Глава девятая
Алекс возвращался по берегу океана и думал о Старом Старике и о том, что ему, Алексу, в общем-то, здорово повезло: где бы он еще смог узнать праздник благодарения, и познакомиться со Старым Стариком, и приобщиться к тому, чему он еще не знал названия?
Алекс вспомнил свою северную жизнь. По ней выходило, не задержись он тогда на Новосибирских островах (не было подмены), ему удалось бы разок побывать на юге, а не мчаться на полуостров, а теперь вот быть без материка уже пять лет, пустяк, в сущности, но, как всякий молодой северянин, он мыслит свою работу на севере от отпуска до отпуска и готовится к отпуску в течение двух с половиной лет, потому что ничего, кроме хорошего, от юга и от обилия свободного времени не ждет. Этому призрачному "хорошему" он еще тоже не знал названия и пока всего-навсего видел себя в мокром плаще за мраморной стойкой бара.
"А разве мне сейчас плохо? - думал он. - Что-то оставлено здесь, ведь не зря же я чувствую Старого Старика и слышу его слова? Ничего не бывает просто так, ничего не бывает зря", - думал Алекс.
На берегу совсем не было народа, но Алекс улавливал дух праздничности и в тихом голубом мерцании льдин, и в светлых сумерках угасающего дня, и в самой тишине поселка. Даже плеска воды не было слышно, или это ему просто казалось.
"Если бы всюду люди могли так отмечать свои небольшие праздники, так тихо и несуетливо жить, - думал Алекс, - как счастливы бы они были".
Алекс смутно догадывался, что в век четких понятий, ясных категорий, однозначных определений ему следовало бы тоже как-то обозначить свое состояние. Хотя он и понимал, что никакая формулировка не сможет определить ощущение, состояние души, настроение мига, которое переживаешь сейчас.
"Ох уж это постоянное стремление теперешнего человека все определить, все поставить на место! - думал Алекс. - Зачем? Вот хорошо мне сейчас, чего еще надо? Чего?"
Он усмехнулся, ускорил шаг, направился к дому Кащеева.
Из-за угла дома выскочили две собаки. Одну из них Алекс знал. За ней гналась белая собака, тощая, со свалявшейся шерстью на боках. Тут же откуда ни возьмись выскочил рыжий мужик, удар тяжелого сапога пришелся прямо в живот белой суке, она отлетела, заскулила, поползла в сторону.
- За что? - Алекс дрожал.
- Она гналась за нашим, - равнодушно пояснил мужик. Это был подсобник со склада ТЗП Петр Шкулин.
- Это их собачье дело! - взорвался Алекс.
Шкулин как-то странно посмотрел на него и торопливо зашагал прочь от дома.
"Он, наверное, трус, - подумал Алекс. Его все еще колотило. Он присел на ступени дома, закурил. - Надо будет зайти в ТЗП, рассказать об этом Карабасу".
Он медленно поднимался на крыльцо дома, и вдруг в темноте коридора ему почудилось лицо Старого Старика, он увидел лицо Старого Старика, и Старый Старик ему сказал:
- Желтые болезни - мнительность и страх - должны погубить негодяя.
За дверью комнаты слышались голоса, но с тяжелым настроением ему не хотелось идти на праздник, на вечернее застолье, он вернулся на крыльцо, сел, закурил еще одну сигарету.
В словах эскимосского пращура был совет, но какой? Как их расшифровать - эти простые слова?
"Мнительность и страх… Конечно он трус, этот мужик. Поэтому жесток… Мнительность и страх… Он должен понести наказание. Ему воздастся… Мнительность и страх".
Алекс отшвырнул прочь сигарету. Он знал, что делать.
- Хорошо, Старый Старик, - сказал он. - Будь по-твоему!
Он толкнул дверь. За столом сидели Кащеев, Джексон, Ш.Ш., Мальчиков и дядя Эля.
- Мы тут без тебя отбивные соорудили, - похвастал Кащеев. - Даже он попробовал, - кивнул Кащеев в сторону Ш.Ш.
- Совсем немнога. Вот, чуть-чуть, - и Ш.Ш. показал спичечную коробку.
- Ну и как? - спросил Алекс.
