солоноватыми губами.
Утерев мокрыми пальцами глаза Кате, Вася потянул ее за нос и сказал:
- Перестань разводить сырость, я и так промок до нитки. Мне надо выжать одежду.
- Снимай, я помогу тебе, - предложила она. Василий с трудом стянул с себя рубашку с тельником и отдал их Кате.
Девушка набросила на него свою жакетку и убежала по лесенке наверх.
Василий разулся, вылил из ботинок воду, сбросил с себя одежду и стал выжимать ее.
Вечер был прохладным. Кожа на его теле стала пупырчатой, как у ощипанного гуся. Внутри все так сжалось, что трудно было дышать. Пришлось быстрей натянуть на себя набрякшие влагой и холодом брюки.
Когда Василий стал обуваться, вниз спустилась Катя и стала помогать ему натягивать тельник. Василий, чтобы не показать девушке, как он дрожит, стиснул зубы. Но от этого вдруг икнул и испуганно скосил глаза на Катю. Та сделала вид, что ничего не слышала, и стала торопить его:
- Одевайся скорей!
Надевая косоворотку, Василий вновь икнул.
- Ты простудился, - сказала Катя.
- Нет, я просто… - и он опять икнул два раза.
Это было так забавно, что оба расхохотались. Любопытные пешеходы, остановившиеся было взглянуть на происходящее, испуганно шарахнулись в сторону. Они приняли их за сумасшедших.
Катя схватила Василия за руку.
- Бежим! - предложила она. - Тебе надо согреться.
Они побежали к Сампсониевскому мосту, пересекли Невку. В переулке Василий придержал девушку и спросил:
- Куда ты?
- К нам, - ответила она. - Твою одежду надо утюгом высушить!
- Но у вас же все спят?.
- Молчи! - приказала она и потянула его за собой.
Добежав до Катиного дома, они поднялись на второй этаж. Девушка открыла дверь своим ключом и провела Василия на кухню.
- Посиди здесь, - сказала она шепотом. - Я сейчас сухое достану.
Сняв туфли, она ушла в одних чулках и вскоре вернулась с отцовским бельем и брюками.
- Иди в ванную и перемени все.
Пока Вася переодевался, Катя успела поставить на спиртовку небольшой кофейник, насыпала углей в духовой утюг и стала разогревать его.
Из ванной юноша вернулся в кухню босиком. Рубашка и брюки Дмитрия Андреевича были ему впору, но немного широковаты. Катя усадила его за стол и шепнула:
- Сейчас я напою тебя горячим.
- Ничего, я уже согрелся.
- Не ври, ты еще дрожишь. Выпей кофе, он настоящий, от пристава сохранился.
Кофе действительно был ароматным и крепким. Василий даже раскраснелся.
Только сейчас, в серебристо-голубом свете белой ночи, Катя разглядела, как он похудел и осунулся за последнее время. "Это из-за меня, - подумала она. - Он каждый день возвращается пешком и, наверное, не высыпается".
- Ты видишь сны? - вдруг спросила она у него.
- Нет, не успеваю. Едва сомкну глаза, а бабушка уже тормошит: "Вставай, Васек, пора".
- Пока я буду подсушивать и гладить, ты можешь пойти в комнату и лечь на мою оттоманку, - предложила Катя.
- Не до сна теперь. Скоро, наверное, трамваи пойдут.
- Тогда дай слово, что сегодня вечером ты пораньше уляжешься спать.
- А когда же мы увидимся?
- Завтра или послезавтра.
- Нет, завтра, - потребовал он.
Уходя, Василий задержался у дверей, - трудно было расставаться. И Кате захотелось, чтобы на прощанье он ее поцеловал. Но, когда Вася потянулся к ней, девушку вдруг охватило смятение: она готова была оттолкнуть его и убежать. Но почему-то не сделала этого, а сама прильнула к его губам.
