Вечером, перед тем как ложиться, Кагот осторожно снял обе простыни, наволочку и все это аккуратно сложил в стенной шкафчик. На непривычной поначалу постели не спалось. Вспоминалось плавание на "Белинде", страх перед неизведанным, который, в общем, оказался преувеличенным, и вот теперь новое возвращение на корабль. Амундсен договорился с ним о работе пока только до весны, точнее до освобождения "Мод" из ледового плена. Но, как понял Кагот, намерение Амундсена вмерзнуть в лед и продрейфовать до самой вершины земного шара оставалось в силе, и был намек на то, что, возможно, и Кагот сможет пробыть на корабле столько, сколько нужно до достижения главной цели экспедиции. Интересно, каково там, на вершине Земли? Амундсен и некоторые из его теперешних товарищей уже побывали на самом нижнем конце Земли, на Южном полюсе. Как они там удержались и не попадали вниз, в бездну, непонятно, да и расспрашивать об этом как-то неловко. Но придет момент - и можно будет поинтересоваться, как это им удалось. Видно, они - как мухи, которые по потолку ходят, на это время какие-то приспособления придумали. Но столько времени вниз головой пробыть - это, видимо, очень тяжело! А вот на Северном полюсе, должно быть, куда интереснее! Наверное, вид оттуда - голова закружится! Во все стороны, куда ни глянь, будет видна вся остальная земля - и чукотская, и русская, и американская!
Ощущение собственного превращения после бани еще больше усиливалось при появлении фантастических и дерзких мыслей, которые никогда не пришли бы ему в голову в яранге. Значит, иная обстановка, иные обстоятельства и даже иная постель побуждают к мыслям, не похожим на прежние! Если бы Амтына-Амоса, когда с ним случилось несчастье и его надо было спрятать от злых духов, поместили сюда, никакой, даже самый проницательный кэлы не догадался бы искать его здесь, на корабле тангитанов. Хотя яранга оставалась совсем рядом, всего лишь в нескольких десятках шагов от "Мод", чувство было такое, что он уже далеко-далеко, словно в других краях. Целый день сегодня он ел тангитанскую еду, смыл со своего тела все запахи и всю грязь, которая нетронутой лежала на его коже много лет, улегся в непривычную постель, и тут же появились другие мысли. А где же те думы, что были всегда в нем, будили по ночам? Вот уже несколько дней Внешние силы не говорили с ним высокими словами. Или они тоже потеряли его на корабле, среди тангитанов?
В таком случае и он может потерять то, что делало его отличным от соплеменников, потерять способность общаться с Внешними силами. Внешние силы ведь не только говорили со своим избранником и через него влияли на людскую жизнь, но и оказывали ему особое покровительство. Это покровительство Кагот чувствовал всегда, оно было частью его силы и спокойствия…
А сон все не приходил. Иногда вдруг в глубокой тишине слышался легкий скрип снега под ногами вахтенного, треск льда, какие-то незнакомые шорохи, звуки, движение воздушных потоков, неизвестных в яранге.
И еще запахи. Они оглушали новизной и резкостью, иногда вызывая сильные приступы головной боли. Новые запахи лезли отовсюду, проникали - то по отдельности, то смешавшись - в ноздри, грозя разорвать их нежную внутренность. От них было одно спасение - выйти на палубу и глубоко вдыхать свежий, морозный воздух, глотать его, вбирать всеми порами тела, изгоняя из себя тревожащие, причиняющие физическую боль запахи. Но сейчас, ночью, не поднимешься на палубу, не побеспокоив других обитателей корабля. Это тебе не яранга, где по земляному полу можно пройти совершенно бесшумно, потому что прекрасно знаешь расположение всех вещей и даже где какая собака выбирает себе место для ночлега. Может, сон не идет оттого, что он как-то неправильно улегся на этом деревянном ложе с небольшими бортиками, сделанными для того, чтобы человек не свалился во сне во время качки? Кагот осторожно встал, зажег свет и оглядел каюту. Вспомнив о простынях и наволочке, которые он спрятал в шкаф, достал и в задумчивости уставился на них: быть может, именно их отсутствие и не дает ему спать? Но постелив простыни, он будет испытывать еще большее неудобство - не столько от непривычки, сколько от мысли, что лежит на таких дорогих кусках прекрасной, добротной ткани. Кагот снова улегся на постель и погасил свет.