- Нэ знаю. Нэ понял.
- Вот когда Мурман соорудит котлеты, у-у-у! - подзадоривал Кащеев.
- Завтра, завтра, - отмахнулся Алекс.
Кащеев знал, что Мурман был на празднике в яранге, ему об этом сообщил Джексон, и Кащеев втайне был рад за своего молодого друга. На памяти председателя колхоза не так-то уж много было случаев, когда на ритуальный праздник приглашали бы кого-то со стороны.
- Хотели бифштекс с кровью! - сказал дядя Эля.
- По-морскому…
- И сырой вкусно, и горячий вкусно, - улыбаясь, добавил довольный Джексон, - кит - всегда вкусно, рьев!
- Сырой!? - удивился Ш.Ш.
- Чудак-человек, - вздохнул Кащеев и начал терпеливо объяснять Ш.Ш., как ребенку: - Любое мясо, кроме свинины, предпочтительней есть сырым. На первом месте тут стоит оленина, затем мясо морского зверя. Лучше всего сырым и свежемороженым, как рыбу.
- Так и называется это - мясная строганина, - поддержал Мурман.
- Сколько европейцев умирало в Арктике от цинги. Бессчетное множество! Все жаловались на недостаток витаминов. И никому в голову не приходило - почему столетиями живут в этих же льдах эскимосы и чукчи и никто никогда не болел цингой и понятия о ней не имел? Почему? Потому что все витамины они получали из сырого мяса, которое бегало и плавало вокруг. Ясно?
- Ясно, - недоверчиво кивнул Ш.Ш.
Молчаливый Мальчиков молчал.
Дядя Эля наполнял рюмки и фужеры и беспрестанно курсировал по маршруту комната - кухня.
Ш.Ш. с неприкрытой подозрительностью выслушивал кулинарные откровения Кащеева.
Джексон нахваливал отбивные, простодушно радуясь празднику.
Но Алекс чувствовал, что в воздухе витает призрак Пивня.
Так оно и было. И он решил сам начать об этом.
- Его видели на почте, - оказал он. (Сообщение Алекса выглядело совсем по-чукотски. Вот так охотник никогда не называет предмет своего преследования, свою цель. Он или назовет его местоимением, или псевдонимом, понятным всем окружающим.)
- Я - сельсовет, - сказал Джексон. - Я предупредил почту.
- И как?
- Хорошо предупредил, - засмеялся Кащеев. - Пивень хотел звонить в райцентр, дозвониться не удалось ввиду, сами понимаете, непрохождения. Хотел дать телеграмму, сеанс связи не состоялся по техпричинам.
- Но он сдал заказной авиапакет, - заметил Ш.Ш.
- Пакету долго лежать, - сказал Алекс. - Метео дали плохой прогноз на эту неделю. Будем мы без самолетов. Я знаю.
- Не в этом дело.
- Пакет без акта - одни эмоции, - возразил председатель. - Эмоциям в наше время не верят. Это его не первая и не последняя глупость.
- В море китов всем хватит, - проснулся Мальчиков.
- Подожди, - шикнул на него дядя Эля.
- Мальчиков, надо в море! Завтра! - торопил Джексон.
- Вот именно, - сказал Кащеев. - Надо принципиально решать, вести добычу китов или нет. Или вести склоку.
- Решайте, чтоб людям было хорошо. А я на службу.
С этими словами Ш.Ш. ушел в ночь.
- Предупреди команду: завтра - с утра пораньше.
Мальчиков кивнул, согласившись с председателем. За зиму ему надоело на берегу, и он готов был в море в любую погоду. Там, в море, этот суровый на вид и немногословный человек преображался. Вся его сонливость и меланхолия улетучивались с первым ветром, команда любила его, и очень редко он возвращался ни с чем.
- Только гляди в оба! Упаси боже, убьешь неполовозрелого! - предупредил Кащеев.
Мальчиков кивнул.
- Да кто их сейчас разберет? - вмешался дядя Эля. - Разве в воде видно? Э-э! Сейчас везде акселерация… вроде бы кит, а на самом деле… гм… уголовный кодекс.
