Глава пятая
Из комнаты по всему коридору разносилась песня: "Первый батальон, вперед, в атаку…"
Генка, помешкав немного, осторожно постучал.
- Войди, о человек! - крикнули из комнаты.
Генка облегченно вздохнул и рассмеялся. Василий в хорошем настроении. Толкнул легкую, щербатую дверь.
Как всегда, ужасный беспорядок. Кровать кое-как прикрыта одеялом, на полу окурки, и стелется к потолку сизый табачный дым. У ног брата палитра с живописными ляпками красок, она всегда напоминала Генке фанерку, случайно побывавшую под куриным насестом. Василий сидел перед полотном, натянутым на легкий подрамник, и курил.
Генка сразу подошел к окну, открыл форточку. Дым потянул на улицу легкой завесой.
- Генок, не ругай, все в порядке, - сказал Василий.
Генка взглянул на картину. Вот уже который день ему кажется, что все в ней на своем месте, а Василий часами сидит и не столько подправляет, сколько думает. Весь извелся за последние недели.
- Гена, обед я не варил. Тошно варить из картошки. Остального, как ты знаешь, у нас сегодня ничего нет.
- Я пообедал, - сказал Генка. - А на ужин что-нибудь сообразим.
- Ты разве не идешь сегодня строить собственный дом?
- Не собственный, а своими руками, - поправил Генка. - Я тебе сколько раз объяснял.
- Какая разница, - возразил Василий. - Важно, чтобы он был построен и мы получили в нем квартиру.
- Комнату, - терпеливо поправил Генка. - Квартиру дают на большую семью, а нас двое.
- Ладно, - согласился Василий. - Значит, ты сегодня не пойдешь?
- Пожалуй, я вообще больше не пойду. Я уступил свое место Сереге Теплякову. Ему хотелось строить дом. Он живет в общежитии, а старше меня втрое. Пускай будет вместо меня.
- Как хочешь, - без интереса сказал Василий.
- Мне надоело каждый день бегать с одной работы на другую, - пояснил Генка. - Проживем и здесь. Последнее время я не высыпаюсь, а сплю даже больше, чем раньше.
- Иногда бывает, - сказал Василий. - Если ты отдал свое место, ладно, будем жить здесь, я согласен.
Генка вышел в коридор и долго плескался у крана. Потом, вытираясь мохнатым застиранным полотенцем, встал позади брата, не сразу решаясь сказать, что думал.
- Першина просила передать, чтобы ты приезжал рисовать экскаваторщика.
Василий пристально посмотрел ему в глаза.
- Перевезенцева? - спросил он.
- Ага.
- И ты мне передаешь это? Ты тоже считаешь, что его надо рисовать?
- Не знаю, надо ли его рисовать, - сказал Генка, не глядя на брата. - До получки у нас никогда не хватает. На стройке оформлять много чего надо.
- Значит, надо идти, - сказал Василий и добавил с надеждой: - Может, картину на выставке купят. Пропустят ее на выставку?
- Я спрашивал Першину, понравится ли картина. Она сказала: "Не думаю".
- Что сказала Першина? - встрепенувшись, спросил Василий.
- "Не думаю".
Складка легла у Василия на переносице, словно он собирался чихнуть.
- Ты не знаешь, почему она так решила?
- Мрачная. Все любят веселое. Кому хочется плакать?
- Первый батальон!.. - пропел Василий и хмыкнул. - Генок, это самая веселая картина в мире. Точнее, она смешна, как мир. Жил себе парень, радовался всему, девушку любил. Потом война… Долг потребовал: "Иди воюй!" И он воевал. А пришел с фронта - стал наверстывать упущенное. Что из того, что калекой остался, а девушка другого полюбила! Главное, не убили в нем стремления к цели. Чем же плоха картина? - Василий отбросил папиросу и тут же закурил новую, руки его дрожали.
- Что делать, Генок, - уже тише сказал он. - Веселее у меня не получается. В таких делах против души не пойдешь… А лгать? Плохо на душе - улыбайся или делай вид, что улыбаешься, в морду дадут - не кривись и боже упаси дать сдачи? Нет, человек должен делать то, что думает, что ему хочется. В конечном счете моя картина воспитывает добрые чувства…
- Вася, папироса рубашку прожжет.
- А? - не сразу понял брат. - Ну да, прожжет. Спасибо, Генок. Не знаю, что бы я без тебя делал.
Он поднялся, хрустнув протезами.
- Это ты верно, - заговорил снова. - Надо быть во всем спокойным. Что у тебя нового? Не взяли на курсы?
- Пока нет. Знаешь, в бригаду пришел новенький. Долговязый, как журавль. Я над ним издевался, думал, по физиономии заедет, а он теленок. И фамилия у него - Коровин. Себя защитить не может. Смехота! Девчонке помогать бросился…
- Сердце, знать, доброе, - сказал Василий. - Хорошо иметь такое сердце.