Когда Кагота одолевала бессонница в яранге, там, в темноте, сразу же вставали тени, слышались отголоски событий, дневных или давно прошедших, возникали лица знакомых, звучали полузабытые разговоры. В ярангу в такое время приходила Вааль, и ее нежный, полный ласки голос заполнял все темное пространство. Иногда ощущение ее присутствия было настолько сильным, что Кагот невольно протягивал руки, чтобы коснуться ее тела. Но руки встречали только пустоту, и снова тоска и безнадежность охватывали его.
Но здесь, на корабле, родные голоса не были слышны. Кагот так и не смог уснуть до самого утра, до того момента, когда до него донесся шум из соседней каюты, а потом и стук в дверь. Он быстро вскочил навстречу Амундсену.
- Как спали на новом месте?
- Не совсем хорошо, - ответил Кагот. - Непривычно.
- Это естественно, - заметил Амундсен, кинув взгляд на его постель. - Ничего, пройдет немного времени - и вы будете здесь чувствовать себя прекрасно.
Кагот быстро натянул на себя матерчатую одежду и последовал за начальником в умывальную комнату. Здесь он почистил зубы, умылся и только после этого, отправился на место своей будущей работы, на камбуз.
- Вы не беспокойтесь, - говорил Амундсен. - Первое время я буду рядом и покажу все, что следует делать. Сначала надо принести свежий лед и, разбив его на куски, наполнить вот эти два котла. Размельченный лед хорошо тает, и воды образуется вполне достаточно не только для приготовления пищи, но и для мытья посуды. Вы, видимо, поняли, что пища должна готовиться абсолютно чистыми руками. Для этого вот здесь имеются краны с горячей и холодной водой, мыло и полотенце. Я не хочу вам больше повторять, но малейшая неряшливость автоматически повлечет увольнение. Так что, будьте добры, следите за этим… Сначала затапливаем плиту, чтобы она хорошенько разогрелась, - продолжал Амундсен, - а пока разгорается огонь, ставим тесто для булочек. Можно, конечно, испечь и оладьи, но свежие, теплые булочки по утрам прекрасно идут с маслом, джемом. Работа экипажу предстоит тяжелая, и, разумеется, одними булочками утренняя еда не ограничивается. Вообще, я вам должен заметить, господин Кагот, утренняя еда определяет и настроение и работоспособность человека на весь день. И вам как повару нашей экспедиции надо обращать особое внимание именно на завтрак… Итак, как готовится тесто для булочек? Вот смотрите…
Кагот старался все запоминать и отмечал про себя, что, в общем-то, в приготовлении тангитанской еды особой хитрости нет.
Надо только быть аккуратным, внимательным и добросовестным. Качество блюда, даже на первый взгляд такого простого, как овсяная каша, зависело от точного соблюдения пропорций крупы, воды, молочного порошка и времени варки…
Едва только Кагот замечал какое-нибудь пятнышко на пальцах, даже кусочек прилипшего теста, он тут же брал мыло и тщательно отмывал руки. Вообще ему понравилась чистота и аккуратность, и он с удовольствием мылся и следил за собой. Теперь от него пахло душистым мылом и вкусной едой. Принюхиваясь к самому себе, он вновь испытывал чувство, что стал совсем другим человеком. Словно тот Кагот, которым он был раньше, остался на берегу, в яранге Каляны, в привычной чукотской одежде - меховой кухлянке, камусовых штанах, меховых торбасах, без нательной матерчатой рубашки.