- Я пошел, - сказал Мальчиков. - А то у меня от этих разговоров под обшивкой тарахтит. - И он постучал себя по груди.
Маленький дядя Эля смотрел снизу вверх на гиганта Мальчикова и смеялся:
- Не смеши китов, капитан! Во дает! У Мальчикова - и вдруг сердце! Все нерпы в океане утонут со смеху!
- Нет, правда. Кажись, к непогоде… Ну, я пошел.
Кащеев проводил капитана.
Допив последнюю, поднялся Джексон.
Дядя Эля принялся убирать со стола. Он хотел свалить остатки пищи в ведро, но Алекс сложил все в кастрюлю и вышел на улицу кормить собак. Дядя Эля вышел следом подышать свежим воздухом.
Алекс свистнул, и со всех концов поселка к нему устремились темные тени. Собаки обложили его полукругом в ожидании еды. Он кидал им кусок за куском.
- Вы заметили, - спросил Алекс, - здешние псы всегда голодные?
- Знаю. Они упряжные. А каюры упряжных собак кормят раз в день - чтобы не жирели и хорошо работали. У жирных псов одышка, и они плохо бегают, плохо тянут нарту.
- Не знаю, я этого не пойму. Вот голодный человек разве будет хорошо работать? Так же, наверное, и собака…
- Каюрам виднее. Это их собаки. Не лезьте со своим уставом… Опыт содержания упряжек накапливался столетиями, молодой человек, ничего нового здесь вы не придумаете.
- А вы при возможности все-таки подкармливайте собак, - упорствовал Алекс. - Вот индийцы считают, что после смерти их души переселяются в собак. Как знать, может, сейчас вы не вожака кормите, а Рабиндраната Тагора, а?
- Я об этом не думал. У меня и так голова идет кругом.
- А вы думайте. Чаще думать никому еще не вредило.
- Послушайте, Алекс, что сегодня с вами? Какая собака вас укусила? Идемте ко мне, у меня есть чего выпить!
- Успеем… я хочу прогуляться.
- Ну, пока… заходите. Хорошенькая это идея с переселением душ! Прямо переселяются?
- Ну да. И на этот счет не может быть двух мнений. Даже от Академии наук не было протестов. А раз ученые молчат - значит, соглашаются.
- А куда ученые переселяются?
- Это уж смотря кто что открыл и кто как свою жизнь прожил. Вообще-то они все праведники, значит, во что-нибудь благородное, возвышенное, в слона например.
Была темная весенняя ночь. С моря потянул ветерок, но снег давно подтаявший, тяжелый, и поземки не было. Ярко светили звезды, но луна еще находилась за большой тучей. Сильный низовой ветер - к пурге, это Алекс хорошо знал. Он смотрел на небо, ждал, когда уйдет туча, выйдет луна и станет совсем светло. Шел он не спеша по берегу к туше кита, чтобы оттуда подняться в гору к зданию почты, самым коротким путем.
Туша кита была уже разделана. Аккуратные кирпичи сала лежали вокруг. Мясо за день успели увезти на звероферму. Нетронутой, в общем-то, осталась только голова. Алекс смотрел на скелет морского исполина и думал о бренности существования, о прошедшем дне - таком удивительном и странном.
Из-за тучи выглянула луна, стало очень светло, и вдруг рядом с китом он увидел большую тень человека. Алекс подошел поближе. Он узнал Карабаса. Улыбнулся.
- Ну как голодание? - спросил он.
- Да так как-то… - Карабас хотел развести руками, но не мог и потупил глаза. В руках у него была вырезка - килограммов пять китовой грудинки.
- Нарушаем режим? При таком питании не ждите похудания.
- Да чего уж… - вздохнул Карабас, - праздник все-таки. У всех праздник, а я что ж? Идемте, котлет наделаем…
- В следующий раз. Я уже праздновал.
Они разошлись.
Грустный Карабас шел медленно, прижимая мясо к груди. Он размышлял о том, что неплохо бы пригласить кого-нибудь на ужин, но ведь все пьющие, а он нет, и ему будет нехорошо с пьяным человеком. Он живо представил себе абстрактного пьяного человека - говорливого, шумного, с красными глазами. Совсем грустно стало одинокому Карабасу.