Генка оправлял кровать, старательно устанавливая верхнюю подушку на ребро, чтобы было красиво.
- Может быть, - сказал он не сразу. - Только нахрапистым жить легче. Помнишь, ты говорил, что не понимаешь нынешних ребят, что вы больше решали и действовали, а сейчас, прежде чем сделать что-то, вокруг находятся, наговорят с три короба. Вот такой… Я, конечно, не скажу, что это так, потому что не узнал его хорошо, но думаю, что такой. Правда, один раз мне стало завидно: рыть землю - удовольствия мало, а он старается и говорит, что нравится. Мне показалось, что вовсе ему не нравится, вбил себе в голову, что надо где-то работать. Будешь работать, когда в институт не так-то просто попасть. А потом мне стало завидно… И девчонке помог. Я бы никогда не додумался. Ну там на улице или в трамвае - может быть… А на работе всем не будешь помогать, ноги протянешь.
- Что же он сделал? - спросил Василий.
- Ничего особенного. Пустяк. Помог сбросить арматуру. И все. А мы еще посмеялись. Правда, я не так, а Кобяков хохотал с удовольствием да еще сказал такое, что у Ильи уши порозовели. Скотина он все же порядочная.
- Кто?
- Да Кобяков. Геодезист. Сказал такое, что Илья… удивляюсь, как не бросился на него.
- Откроются курсы, оба пойдете учиться, не все быть разнорабочими. Подружился с ним?
- Да нет пока, - сказал Генка. - Но, наверно, подружимся. А девчонка ему нос натянет, как пить дать.
- Какая девчонка? Которой помог арматуру сбросить?
- Да нет, - сердясь на непонятливость брата, сказал Генка. - Вместе они устроились к нам, только в разных бригадах. С работы ехали в автобусе, она слушает Илью, а сама на других поглядывает. Кобяков тут как тут, увивается около нее. "Я к новым местам равнодушен, как чемодан". Это понимай - везде побывал. "Я люблю такой город, где человек нуль". Наш ему, видите ли, мал: провинция, каждый человек заметен. Девчонка, понятно, во все глаза на него смотрит. А Илья зубами скрежещет и поделать ничего не может. Все по-приличному, не придерешься. Натянет она ему нос. Таких не любят. Ей сейчас героя надо. Потом опомнится.
- Ты не думал, Генок, Першиной какого парня надо?
- Как ты, - не раздумывая, ответил Генка.
- Кхе… Это почему? - Василий смущенно отвернулся, еще раз кашлянул. - Безногий, видишь, и работать не умею.
- Такого, как ты, ей надо, - сказал Генка. - Першина сама все умеет.
* * *
В то время как Генка осторожно постучал в щербатую дверь своей комнаты, Илья Коровин тоже подходил к дому. В автобусе было тесно и душно, а на улице так приятно обвевало ветерком, что он не очень торопился. Поглазел на витрину часового магазина, подумав, что из первых получек надо будет выкроить на хорошие часы, обязательно с широким металлическим браслетом. На той стороне улицы, чуть наискосок, - фотоателье, где несколько месяцев работы ничего не оставили ни уму, ни сердцу.
Конечно, работу на стройке не сравнишь: есть возможность и устать, и порадоваться, и позлиться. Работать там будет интересно. Правда, было чувство вины за Галю, хотя и неясное: зачем уговорил устроиться на строительство? Не по ней эта работа. Развеселилась, когда ехали в автобусе, а мысли все равно были далеко-далеко, а тут еще этот Кобяков со своими шуточками и приставаниями. Видный, красивый парень, а нутро неприятное, злое и, когда смеется, желтая кожа у глаз. За один день Илья сумел возненавидеть его. Не часто такое бывает.
Мать уже пришла с работы и гремела на кухне посудой. Она работала, пожалуй, в самой разумной организации, которая пышно именовалась "Горзеленстроем". Каждое утро около ста женщин, пожилых и добрых, приходили на улицы и в скверы города и высаживали цветы. А когда цветы распускались, ими любовались все желающие граждане и гражданки и даже у самых злых рождались после этого хорошие мысли. Очень разумная организация! Екатерина Дмитриевна работала в "Горзеленстрое" уже несколько лет, с тех самых пор, когда врач посоветовал ей уволиться с текстильной фабрики.
Увидев сына, она улыбнулась мягко, как только умеет одна мать.
- Я ждала позднее. Раздевайся, сейчас подогрею обед.
- Пять километров - не так уж далеко, - сказал Илья. - Автобус идет двадцать минут.
Заметив на столе хлеб, он отщипнул изрядный кусок и с аппетитом стал есть.
- Здорово проголодался, хотя и обедал, - пояснил он. - Если так пойдет дальше, начну толстеть.
- В нашем роду будто толстяков и не было, - откликнулась на его шутку мать. - Как тебе работа?
- Не знаю, что и сказать. Не разобрался еще. Понимаешь, думал, уже завод, а там кустарник, земля изрытая. А народ такой - хоть ложись, хоть падай.
