Пока усаживались за стол, как-то незаметно появился Виталий Кобяков - в темно-синем костюме, белой рубашке с однотонным, серебристого цвета галстуком, в светлых полуботинках. Илью он будто и не заметил, когда здоровался с остальными. Это Илью обескуражило.
Сначала все ели, и была почти тишина, прерываемая стуком вилок и ножей. Застенчивая Галина подруга украдкой смотрела на артиста, сидевшего бок о бок с ней, и, видимо, думала: как хорошо, что ее пригласили сюда.
- Вот вы и рабочим стали, - неожиданно обратился Шевелев к Илье. - Сейчас у вас что-то вроде медового месяца. Первое знакомство, неомраченные радости. Потом все будет по-другому, впечатления сгладятся. Ну, и как месяц меда? Довольны?
- Не жалуюсь, - сказал Илья, темнея лицом. Сам тон вопроса показался ему неприятным. - Ничего, по-моему, плохого нет, что я стал рабочим, - добавил он, в упор глядя на артиста.
- Я уже говорил вам, - сказал Шевелев Елене Николаевне. - Соседи мои по квартире - рабочая семья. Ребятишек шесть человек, мал мала меньше. Такой гам поднимают, хоть уши затыкай. А если супруг пьяный ввалится, начинается настоящая баталия. Принес я им как-то два билета на концерт, проследил: сидят на их местах два сопливых мальчугана, слушают, рот приоткрыв. Не их дети, чужие совсем. Отдали первым попавшимся на улице. Ведь никуда не ходят: работают, спят. И это жизнь!
- Ужасно, - поддакнула ему Елена Николаевна. - Прокляла я тот час, когда решила отпустить Галину на стройку. Сейчас будто ничего, а сначала работала… как там - в котловане, - что только и творилось с ней. Вон кто сманил, - незло сказала она, кивнув на Илью. - Можно было прекрасно устроиться в другом месте.
- Чем плохо на стройке? - спросил Илья. - Народ там чудесный. Ей теперь каждый день - как когда-то год в школе.
- Уж и не говори, - подхватила Елена Николаевна. - Что ни день, то новые словечки. Никогда таких и не слышала. Вчера кричит Андрюшке: "Эй, чувак, сбегай за хлебом". Вы подумайте, - с тревогой сказала она, обращаясь к гостям. - Чувак! Хилять - это значит: гулять. "Где ты так долго была?" - спрашиваю. "Мы хиляли по бульвару". Удивительная тарабарщина. А сегодня еще ужасное слово: лабать. Ты знаешь, что такое "лабать"? - спросила она преподавателя. И, подняв указательный палец, четко произнесла: - Танцевать! Не смейся! - пригрозила она фыркнувшей Гале. - Хорошему же вас там учат. И еще называется - трудовое воспитание.
Пока Елена Николаевна говорила, преподаватель от души смеялся, закончила - сразу же сказал:
- Студентов из деревень мы настраиваем, чтобы записывали частушки во время каникул. На днях принес студент толстую тетрадку. И вот какие там частушки: "Мой миленок изменяет, делает фигурину. Неужели не найду такого выгибулину!" Каково? Есть и актуальные: "Мне миленок изменил, себе милую нашел. Он нашел, и я нашла - борьба за качество пошла". Последняя - даже остроумная. Словотворчество всюду. Стоит ли удивляться, Елена Николаевна?
- Не со стройки у нее все это, - не вытерпев, сказал Илья.
Артист вскинул на него тусклые глаза, спросил:
- Откуда же, разрешите узнать? Там у вас каждый пятый - бандит, тюремщик. Блатной жаргон в ходу.
- Вы даже сами не догадываетесь, как точно попали, - вежливо сказал артисту молчавший до этого Кобяков. - Его лучшие друзья - шпана из детской колонии и шофер-убийца.
- Боже мой! - испуганно воскликнула Елена Николаевна.
А Илья даже привстал из-за стола, но, поймав предостерегающий взгляд Гали, с трудом успокоился.
Удивительное дело: она без слов умела обуздать его.
- Я пошел работать и стал приглядываться ко всему, - сказал Илья. - Жизнь, оказывается, гораздо сложнее, чем до этого думал. Бывают и промахи, и ошибки. Я увидел первый раз Генку Забелина и тоже подумал: шпана. У него кепочка с крохотным козырьком, белый шелковый шарф… А Серега случайно задавил старушку. Но знали бы вы, что после этого было с ним! А Генка - парень такой, что ему завидую. Он гораздо чище, чем некоторые… Сердце у него золотое и мысли чистые. Он гадости никакой не скажет и не сделает. А от некоторых я слышал. Только они, когда надо, умеют прикрывать нутро приличными словами. Генка чище, чем многие из нас.