Несколько дней Амундсен вставал вместе с Каготом и, руководил приготовлением завтрака.
- Первым делом, - говорил Амундсен, - вы самостоятельно приготовите завтрак с начала до конца и подадите его, а потом уж займемся обедом и ужином.
Приспособлений для еды у тангитанов оказалось довольно много. Были ложки для супа, и другие, чуть меньше, и совсем крохотные - для чая и кофе. То же самое и с вилками, среди них попадались похожие на крохотные острожки, с помощью которых Кагот в детстве бил мелких рыбешек в ручье, впадающем в лагуну. Кроме орудий еды, которые надо было размещать на столе в определенном порядке, возле каждого прибора клалась салфетка в серебряном кольце. Это был как бы рукав кухлянки, с помощью которого в яранге вытирались губы, руки, только здесь он был оторван и свернут. На столе, кроме всего прочего, находились разные, приправы - соль, перец и другие подозрительные вещи, которые Кагот остерегался пробовать. В довершение всего-зубочистки из моржовых усов! Конечно, стол от всего этого выглядел красиво, а кажущееся разнообразие и путаница сервировки разрешалась простым способом: каждое приспособление для еды предназначалось для определенного блюда. Хотя, как полагал про себя Кагот, всю тангитанскую еду по причине ее мягкости можно было запросто съесть одной ложкой, или ножом, или даже одной вилкой. Суп можно выпить, припав ртом к тарелке, а все остальное особенно и жевать не надо. Однако, понимая, что его наняли на корабль не для того, чтобы он устанаваивал новые обычаи еды, Кагот помалкивал. Иной раз ему самому начинало казаться, что есть какая-то особая целесообразность в этом почти ритуальном поглощении еды. За столом велись степенные и важные разговоры и очень редко звучал смех. Это Кагот тоже хорошо запомнил и за общим столом старался не раскрывать рта - разве только если к нему обращались с каким-нибудь вопросом. И в таком случае он отвечал коротко.
И вот наступил долгожданный день.
Он встал пораньше и осторожно пробрался на камбуз, где еще накануне приготовил продукты, запасся водой. Вроде бы все получалось так, как должно быть. Пока в кают-компании никого не было, Кагот несколько раз туда наведался, чтобы проверить, не забыл ли чего, положил ли все на предназначенные места.
Кагот чувствовал себя так словно ступал на тонкий, только что наросший за ночь лед. Он шел по деревянной палубе, покрытой линолеумом, осторожно, и больше всего был озабочен тем, чтобы сохранить равновесие и не уронить огромный тяжелый серебряный поднос, уставленный посудой и большим кофейником. Но он благополучно донес все это до стола, подал, как его учил Амундсен, под одобрительные взгляды членов экспедиции.
Когда Кагот удалился на камбуз, Амундсен обвел победным взглядом товарищей и сказал:
- Честное слово, я и не ожидал, что так получится!
- Это бесподобно! - заметил Олонкин. - Я давно замечал, что у местных жителей недюжинные способности, но перенять все за такое короткое время - это достойно удивления.
- Каша превосходная! - облизываясь, произнес Ренае.
- А булочки!
- В этих людях таится масса скрытых способностей, которые только и ждут, чтобы их разбудили, - произнес Амундсен. - Теперь я нисколько не удивлюсь, если Першин действительно научит здешних ребятишек грамоте.
- А что, если и нам попробовать научить Кагота грамоте? - подал голос Сундбек.
- Не все сразу, - предостерегающе произнес Амундсен. - Если мы сразу навалим на бедного Кагота все, чему хотим его научить, боюсь, он не выдержит.
- Вы считаете, что это может повредить Каготу? - спросил Сундбек.
