- Слон трубит, - определил Тарутин. - Говорят, он пудами овощи и хлеб жрет. А нам с тобой хоть бы полбуханочки. Живот здорово подвело: со вчерашнего утра ничего не ел.
- Нда-а, - протянул Проняков. - Сейчас бы тепленького ржаного хлебца с прокладочкой из сальца. Вкуснота!
- Знаешь что?. - вдруг решил Тарутин. - Ты тут поглядывай, а я мигом обернусь! Не видал, где камбуз?
- Нет, не примечал. Ты у солдат спроси, может, чайная или тайная лавочка есть. Вот тебе деньги.
- Не надо, - отказался Иустин. - Своих хватит.
Он спустился вниз и скрылся за каменными строениями. Проняков, присев на корточки, стал зорко поглядывать по сторонам. Минут через пять он приметил движение в парке: вдали от дерева к дереву перебегали солдаты. В руках у них были винтовки, а за спинами горбатились ранцы.
"С фронта прибыли, - догадался Проняков. - Неужто воевать с ними придется? Ничего глупей не придумаешь! Они ведь хотят того же, чего и мы. Вот Подлецы соглашатели, все запутали!"
- Эй, за пулеметом, не зевать! - крикнул он соседям.
- Видим, - ответили пулеметчики. - Пугнуть бы надо, чтоб близко не подходили!
- Но-но! Я вам пугну! - послышался снизу грозный голос. - Без команды - ни одного выстрела.
***
Войска Временного правительства, обойдя Петропавловскую крепость с востока и запада, стягивали вокруг нее плотное кольцо. Они подходили все ближе и ближе. Уже был занят парк, заполнены прилегающие улицы и проспекты.
Матросы сумрачно наблюдали за подготовкой противника к осаде.
Многие нет-нет да поглядывали в сторону моря: не покажутся ли на Неве дымы кораблей, идущих на помощь. Но широкая река была пустынна.
К Иоанновским воротам подошел парламентер. Размахивая белым флажком, он выкрикнул:
- Эй, в крепости! Вышлите для переговоров своих парламентеров. На размышления даем полчаса.
Парламентер ловко повернулся кругом, звякнул шпорами и ушел.
Осажденные выбрали для переговоров трех человек. Но к ним присоединились еще офицеры из гарнизона крепости. Они вместе прошли сквозь цепи войск и скрылись за деревьями парка.
Переговоры велись долго. Наконец парламентеры появились на улице. Они возвращались в крепость нахмуренными и с какими-то незнакомыми морякам людьми.
- Все ясно... Сдаваться! - определил Иустин Тарутин. - Ораторов для уговора ведут. У-у, трусы. Весь флот опозорят. Но я никому не подчинюсь и оружия не сдам. Без меня позорьтесь.
- Что же ты, один воевать будешь? - спросил Проняков.
- Буду, - упрямо ответил Иустин. - Не испугаюсь!
Он зарядил винтовку обоймой, сел в тень под куст и, сердито сверкая глазами, закурил.
- Слушай, Иустин, давай без глупостей! - сказал Андрей. - Ты же моряк и понимаешь, что без дисциплины нашему брату невозможно.
- И ты туда же! - перебил его Тарутин. - В уговаривающие записался?
Андрей чуть было не вспылил, но удержался и ответил с укором:
- Уговаривать дурней не такое уж большое удовольствие, но напомнить я обязан… из-за мелкого желания покобениться нельзя подводить товарищей. Подчиняйся большинству. Прошу только одного: посиди тут, пожалуйста, без всяких фокусов, а я мигом вернусь.
- Ладно, катись…
Оставив Тарутина, Проняков пошел к Петровским воротам… У Меньшикова бастиона он увидел митингующих. Там дело уже дошло до голосования. Большинство согласилось подчиниться призыву большевиков и сдать оружие.
Вскоре в крепость въехали два грузовика и остановились посреди двора. В их кузова полетели винтовки, шашки, палаши, револьверы, пулеметные ленты. Многие матросы бросали винтовки без затворов, револьверы без барабанов.