- Спасибо за такое мнение, - сказал артист.
Кобяков, наклонив голову, медленно ел. Зная, что говорят о нем, он старался держаться непринужденно.
- Боже мой! - опять воскликнула Елена Николаевна. - Серега! Генка! Чего уж оправдываться. Вот откуда в ее разговоре ужасные словечки.
- Не со стройки у нее все это, - упрямо твердил Илья. - А на стройке, конечно, разный народ. Бывает и дрянь.
- Илья, что ты сегодня взбеленился? - обиженно спросила Галя. - Спорит о чем-то, а о чем - сам не знает. Слышала я от Гоги Соловьева. А разве он не со стройки?
- Гога - временно пережидающий, - сказал Илья. - Никто Гогу строителем не считает, кроме, разве, него, - кивнул он на Кобякова. - Генка сказал о Гоге: "Получит трудовую книжку - и фю-и-и-ть". Ничего у него от стройки не останется. Такой же и он, - снова показал он на Кобякова. - Решительно ничего не останется.
- Илья, ты стал невыносим, - резко сказала Галя. Она сидела пунцовая от гнева, стыдилась поднять глаза.
- Ничего, Галина, - остановил ее Кобяков. - Пусть упражняется. Слух идет, что он в комсомольские вожаки метит. Правда, до этого он хватит шилом патоки и сбежит со строительства. Посмотрим, что от него останется. Куда денутся хорошие слова.
"Удивительная способность у человека, - подумал Илья, - повертывать все с ног на голову. В комсомольские вожаки метит. Неужели Галя не понимает его, ведь он весь на виду. Сложности в нем никакой нет".
- Думайте, как хотите, - сказал он. - Мне пока нравится, быть на стройке полезным - нравится. Может, вам этого не понять, словами я так не скажу.
- Да нет, понятно, - подал голос преподаватель.
- Не кажется ли вам, что мы много говорим о стройке, - сказал Кобяков. - Если одному интересно - это не значит, что все его должны слушать.
- Конечно, - поддержала Елена Николаевна. - Василий Дмитриевич, - обратилась она к преподавателю, - ваш вечер, а вы больше отмалчиваетесь.
- Ума набираюсь, - сказал преподаватель, подмигнув Илье. Затем стал рассказывать о проходивших недавно в институте приемных экзаменах.
- Очень милая, красивая девушка. Спрашиваю: "Каким стихом написан "Евгений Онегин""? И что, вы думаете, она отвечает? "Белым". Снижен балл. По конкурсу, конечно, не прошла.
- Это жестоко, - сказала Елена Николаевна. - Ошибиться в стихах, которые никогда ей не понадобятся, и не попасть из-за этого в институт? Как ни говорите - жестоко… Вот отца-то нет поблизости, и плохо. Не смогла заставить сдавать экзамены. А прошла бы…
- Обязательно прошла бы, - подтвердил Василий Дмитриевич и теперь подмигнул Гале.
Когда муж поехал работать в район, Елене Николаевне казалось, что он не застрянет там надолго. Но вот уже три года он работал в Марьине, и переводить его не собирались. Время от времени Елена Николаевна ездила к нему, но никогда не уживалась больше недели. Она считала, что мужу не удалась жизнь, а следовательно, и ей, и с ужасом думала о том дне, когда ей с детьми все же придется ехать в район на постоянное жительство.
- Жестоко, - повторила она. - Сделать девушку глубоко несчастной из-за каких-то стихов.
- Ничего, пойдет работать на стройку. В котлован, - сказал артист и засмеялся.
Его попросили что-нибудь спеть. Он долго отнекивался, ссылаясь на простуженное горло, но, спустя немного, согласился. Глядя тусклыми глазами на застенчивую Галину подругу, пел сочным баритоном:
…Хочу к младой груди прижаться,
Хочу я жизнью наслаждаться…
Илью передернуло. Застенчивая рыжеволосая девушка вскользь посмотрела на него сияющими глазами и не поняла, отчего ему не понравилось пение Сергея Шевелева.
Елена Николаевна попросила Василия Дмитриевича помочь ей отодвинуть стол, чтобы он не мешал танцующим. Преподаватель и Илья осторожно понесли стол в следующую комнату.