- Грамота? - переспросил Амундсен. - Нет, я этого не думаю. Но я все же придерживаюсь убеждения, что прививать здешнему аборигену навыки я привычки цивилизованнрго человека несколько преждевременно. Я сделал это заключение на основании своих наблюдений над эскимосами арктического побережья Канады. Правда, тамошние жители меньше сталкивались с белыми людьми по сравнению со здешними. Что касается Кагота, то он, конечно, исключение. Не только потому, что плавал на американской шхуне, но и потому, что он шаман. А насколько мне известно, такое звание получает здесь отнюдь не каждый. Конечно, идеальным с моей точки зрения было бы вообще оставить этих детей природы в покое и чтобы цивилизованные государства приняли на себя обязательство всячески охранять их самобытность и привычный образ жизни…
И все же Амундсен был и горд и удивлен быстрой метаморфозой Кагота. Если бы кому-нибудь рассказать, что Кагот, этот респектабельный, молчаливый, подчеркнуто аккуратный повар в белоснежном колпаке, еще недавно спал в дымном и душном пологе, никогда не умывался по утрам, не говоря уж о бане, не носил белья, - этому ни за что бы не поверили.
Вечером, убрав со стола и вымыв посуду, Кагот присоединялся к остальным членам экспедиции и усаживался чуть в сторонке за большим обеденным столом в кают-компании. Он с интересом наблюдал за шахматистами, за читающими, прислушивался к беседам и необыкновенно оживлялся, когда заводили виктролу. Ее звуки будили в нем неясное, неопределенное томление, навевали тихую печаль. Слушая женское пение, Кагот чувствовал, как на глаза выступают слезы. Ему казалось, что "Мод" оторвалась от берега и плывет вдали от Чукотки на невидимых парусах. Наслушавшись музыки, Кагот одевался и уходил на палубу, под чистые и яркие зимние звезды. Наметенный поземкой сухой снег громко хрустел под ногами. Вдали, на берегу, темными пятнами угадывались яранги. Иногда то тут. То там мелькал огонек - то ли кто-то открывал дверь, то ли Каляна или еще кто из женщин выставляли за порог каменную плошку с горящим моховым фитилем.
Однажды Амундсен сказал Каготу:
- Один раз в неделю у вас будет день отдыха. В счет жалованья вы можете взять муку, сахар и сухое молоко. Советую прежде всего позаботиться о дочери.
Когда Кагот плавал на "Белинде", никаких дней отдыха у него не было. Воистину совсем не похож этот тангитан на тех белых, которых он знал раньше!
16
Кагот все основательнее постигал премудрости приготовления пищи для тангитанов. Ездил за дровами на дальнюю косу, за пресным льдом к замерзшему ручью. Оставаясь в одиночестве, он, стоя перед большим зеркалом в кают-компании, иногда во весь голос вопрошал:
- Эй, Кагот! Ты ли это?
Он не узнавал себя в этом новом обличье, с новыми мыслями и даже новым голодом: когда ему хотелось есть, он вспоминал булочки с желтым сливочным маслом, олений бифштекс, горячий кофе с молоком. Правда, иногда хотелось копальхена и окаменевшей от мороза нерпичьей печенки, растолченной в каменной ступе каменным пестиком.
Иногда на судне появлялся Амос.
- Много разговоров о нашем корабле, - рассказывал он, называя "Мод" нашим кораблем. - В стойбище у Кувлиля меня спросили: правда ли, что на корабле, который зимует у наших берегов, находится сам Солнечный владыка, изгнанный бедными людьми со своего золоченого сиденья? И еще - как будем жить дальше?
Что мог ответить Кагот?
- Першин все твердит, что нас ожидает прекрасная ЖИЗНЬ, - продолжал Амос. - Все будет как у тангитанов: построят деревянные яранги, будут учить всех грамоте, приедут ихние шаманы-исцелители, которые режут людей, выискивая у них болезни, вымоют всех и снабдят нательными матерчатыми рубашками, чтобы легче увидеть вошь… У тебя как с этим?