Проняков, боясь, что взбешенный Тарутин натворит без него глупостей, бросил свою винтовку в общую кучу и поспешил к Иустину, забрать его оружие. Но тот заартачился:
- Не отдам! Пусть ни мне, ни им.
Схватив свою винтовку, он вышел на стену и закинул ее в Кронверкский залив. Туда же полетели и подсумки с патронами. Потом он вытащил из ножен палаш, торопливо вырыл им под кустом небольшую продолговатую яму, уложил в нее свой маузер и сказал:
- Давай и твой; может, еще вернемся сюда. Оружие пригодится.
Оба маузера он аккуратно обернул куском толя, валявшимся у стены, засыпал яму землей и начал утаптывать. А Проняков тем временем выскоблил на кирпиче крепостной стены стрелку с цифрой "4".
- Смотри, - сказал он, - от нее ровно четыре шага.
- Есть, - ответил Тарутин. - А теперь пошли сдаваться. Шут с вами, подчиняюсь.
Но сдаваться было некому. Солдаты, осаждавшие крепость, вошли только в Иоанновский бастион.
Позже в крепости появились какие-то военные и штатские. Установив на открытом воздухе столы, они стали записывать сдавшихся матросов и отпускать через Петровские ворота в Иоанновский бастион.
Матросы стали покидать крепость. Солдаты, заполнившие дворик Иоанновского равелина, стоявшие у наружных стен крепости и моста, видя молодых безоружных моряков, удивились:
- Да это ж наши годки! А говорили, что тут бандиты какие-то.
Глава двадцатая. НА ВОЛЕ И В ТЮРЬМЕ
На углу Садовой и Невского Дементия Рыкунова зацепила пуля, посланная с крыши высокого дома. Рана была болезненной, но не опасной: пуля, пройдя сверху донизу вдоль лопатки, не задела кости, а пробила лишь мякоть на левом плече.
Вечером, меняя ему дома повязку, Игнатьевна спросила:
- А где же ты Васю оставил?
- Скоро придет, - заверил ее юноша, но и сам встревожился: "Куда же он делся? Не убили ли его?"
Он не стал ужинать, а выпил лишь кружку воды и прилег на топчан. Рана горела, боль отдавала в виски. Дементий закрыл глаза и вдруг почувствовал слабость и головокружение. Где-то во тьме слышалась стрельба, гул голосов. Звуки сливались, походили на перезвон кузнечных молотов... замелькали полосы раскаленного железа, и от горнов дохнуло жаром…
Игнатьевна часа через два разбудила беспокойно ворочавшегося во сне парня.
- Васи-то нет, - сказала она.
Дема с трудом поднялся, тряхнул головой, чтобы согнать с себя сон, и вновь почувствовал, как под ним заколебался пол и поплыли стены. Он схватился за край стола.
- Э-э… парень! - воскликнула Игнатьевна. - Да у тебя никак жар?
Она заглянула ему в глаза, дотронулась рукой до горячего лба.
- Ложись-ка в постель. Горе мне с вами.
- Ничего, бабушка. Вот посижу немного... и пойду искать.
- Куда ты такой пойдешь? Еще рану разбередишь. Отлежаться надо.
Игнатьевна помогла Деме раздеться, положила ему на лоб мокрое полотенце и пошла на завод. Найдя Савелия Матвеевича в завкоме среди дружинников, она спросила:
- А Васю моего не видели?
Лемехов, как бы припоминая, начал теребить ус.
- Да он будто с матросами был. Не пошел ли ночевать с Филькой на "Аврору"? Нынче многие наши ноги стерли. Шутка ли - пройти столько верст! И Вася заметно прихрамывал, - выдумывал кузнец. - Не беспокойся, Игнатьевна, вернется. Завтра я сам на Франко-русский схожу.
На другой день Петроград стал походить на оккупированный город: по мостовым, грохоча колесами, двигались пушки, двуколки, походные кухни, всюду разъезжали конные патрули и стояли заставы. Юнкера и донские казаки хватали всякого, в ком подозревали участника демонстрации, и тащили в штаб военного округа.
Савелий Матвеевич только к вечеру зашел навестить Дему.
- Как плечо? - спросил он.
- Вроде не болит, да вот Игнатьевна не позволяет подниматься.