- Считайте меня единомышленником, - сказал преподаватель. - Но вы очень ершисты, так сказать, еще не обтерты. Не мешает быть несколько хитрее, так иногда нужно. Лбом не каждую стенку прошибешь. Я тоже понимаю, чем вам не нравится Галин молодой человек или этот артист Шевелев, но приходится иногда терпеть. Нельзя же в приличном доме устраивать скандалы.
- Лучше поступиться совестью? - спросил Илья.
- Промолчать иногда - еще не значит пойти против своей совести. Поймите, это мой добрый совет вам.
Они вернулись в комнату. Шевелев закончил петь, и ему аплодировали.
- Браво! Браво! - вполне искренне сказал Василий Дмитриевич. - Вы прекрасно пели.
Шевелев самодовольно улыбнулся, а Илья сказал преподавателю:
- Сегодняшняя вечеринка напомнила мне случай…
Он говорил только преподавателю, но к нему стали прислушиваться.
- …Был тогда я помощником вожатого в пионерском лагере. В последний день воспитатели захотели устроить банкет. Проводили пионеров в город - и опять в лагерь. И нас, помощников вожатых, пригласили. Представьте: длинный ряд столов буквой "Т". В углу, на составленных лишних столах, почти под потолком - оркестр. Все усталые - ведь надо было отвезти ребят в город на поезде да вернуться обратно, И время позднее. Все были в сборе, ждали только начальника лагеря. Ждали уже часа полтора. Вдруг видим, идет. Остановился около столовой у всех на виду и еще с полчаса проговорил с женой. Он говорит, она хохочет, закатывая глаза. Все видят и все понимают: не спешит, дает понять, кто мы и кто он. Понимают: не за людей, за скотину считает тех, кто ниже его чином. И все молчат, пошепчутся между собой и опять молчат. А как появился, важный, надутый, с выпяченным брюшком, наш великолепный лагерный оркестр грянул "Славься". И вот представьте… я вскочил тогда на стол и крикнул: "Кто вы? Люди ли?.." - а потом потоптал тарелки… К сожалению, последнего не было, - сказал он сконфуженному преподавателю, который хотел отойти и не знал, как это сделать. - Вы говорите: "Промолчать - это не значит пойти против своей совести". Я тогда промолчал, как и все мои товарищи. Нам было стыдно самих себя… Вот я вспомнил и ответил вам.
Илья замолк, и наступила неловкая пауза. Елена Николаевна сухо сказала:
- Не уясню никак, почему вам этот случай напомнила наша вечеринка? У нас, кажется, "Славься" никому не играли.
Артист наморщил лоб и тоже пытался отгадать, для чего рассказана лагерная история. А застенчивая девушка смотрела на Илью и вообще не понимала, чем ему не нравится вечеринка. Потом она опять украдкой взглянула на артиста, повернувшегося к ней спиной, и подумала: хорошо, что ее пригласили. Такая компания ей нравилась.
Кобяков танцевал с Галей и вел себя так, будто все остальное его не касается. Илью удивляла перемена в нем. Здесь он был уважительным молодым человеком, и только.
Галя танцевала, склонив голову ему на грудь, с мечтательной улыбкой на губах. Елена Николаевна поводила на них ласковым взглядом.
Илья, как слепой, натыкаясь на стулья, прошел к вешалке, сорвал плащ и бросился к двери.
В коридоре он запнулся за пустое ведро, отскочившее с ужасным грохотом. Из комнаты по-прежнему доносилась музыка.
- Черт с ними! - выругался Илья, нахлобучил на глаза кепку и через две ступеньки побежал с лестницы, придерживаясь рукой за гладкие перила. На улице он глубоко вдохнул свежий воздух и еще раз сказал: - Да, черт с ними! Не на них земля держится.
* * *
Гале захотелось проводить Виталия. Гости опять сели за стол, а они тайком оделись и выбежали на улицу. У старой липы Виталий набрал горсть сухих листьев и высыпал ей на голову. Она сделала вид, что убегает от него, спряталась за дерево. В три прыжка Виталий настиг ее, внезапно запрокинул голову и стал целовать в трепещущие горячие губы. Потом она сама приблизила губы к его губам, крепко обняла за шею.
- Ты лучше всех на свете, - убежденно прошептала она.
Они пошли в парк, к Волге. Было удивительно тихо и ясно, и шелест листвы под ногами казался неестественно звучным. Светлая полоса лунного света, как луч прожектора, легла на воду. Серебрились кусты акаций, плотной стеной обступившие берег.