"Наделаю-ка я пельменей и приглашу завтра на обед детей. А на второе чай с конфетами. Только надо бы к тому времени про Бармалея сочинить, совсем я с ним запутался, пора с ним кончать, дети все равно не отступятся. Итак, что же все-таки делает Бармалей на Северном полюсе, черт возьми?!"
Не хотелось Мурману портить праздник Карабасу, он все же пришел на почту. Она давно закрыта, но это его не смущало. Как и всюду, здесь висело расписание - часы работы. Но если посетитель приходил во внеурочное время, после закрытия, ему шли навстречу, понимая, что просто так человек ночью не придет.
Заведующая почтой радистка Маша жила тут же в смежной комнате, там же у нее была радиостанция, и, пройдя из своей комнаты в служебное помещение, она открывала дверь, впускала посетителя, пряталась за перегородкой, принимала официальный вид, слушала суть дела и начинала работать.
- Машенька, свяжи меня, пожалуйста, с ТЗП, - попросил Мурман.
Маша кивнула, Алекс ушел к телефону, стал ждать.
- Говорите! - крикнула она ему.
- Алло, алло! - позвал Мурман.
- Привет, дорогой! - узнал его Карабас. - Что случилось?
- Тут такие дела, - волновался Алекс, - твой Шкулин убил собаку.
- Стрелял?
- Нет, ударил ногой белую собаку, она умерла.
- Неужели посмел?
- Посмел.
- Это позор! - вдруг почему-то перешел на шепот Карабас. - Я его сильно накажу.
- Не в этом дело. Ты скажи ему, сейчас в одном доме идет камлание.
- Понял, - тихо сказал Карабас.
Мурман положил трубку. Маша вышла из своей комнаты и вопросительно посмотрела на него.
- Надеюсь, тайна переговоров сохраняется? - спросил он.
Она кивнула.
Он подошел к ней:
- Спасибо.
- А собака правда умерла? - спросила она.
- Правда.
- Это собака Мэчинкы, - сказала Маша. - Он будет переживать.
- ТЗП ему заплатит.
- За деньги такую собаку не купишь, - сказала Маша.
- Ничего не поделаешь. Больше ничего нельзя сделать. До свидания.
- До свидания. Завтра самолетов не будет - плохое метео.
- Я знаю, - улыбнулся он.
- Вам здорово не везет, почти неделю не можете улететь.
- Значит, так там решили, - и он показал на небо.
Она засмеялась:
- Не хочет вас отпускать Полуостров. Оставались бы.
- Насовсем?
- А что? Разве тут плохо?
- Вам хорошо, вы родились тут. Маша.
- Все, кто сюда приезжают, в конце концов уезжают, - сказала она.
- А Кащеев?
- Ну… - она замялась, - он почти что чукча. Он наш.
- А вот все старые полярники тоже остаются на севере. Пенсия подходит - слетают на юг, поживут в домике с садом и морем и снова улетают на север.
- Почему?
- У них уже сердце привыкло к северу. Статистика показывает - если до пенсии жил на севере, а на старости лет уезжаешь на юг, очень быстро умираешь. Другая обстановка, другой ритм жизни, эмоциональная нагрузка другая, понимаешь?
- Понимаю.
- А у меня пока никакой эмоциональной нагрузки - ни здесь, ни там.
Он пошел к двери.
- Неправда, - сказала она.
Он посмотрел в ее серьезные глаза, засмеялся:
- Спасибо.
Почему-то ему вдруг очень хорошо стало после разговора с Машей. Он не знал, не догадывался, почему она права. А если бы он попытался отойти от своих житейских рациональных схем, до него бы дошло, что случайный здесь человек не стал бы среди ночи звонить по поводу собаки, не стал бы таким голосом разговаривать по телефону, и мудрость этой чукотской девушки в том и заключается, чтобы по интонации, по оттенкам голоса узнавать в сиюминутном если уж не будущее, то, во всяком случае, надолго вперед. Так охотник, читая следы, знает, стоит ли ему продолжать идти вперед, угадывает, с чем в итоге он будет. И тот, кого он преследует, тоже.