- Правильно делает; отлежись, пока тихо. А где же ты дружка своего потерял?
- Сам не пойму. У Сенного рынка были вместе, а потом - делся куда-то. Надо бы сходить на Садовую, может, люди видели.
- Сейчас по улицам не очень-то находишься. Живо в тюрьму угодишь.
- Савелий Матвеевич, что ж это, конец всему?
- Ничего, не такое видели. Но придется выждать. Центральный Комитет велит в бой не ввязываться, а оружие припрятать до лучших времен. У вас тут с Васей, наверное, целый склад?
- Да нет, - сказал Дема. - Моя винтовка, три пистолета, тесак и патронов штук двести.
- Давай мне их, сегодня же зарою. Завернув оружие в мешок, Савелий Матвеевич посидел еще немного и, когда сумерки сгустились, ушел домой.
Выборгская сторона оказалась отрезанной от центра города. Все мосты были разведены, а по набережным патрулировали кавалеристы и пехотинцы. Всех, кто переправлялся через Неву на лодке, солдаты обыскивали и отводили к дежурному офицеру. Тот либо отпускал нарушителя, либо отправлял в Главный штаб.
Выборжцы, побывавшие за Невой, видели, как взбесившиеся гостинодворцы, юнкера и чиновники избивали мастеровых и тащили "купать" в Фонтанке. Рабочему человеку опасно было показываться на Садовой улице, на Литейном и Невском проспектах: за всякое неосторожное слово, даже за косой взгляд его могли обвинить в шпионаже и растерзать.
- Как же мы дальше будем существовать? - спросила у Наташи Катя.
- Видимо, полулегально, - ответила та. - Ты читала, что о Ленине в газетах пишут?
- Возмутительно! Как им не совестно?
- Нашла у кого совесть искать! Они придерживаются правила: лги больше, обливай человека грязью, авось да что-нибудь прилипнет.
- Но мы должны протестовать... защитить его!
- Как же ты это сделаешь, когда все наши газеты разорены и закрыты?
- Объявить забастовку.
- Хотели, даже собрались в сторожке "Рено", но Владимир Ильич против. Он говорит, что забастовка может вызвать ответные меры и при таком засилии военщины привести к полному разгрому, а мы обязаны сохранить боевые силы. Ленин сам переходит на нелегальное положение.
- У меня все эти дни какое-то нехорошее предчувствие, - сказала Катя. - Точно должно случиться еще что-то худшее.
- Что же может быть хуже?
- Не знаю, но у меня душа болит.
Два дня подряд Катя ходила к Неве, надеясь встретиться с Василием на обычном месте. Но на набережной были только патрули.
Она пыталась по завкомовскому телефону дозвониться до "Путиловца", билась у аппарата больше часа, но ничего не вышло: "барышни" так соединяли рабочие районы, что в ответ слышалось лишь сердитое аллеканье да невнятное гудение.
Не написать ли письмо? Но кто ответит? Бабушка у Васи неграмотная. И на Дему рассчитывать нечего: если что случилось с одним, не минует и Другого.
Вечером из прихожей донесся звонок. "Он!" - обрадовалась Катя и бегом бросилась открывать Дверь.
Увидев в полутьме лестничной площадки долговязого военного, девушка встревожилась.
- Вам кого? - спросила она.
- Вас, Екатерина Дмитриевна, - ответил нежданный гость. - Разрешите войти?
Думая, что это приехал кто-то от отца, Катя пропустила военного в прихожую, закрыла дверь на крючок, включила свет и... от испуга чуть не вскрикнула. Перед ней, с кривой ухмылкой, стоял влажногубый и бледнолицый шпик, которого путиловцы зимой ловили в парке. "За мной", - решила девушка, и вся кровь словно отхлынула от ее сердца.
Заметив, как Алешина изменилась в лице, Аверкин поспешил ее успокоить.
- Не волнуйтесь, я пришел как друг… Вы, наверное, думаете, что я следил за вами с дурной целью? Клянусь, только из-за вас самой. Я все дела запустил... в дождь, в любую погоду, только бы увидеть...
Страх у девушки прошел, осталось лишь настороженное и неприязненное чувство к этому опасному человеку.