Галя заглянула Виталию в глаза: о чем он думает?
- Ты знаешь, мне твоего бывшего друга даже жалко, - сказал Виталий. - Он ни с кем не может ужиться.
- Не знаю, что случилось с ним, - сказала Галя. - Он всегда был очень веселым, смешным…
- Он и сейчас смешной. Ко всему подходит с меркой, какую ему дали в школе. А жизнь - нечто иное. Были когда-то и мы рысаками…
- О себе ты никогда не рассказываешь, - капризно проговорила Галя. - Кто ты и что ты, я не знаю. И в то же время мне кажется, что я тебя знала всю жизнь.
- Разве так интересно тебе, откуда я родом, кто мои родители? - спросил Виталий. - Я есть, и этого вполне достаточно.
- Вот опять ты увиливаешь в сторону.
- Слушай, - решительно сказал он, останавливаясь и обнимая, ее. - Мать - врач, отца не помню: когда я был маленький, его взяли, и о нем мы больше не слышали. Он работал заведующим районо. Сейчас он реабилитирован, но нам от этого не легче.
Галя затихла, прислушиваясь к его резкому голосу, потом зябко поежилась.
- Подумать только, какое страшное было время. Просто не верится.
- Ну вот, не надо было тебе говорить. Все прошло, все по-другому. Считают, что мы счастливее своих отцов. - Он взглянул в ее серые, с влажным блеском глаза и добавил: - Никогда не видел тебя такой хорошенькой. Ты сегодня особенная.
- Тебе так кажется, - польщенная, сказала Галя.
Ей вдруг захотелось вечером поехать туда, где она впервые встретила Виталия. Мимо белых стен древнего монастыря они прошли на площадь и разыскали такси. Через пятнадцать минут шофер с немалым удивлением высадил их на пустынном шоссе, развернулся и уехал, что-то ворча про себя. Сбоку за кустами проглядывали огни строительства. Внизу, где прямой лентой тянулась бетонная дорога, поблескивая фарами, ползли самосвалы.
- Галинка, - шептал Виталий на ухо. Галя чувствовала его горячее дыхание, слышала волнующий голос, и огромное ликующее счастье наполняло ее.
Он оберегал ее от веток кустарника, через который они продирались, чтоб выйти на бугор, откуда вся стройка была как на ладони. И когда кустарник кончился, она облегченно вздохнула. Виталий привлек ее к себе, потерся щекой о волосы и опять стал неистово целовать в губы, шею, бормоча бессвязные, обжигающие слова.
- Не надо, прошу тебя… - обессилев от ласк, испуганно проговорила Галя. - Слышишь?
- Ну что ты… Ты хорошая, славная…
Потом они сидели, прижавшись друг к другу. Гале хотелось молчать, а Виталий говорил:
- Все естественно. Когда-нибудь пришло бы такое время. А я тебя люблю. - Он поцеловал ее в холодные, обмякшие губы.
"Почему он так спокойно говорит? Как он может?" - думала она.
Виталий чиркнул спичкой, сидел, глядя на тусклый огонек папиросы.
"Как он может? Почему он так спокойно говорит?" - неотвязно вертелось у нее.
И вдруг в тишине, около домов, завыла собака, так тоскливо, что испуганная Галя ткнулась головой ему в грудь.
- Вот видишь, ты всегда была послушной, - сказал он, думая, что она начинает успокаиваться.
- Ой, что это такое! - простонала Галя.
И снова тоскливый протяжный вой заставил ее вздрогнуть. Слышно было, как вдалеке скрипнула калитка.
- Шарик! Шарик! - раздался женский голос.
- Мне тебя только увидеть было, - продолжал Кобяков. - Сразу толкнуло: вместе нам, дорожкой одной… Смешные вы стояли тогда у котлована, боязливые. Помнишь, я мимо ехал? Посмотрел - вот, думаю, есть в ней что-то притягательное. Незнакомы еще были, а сердце ликует. С первого взгляда общее у нас зародилось. Так и понял. И не ошибся. Уверен был.
- Ой, что же это такое!.. - бессмысленно повторяла Галя. Виталий, обхватив колени руками, курил и недовольно морщился.
Внизу сверкала огнями стройка. Папироса догорела и затухла. Он отбросил ее, поднялся и, потягиваясь, сказал:
- Пойдем, пока автобусы ходят. А то опоздаем, потом не выспишься!