Алекс возвращался в дом Кащеева, где он жил, холодный резкий ветер сбивал его с ног, и думал он о том, что подтаявший наст за ночь подмерзнет, хорошо будет на нартах идти, вспоминал он Карабаса, свой разговор с ним, очень важный разговор, и тут в ночи возникло лицо Старого Старика, он молчал и смотрел на Алекса с улыбкой, и понял радист, что неправедные телефонные слова его пали на благодатную почву. Жаль только - улетит он, не узнает, чем все кончится. Впрочем, начинается пурга, и никто не знает, как долго торчать тут Алексу и когда он отсюда улетит в свой непонятный отпуск.
Глава десятая
Карабасу было жалко Бармалея. "В конце концов, - думал он, - ни одного по-настоящему злодейства Бармалей так и не совершил, никого не убил, ничего не уничтожил. Какая ж ему польза от злодейства? А может быть, он злодей-неудачник? Нет, среди злодеев неудачников не бывает. И разве настоящий злодей будет носить злодейскую одежду, чтобы все знали за версту, что он плохой, что он разбойник? Нет и еще раз нет! Значит, Бармалей маскируется под нехорошего человека? Зачем? Он, наверное, добр, но рядится в злодея потому, что цель, которую он поставил, добром не достичь. Он стесняется своей доброты, или раньше ему за эту доброту попадало от злодеев, носящих респектабельное платье, белые манишки и галстуки-бабочки, трости и черные котелки. Его, доброго, раньше не понимали, и ему не везло. И он стал маскироваться. Но какая же у него тогда цель? Завладеть сокровищами мира и отдать их детям?! Да-да!! Сколько было бы на свете золотых и бриллиантовых красивых игрушек! А на Северный полюс вот он зачем попадает; он хочет там признаться доктору Айболиту в самом сокровенном. Его мечта - установить на Северном полюсе большую-большую Новогоднюю Елку и чтобы вокруг нее собрались все дети земного шара! Да-да! И пусть простит его доктор Айболит за очень извилистый, сложный и долгий путь к цели, столь простой и очевидной".
Такой примерно сценарий заготовил Карабас для очередной воспитательной встречи с детьми. Но что-то в нем вызывало сомнения. "А не примут ли они меня, чего доброго, за идиота?" - подумал Карабас, и принялся на всякий случай "сочинять" сказку о спящей царевне и семи богатырях.
Глава одиннадцатая
Утопая в снегу, спотыкаясь и падая, захлебываясь русско-чукотскими проклятиями, по селу мчался председатель сельсовета Джексон Кляуль. Только что случилась трагедия, и Джексон Кляуль мчался за ее виновником, черным псом Чарли, но догнать его ему было не суждено.
А случилось вот что. Джексон Кляуль мирно беседовал с Пивнем о погоде, видах на урожай (т. е. на охоту) и обсуждал новости культурной жизни. Беседа протекала в дружественной обстановке на свежем воздухе, у входа в сельсовет. Джексон небрежно крутил на пальце крохотный мешочек. Мешочек возбудил любопытство Пивня. Раскрыв его, Джексон показал резиновый кружочек - печать, символ власти и непререкаемого авторитета Джексона Джексоновича Кляуля. Джексон гордился печатью. Он не расставался с ней даже на морской охоте. Он считал ненужным хранить ее в сейфе (мало ли что может случиться), а постоянно с собой - так надежнее. В конце концов односельчане не мыслили Д. Д. Кляуля без печати.
Подбрасывая печать, ловя ее, не глядя, играясь, Джексон выслушивал точку зрения Пивня на события в Португалии и не заметил, как к ним подошли три собаки - Серый, Чарли и Дружок. Пивень крикнул на собак, чем вывел из равновесия Джексона, в очередной раз подкидывающего резиновый кружок, и Джексон промахнулся, не поймал печать, а вертевшийся возле него Чарли схватил ее на лету, молниеносно проглотил и дал тягу.
Джексон побледнел, у него подкосились ноги, но в тот же миг он взял себя в руки и, озверев, рыча и чертыхаясь, ринулся следом за Чарли.
Никому не понять всей бездны отчаяния, в которой волею судьбы очутился Джексон Кляуль.