***
Радостное чувство не покидало Катю весь день. Вечером, когда она пришла в райком, Наташа изумилась:
- Что с тобой? Ты сегодня какая-то…
- Ненормальная, да? - подсказала ей Катя.
- Вроде.
- Понимаешь, он любит меня, - шепотом сообщила она.
- Вот так открытие! Это давно всем было видно. Странно, что ты не замечала.
- Но вчера он сам признался.
- Удивительная храбрость! - не без иронии сказала Наташа.
Дома Катю ждала недобрая весть: пришло письмо от отца, в котором он намеками сообщал, что опять попал в тюрьму и не знает, скоро ли вырвется из нее.
"Очень хочется, - писал он в конце, - чтобы наши друзья хотя бы из газет узнали, почему мы не можем передать им привет из Питера. Если сумеешь, пошли им такую газету. Пусть почитают и покурят за наше здоровье. Одну отправь Никите Поводыреву, другую - Алексею Агашину, третью - Ерофею Лешакову. Надеюсь, что ты, как всегда, будешь умницей.
Крепко обнимаю мою дорогую.
Поцелуй за меня мать и бабушку.
Твой отец".
Захватив письмо, Катя поспешили к Гурьянову. Тот еще не спал. Он внимательно прочел послание Дмитрия Андреевича.
- Нда, не везет ему, - задумчиво произнес Гурьянов. - Нам мешкать нельзя, надо сегодня же сходить в "Солдатскую правду".
Захватив несколько листов почтовой бумаги, Гурьянов надел кепку и пошел с Катей на Петроградскую сторону.
В редакции "Солдатской правды", несмотря на поздний час, в комнатах еще толпился народ. Катю и Гурьянова принял бритоголовый сотрудник редакции, с припухшими и усталыми глазами. Внимательно выслушав их, он взял письмо, сходил с ним в соседний кабинет и, вернувшись, сказал:
- Редактор согласен. Попробуем двух зайцев убить: солдат известить и Керенского потревожить.
Он сам составил небольшую заметку, в которой редакция спрашивала у военного министра: почему не вернулись в окопы три фронтовых делегата? За что арестованы Дмитрий Алешин, Кузьма Рыбасов и Федул Кедрин? Не собирается ли командование ввести старые порядки в армии?
На другой день заметка была напечатана.
***
Члены солдатского комитета - Поводырев, Агашин и Лешаков - накануне наступления получили одинаковые письма:
"Дорогой товарищ!
От Дмитрия Андреевича мне стало известно, что у Вас нет курительной бумаги и что Вы рады пустить на закрутки газету. Посылаю Вам "Солдатскую правду". Прочтите и покурите за здоровье Рыба-сова и Кедрина.
Катя Алешина".
В том же конверте находилась аккуратно сложенная "Солдатская правда".
"Кто эта Катя? И кто ей наговорил, что у нас нет курительной бумаги? - задумались солдаты. - Откуда она знает Рыбасова и Кедрина? А не дочь ли это Алешина? Его Дмитрием Андреевичем зовут. Видно, газета прислана неспроста".
Сойдясь в блиндаже, они вслух стали читать "Солдатскую правду" и вскоре наткнулись на заметку, из которой узнали, что посланные в столицу товарищи арестованы.
- Надо выручать их, - сказал Лешаков. - Давайте завтра же соберем митинг и потребуем, чтобы их выпустили.
Глава девятнадцатая. ИЮЛЬСКИЕ ДНИ
От Дмитрия Андреевича писем больше не было. Катю это тревожило.
- Не случилось ли с ним чего-нибудь худшего? Говорят, - в армии снова вводятся расстрелы. Неужели их судить будут?
- Выжидать нельзя, надо что-то предпринимать, - сказал Василий. - Может быть, сходим в редакцию? Там подскажут, как быть.
- Идем, - согласилась Катя.
В редакции "Солдатской правды" Катя отыскала знакомого ей бритоголового сотрудника. Он пригласил их сесть к столу, поинтересовался:
- Ну как, помогла заметка?