Екатерина Дмитриевна промолчала, и ему пришлось продолжать.
- Новичков встречают очень уж по-хорошему. Сначала Генка, парнишка такой, лет шестнадцати. Волынит, волынит, аж тоска берет. А потом мне же из-за него и попало. Знаешь, ни разу не видел бригадира-женщину. Вот она и принялась ругать, просто так, для веселья. Говорит, что я бездельник, а попал в передовую бригаду. Похож на бездельника?
Екатерина Дмитриевна спрятала улыбку.
- Другой раз забываешь сделать, что тебя просят. Это с тобой бывает.
Илья уловил в голосе матери оттенок легкой насмешки, но это его не обидело.
- После обеда мы сделали все, что было задано. Генку словно подменили. И все же какой-то осадок от разговора с бригадиром остался. Не понял я ее. Залетела ласточка в окно, когда обедали, Першина шепчет: "Закрутилась ты, как я, горемычная". А через минуту опять смеется. Молодая еще…
- Как ее зовут-то?
- А вот не знаю. Все: Першина да Першина. Мне и в голову не пришло спросить… Завтра мы будем вырубать кусты, несколько бригад сразу. Сегодня бульдозер на корчевку поставили, а он в землю зарылся. Там же болотистое место. Генка говорит, что они ходили туда за брусникой. А дальше сосновый лес стоял. Кусты вырубать обязательно надо: нужна площадка для строительства ТЭЦ. Ух, и завод будет - на десять километров длиной…
Ему хотелось не думать о работе, но, к удивлению своему, он почувствовал, что это невозможно.
- Когда рыли ямы, подошел один тип. С умными глазами, красивый, и в берете, как француз. Вдруг ни с того ни с сего рассказал про своего знакомого, который, когда наденет праздничный пиджак, думает обо всем празднично, а снимет - и до следующего воскресенья говорит уже то, что не празднично. Наверно, такие люди есть. Но он намекал на меня.
Не переставая разливать суп в тарелки, Екатерина Дмитриевна посмотрела сыну в глаза, и ей подумалось, что за один день в нем что-то изменилось.
- Какие-нибудь были на то причины, - заключила она.
- То-то и оно, что никаких. Я говорил, что думал, а он решил - красуюсь.
- Зачем тогда обращать внимание? Сказал - забылось.
- Я тоже подумал, - согласился Илья. - Да не всегда так удается.
- Не обращай внимания, - повторила Екатерина Дмитриевна. - И не расстраивайся. К работе привыкнешь, и люди покажутся другими.
- Я в этом уверен. А Першина говорит, что ничего не умею делать. И Генку выгораживала, а он нарочно не работал.
- Человеку хочется когда-то отдохнуть, - рассмеялась она на то, что у него никак не выходит из головы разговор с бригадиром.
А Илья продолжал рассказывать о том, что запомнилось накрепко. Как Серега просил спецовку, заискивал перед Гогой, как плакала Галя.
- Все вы еще дети, - вздохнула мать.
Илья ел торопливо, а когда вылез из-за стола, подошел к окну, которое выходило на тесный двор. Там происходило самое обычное: носилась ватага мальчишек, радуясь неведомо чему, гуляли матери с детьми, а на скамеечке собрались древние старушки - мирно о чем-то беседовали.
Илья представил, как пройдет двором, старухи скажут: "Рабочим стал, не вытянул в институт-то".
- Давай-ка я тебе разберу постель, - сказала Екатерина Дмитриевна. - Поспи, а вечером сходи в кино или на танцы. И все придет в норму.
- Какие там танцы, - отмахнулся Илья - У меня ноги не двигаются.
- И все же надо погулять, - настойчиво сказала она. - Сходи к дяде. Старики будут очень рады.
- Схожу, только не сегодня.
Илья принялся разбираться на этажерке. Вместе с книгами здесь еще были учебники и тетради. Учебники были как новенькие. Он полистал их, потом связал бечевкой и засунул в самый низ. А тетради, не проглядывая, собрал в охапку и понес на кухню.
Сидя на полу и разрывая их на мелкие кусочки, говорил, словно оправдывался:
- Поступать буду в институт - все равно устареют. В фотоателье работал, так хранил, а сейчас зачем они нужны…
Слушая его, мать догадалась, что новая работа - это уже не пустое увлечение, тут серьезно. Что бы ни было, но она уже и тем довольна, что не вспоминает больше о Сибири.
- Хочется, чтобы все кругом делали друг другу только хорошее, понимали друг друга, - неожиданно сказал он в ответ на какие-то свои мысли.
- В конце концов так и есть, - заметила Екатерина Дмитриевна с улыбкой. - Только люди-то выражают свою любовь и уважение каждый по-своему.
Илья прикрыл глаза, и в памяти снова поплыл весь прошедший день: вспомнил и Кобякова, и кладовщика Гогу, и Першину, и даже Генку.
- Хорошенькое дельце, если они так выражают свою любовь.