- Вшей нет, - ответил Кагот. - Но тело чешется. От чистоты и истонченности.
- От чего? - не понял Амос.
- Когда я моюсь, я оттирай вместе с грязью часть верхнего слоя кожи, - пояснил Кагот. - От этого кожа становится чувствительной, как детская.
- Интересно, - задумчиво проронил Амос. - А зачем так стараться? Совсем без кожи останешься.
- Для чистоты, - ответил Кагот. - Тангитаны считают, что все болезни от грязи.
- А разве не от рэккэнов? - удивился Амос.
- Они говорят - от грязи…
- Уж больно просто получается, - недоверчиво протянул Амос. - Выходит, если заболел человек, то помоешь его, ототрешь грязь - и он поправится?
- Не знаю, но они говорят так.
- А как ты сам чувствуешь?
- Хорошо чувствую, - ответил не умеющий притворяться, Кагот. - Такое ощущение, что я стал намного легче. И когда хожу, хочется подпрыгнуть, даже когда сижу, чувствую, что могу легко вскочить.
- Значит, тебе хорошо, - задумчиво произнес Амос, но Кагот почувствовал в этих словах оттенок осуждения.
- Но зябко, - вспомнил Кагот. - То ли от матерчатой одежды, то ли от чего еще.
- Это потому что кожа у тебя, как ты сказал, истончилась, - заметил Амос, - Да и с лица ты похудел. Ну а что говорят твои тангитаны о будущем?
- По-моему, они мечтают только о том, как освободиться от ледового плена и поплыть дальше, к вершине Земли.
- К вершине Земли? Зачем?
- Наверное, чтобы глянуть вниз и посмотреть, как выглядит вся Земля с вершины, - неуверенно ответил Кагот, сам не очень хорошо представляя то, о чем рассказывал.
- Знаешь… - Амос заговорщически оглянулся. Они сидели на камбузе и пили хорошо заваренный кофе, щедро сдобренный сахаром и молоком. - Мне порой кажется, что тангитаны нас попросту дурачат. Что Першин со своими планами научить всех грамоте и привезти книги, в которых будут напечатаны чукотские слова, что твои с мечтой о вершине Земли…
- А разве есть книги для чукчей? - удивился Кагот.
- Першин утверждает, что сделают, - ответил Амос.
- Насколько я знаю, тангитаны помещают в книгах только божественные слова, - сказал Кагот.
- Не знаю, - вздохнул Амос. - Першин мне показал несколько своих книг, сказал, что в них учение о власти бедных…
- Раньше, - после довольно продолжительного молчания сказал Кагот, - тангитаны жили сами по себе, а мы - сами по себе. Хоть они и пытались нам навязать своих богов, но не очень сильно. Только торговали. А теперь - не знаю, что будет дальше. Может, и впрямь нас ждет впереди чудесная жизнь?
- Коо, - с сомнением покачал головой Амос. - Но в яранге, где ты жил, похоже, иная жизнь настает. Каляна расцвела, словно невеста. Вдруг возьмет ее тангитан? А она тебе предназначена. Останешься тогда без женщины. Может быть, зря ты ушел на корабль?
- Не знаю, - смущенно ответил Кагот.
Он и в самом деле не знал, как быть, что думать о Каляне, потому что в глубине души сохранил о ней доброе воспоминание.
- И еще услышал я, - продолжал Амос, - что спрашивали о тебе жители дальних окраин. Называли твое имя и говорили, что ты сумасшедший, сбежавший с маленькой девочкой.
Тревога порывом пурги дохнула на Кагота, он даже съежился. Значит, они все-таки пошли по следу и ищут его на этих огромных пространствах, где он намеревался затеряться вместе со своей дочерью, со своим горем и своим поражением?…
- А может быть, они ищут какого-нибудь другого Кагота, - заметив, как изменилось лицо собеседника, произнес в утешение Амос. - Ты же не сумасшедший…