- Не знаю. Я отослала газету отцу и его товарищам. Но ответа нет. Вот пришла узнать, что еще делать.
- Я бы. на вашем месте сейчас ничего не предпринимал, - сказал тот. - Не сегодня - завтра решится главное. Вы, наверное, слышали, что министры буржуазных партий вышли из состава правительства? Этим маневром они хотят снять с себя вину за провалившееся наступление на фронте. Все было авантюрой. Загублено более пятидесяти тысяч солдат. Буржуазные газеты уже трубят, что во всем виноваты социалисты, разложившие армию… Сегодня солдаты пулеметного полка, которых хотят убрать из столицы, взбудоражили весь город. На одном только "Путиловце" они собрали больше двадцати тысяч народу. Если удастся убедить Всероссийский Исполнительный комитет покончить с двоевластием, то вам беспокоиться нечего, - отец скоро вернется. Так что следите, как развернутся события. Поблагодарив его за совет, Катя потянула Василия на улицу, а там сказала:
- У вас, оказывается, митинг, а ты со мной. Сейчас же поезжай. И мне надо на завод.
Они вместе пошли к трамвайной остановке. Катя так торопилась, что последние полсотни шагов вдруг понеслась бегом и на ходу вскочила в отошедший трамвай. Лишь в вагоне она вспомнила, что они не уговорились о встрече, и, выглянув с площадки, крикнула:
- Приходи пятого в восемь!
Катя видела, как Василий помахал ей рукой, но не расслышала, что он ответил.
Василий, перебежав на другую сторону улицы, с трудом уцепился за поручень переполненного трамвая, уперся ногой в выступ у буфера и, так вися, поехал.
Только в десятом часу он попал на "Путиловец". Главные ворота оказались раскрытыми настежь, а заводской двор был переполнен возбужденными людьми. На митинг, видимо, сошлась вся Нарвская застава. Здесь были и текстильщики, и матросы, и гренадеры. Ораторы сменялись один за другим. Многие требовали без промедления идти к Таврическому дворцу. Толпа встречала эти предложения гулом одобрения, а тех, кто возражал, освистывала.
В одиннадцатом часу вечера распространился слух о том, что рабочие Выборгской стороны уже перешли Неву и движутся по Литейному проспекту. Эта весть еще больше взбудоражила путиловцев.
На трибуну взбежал рослый матрос. Замахав бескозыркой, он выкрикнул:
- Кто за выступление, - поднимай руку! Над головами поднялось море рук.
Митинг кончился сам по себе. Люди бурным потоком хлынули на улицу и двинулись к центру города.
В столице еще не кончились белые ночи. Голубой сумрак окутывал улицы. Фонари нигде не горели.
По пути нарвцы останавливались у заводов, снимали с работы ночные смены и шли дальше.
Василий, стараясь разыскать Дементия или Савелия Матвеевича, пошел вдоль рядов. Он попытался оглядеть всю колонну, растянувшуюся почти на версту, но конца ее не увидел.
"Ну и народу! - подумал он. - Неужели и теперь власть не будет нашей?"
Уже был второй час ночи, когда нарвцы подошли к Таврическому дворцу. Солдаты, толпившиеся на площади, расступились и пропустили их вперед.
Путиловцы, плотным полукольцом оцепив дворец, послали своих представителей на заседание Исполкома.
В зале было жарко и накурено. Разморенные депутаты поснимали пиджаки. Многие из них сидели без галстуков, с расстегнутыми воротниками. Нарвцы прошли к президиуму и потребовали слова.
- Больше двадцати тысяч путиловцев сейчас находятся у Таврического дворца, - сказал один из них. - Мы не уйдем отсюда, пока вы не арестуете министров Временного правительства и не возьмете власть в свои руки.
Меньшевики и эсеры, сидевшие в президиуме, стали перешептываться:
- Поток делегаций - работа большевиков. Они умышленно возбуждают народ... хотят силой принудить нас взять власть.