- Что вам от меня нужно?
- У меня серьезный разговор о вашем отце. Его Дмитрием Андреевичем зовут?
- Да, - ответила девушка.
- Здесь н-не очень удобно, - оглядевшись по сторонам, заметил сыщик. - Может, разрешите в комнату?
Катя молча открыла дверь в бывший кабинет пристава. Аверкин как-то боком проскользнул в комнату и с наигранной веселостью сказал:
- Для начала разрешите представиться: помощник тайного советника юстиции Виталий Фролович Аверкин. Имею также некоторое отношение и к контрразведке. - При этом он щелкнул каблуками и, ожидая, что Алешина, проникшись уважением к его деятельности, скажет хоть несколько учтивых. слов и протянет руку для примирения, стоял чуть согнувшись.
Но Катя прошла мимо, молча указала на стул и села напротив. Она ждала: что же он знает об отце?
Аверкина не обескуражила презрительная холодность хозяйки, - шпик привык к такому отношению.
Облизав и без того влажные губы, он вдруг перестал ухмыляться, глаза его сузились, стали жесткими.
- У меня не одно дело к вам, а несколько, - присев на кончик стула, официально сообщил он. - Первое - относительно квартиры, в которой вы проживаете. К нам обратилась жена... в общем клиентка Урсакова, с просьбой освободить незаконно занятые комнаты и предъявить иск за расхищение и порчу имущества.
- У нас есть разрешение Исполкома и на квартиру и на имущество бежавшего царского пристава, - сказала Катя.
- Охотно верю, - поспешил согласиться Аверкин. - Но, к сожалению, оно законной силы не имеет. Дом-то принадлежит купцу Меньшову, а имущество - Урсаковым, - так ведь?
- Так, да не так. Революция лишила грабителей прав на имущество.
- Наоборот, она будет защищать их.
- Вы, видно, о какой-то своей революции говорите?
- Вот именно, - ответил Аверкин. - Какая есть. - Так чего же вы медлите? - с вызовом спросила девушка. - Выгоняйте!
Аверкину не нравился ее резкий тон, и он не без укора заметил:
- Зачем же так грубо? Я ведь пришел не выгонять, а подсказать, помочь. При добром согласии всякое дело можно уладить..
"Чего доброго, в любви начнет объясняться", - подумала Катя и решила переменить тему разговора.
- Что вы знаете о моем отце? - спросила она.
- Нам известно, что он в тюрьме, и по очень серьезной статье: разложение армии по заданию иностранной разведки. А за это в военное время - расстрел.
Кате и в голову не приходило, что над отцом нависла такая угроза.
- Не может этого быть! - испуганно возразила она. - Он ничего такого не сделал.
- Я вам сочувствую, но факт остается фактом... измена присяге. Если не расстрел, то виселица! - повторил Аверкин. Ему хотелось запугать ее, помучить страхом. Он видел, как девушку ошеломила его весть, и радовался: "Сейчас она станет мягче".
А Катя в растерянности думала: "Что же делать: возмутиться и прогнать или выведать все, что можно?. Ради отца!"
Аверкин настороженно присматривался к девушке. Он понимал, какая борьба идет в ее душе, и поэтому с некой обидой в голосе сказал:
- Я бы, конечно, кое-что мог сделать для вас. Дело ведет знакомый мне следователь. Но вы так принимаете, что я скорей должен мстить, нежели помогать…
- Простите, - прервала его Катя. - Какое у вас еще дело?
- По поводу вашего знакомого - Василия Кокорева. Схвачен, можно сказать, на месте преступления, с уликами, как грабитель и агент иностранного государства. Под усиленным конвоем препровожден в "Кресты".
От этой вести сердце у Кати словно остановилось, ей стало трудно дышать.
"Неужели правда? - думала она. - Нет, нет, он лжет! Какое ограбление? Дурацкая выдумка!" - Стараясь не показать своего состояния, она как можно спокойнее спросила:
- А откуда вы это знаете?
- Знаю... такая уж должность, - уклончиво ответил он и тут же решил прихвастнуть: - У меня, видите ли, брат занимается особо важными делами. Он юридический кончил. Через него я на любое дело могу повлиять. Вот если бы знал вас получше, скажем, гулял... Вы как насчет островов?
Видя, что глаза у девушки сделались недоуменными, что она сейчас вспылит, он поспешил добавить:
- Не сегодня, конечно, я понимаю. С вашего позволения, может, в субботу, часиков в восемь?
"Пусть приходит; я кого-нибудь позову", - решила Катя.
- Хорошо, - сказала она, - я буду дома. Разузнайте все подробней.
- Можете не сомневаться… с отцом будет устроено. Ежели со мной хорошо, так и я в долгу не останусь.
Чтобы скорей выпроводить его, девушка протянула руку. Аверкин цепко схватил ее пальцы, сжал их и задержал в своей холодной и влажной руке.
- Постараюсь… самым наилучшим образом, - бормотал он. - До субботы!
Закрыв за ним дверь, девушка поспешила на кухню, тщательно вымыла и вытерла руки, но гадливое чувство, какое бывает, когда прикоснешься к мокрице, не проходило у нее.
"Что же мне предпринять? - задумалась она. - Первым делом надо выяснить, в тюрьме ли Вася? Но как это сделать? Видно, придется пойти к следователю".
На другой день Катя отпросилась с работы, надела лучшее платье и пошла на прием к следователю. Лысоватый, пучеглазый чиновник принял ее любезно, усадил в кресло и спросил:
- Чем могу служить?
Узнав, что Алешина добивается свидания с арестованным путиловцем, он, как бы с сожалением, сказал:
- Пока идет следствие, свиданий не полагается. - Скажите, пожалуйста, в чем его обвиняют? -спросила Катя.
- А вы кто ему будете? - поинтересовался следователь. - Сестра? Невеста?
Катя не знала, что сказать.
- Знакомая, но... можно сказать, невеста, - заливаясь румянцем, ответила она.
- Ах, вы еще не определились! Так, так... понимаю. - Нагловатые глаза следователя замаслились; ему доставляло удовольствие смущать молоденьких девушек. - Видите ли, мы ничего не можем сообщить, пока не кончится следствие.
- Но хотя бы… что грозит?
- Порадовать вас не могу. По меньшей мере - пожизненная каторга.
- Не может быть! - возмутилась девушка. - За что?
Следователь безмолвно развел руками, как бы говоря: "Вот этого вы у меня не выпытывайте".
Проводив Алешину до двери, он расшаркался и сказал:
- Заходите, Может быть, на днях что-либо прояснится.
От затхлого запаха казенного помещения, вида пыльных стен, выкрашенных серо-коричневой масляной краской, Катю мутило. На душе было нехорошо.
"Неужели пожизненно? - Она не могла примириться с этой мыслью. - Надо выручать, сделать все, что в наших силах!"
Выйдя на солнечную улицу, девушка почувствовала головокружение. Постояв с минуту у каменной стены, она вновь обрела возможность двигаться.
Катя никогда не думала, что без Васи так померкнет солнечный день. Она вспомнила, каким усталым и бледным было его лицо в последний вечер, и почувствовала, как слезы защипали глаза. "Он погибнет в тюрьме. Ему не выжить!" Только теперь девушка поняла, как любит его. Для него она могла бы пожертвовать жизнью. Но разве это спасет? Что же предпринять?
Катя зашла в райком, вызвала Наташу в коридор и рассказала ей о своем разговоре со следователем.
- Надо немедля действовать, - сказала та. - Поезжай на "Путиловец".
- Одной поехать? - растерялась Катя. - С какими глазами я там покажусь? Кто я ему?
- Не важно! Какое это имеет значение, когда товарищ в беде?
Катя послушалась ее и поехала. В завкоме "Путйловца" она спросила у дежурного:
- Вы бы не могли мне дать адрес Савелия Матвеевича Лемехова?
- А кто он такой?
- Старый кузнец, большевик.
- А-а, усатый такой? Знаю.
Дежурный куда-то убежал и, вернувшись через несколько минут, сообщил:
- Живет в Чугунном… предпоследний дом справа.
Катя поблагодарила его и вышла на улицу.