Дедушка строго поглядел на него:
- Еду к Гомбо, а он мне поможет, так и сказала...
- Я? Чем же помогу?
- Ничего не говорила. Бодо просил, если понадобится, пусть поживет у вас неделю и больше.
Глаза Гомбо и Эрдэнэ встретились, округлились, погасли. Попробуй догадайся, если сам дедушка ничего не знает...
В юрте тихо, темно, ночь...
Под бараньей шубой не умолкает шепот.
- Ты хочешь, чтобы приехала?
- Она же к тебе едет, а не ко мне...
- Почему ко мне? Дедушка опять хитрит. Скучно ей одной в юрте, вот и надумала... Пусть дедушка с бабушкой пасут, а мы в нарядных халатах будем Цэцэг забавлять. Ловкая девчонка...
Оба приглушенно засмеялись, позабыв, что давно ночь и надо спать. Дедушка глухо закашлял, поднялся с лежанки. Жарко - приоткрыл дверь юрты, сел на порог, курит, вы же знаете, он сильно хитрый. Сидел-сидел, курил-курил, вдруг заговорил, будто сам с собой:
- Вы, разбойники, почему не спите?
Эрдэнэ и Гомбо закрылись плотнее полою шубы. Оказалось, дедушка сказал это Нухэ и его длиннохвостой мамаше. Они бродили возле юрты, что-то вынюхивая. Зря собаки ночью не бродят. Если бы шарились мыши или суслики, собаки бы залаяли. Дедушка всматривается в темноту. Щелки глаз расширил, видит, движется небольшое, темное, горбатое, собаки не лают, а ласкаются. Да это верблюжонок. Он, видно, протиснулся между жердями загона. Дедушка затолкнул верблюжонка в юрту:
- Что спите? Встречайте важного гостя...
Все поднялись. Дулма засветила огонь. Верблюжонку дали молока, сунули в зубы кусок лепешки, круто посоленной. С аппетитом съел, ждет еще. Дедушка увел верблюжонка обратно в загон, поправил жерди, чтобы не расходились. Вернулся. Дулма стояла у порога.
- Добрая примета: письмо получим от Доржа или еще кто-нибудь приедет к нам.
Дедушка вздохнул:
- Примет у тебя много, а толку?.. Будем спать...
Огонек погас, в юрте тихо. Над нею стояла луна, поглядывая желтым глазком на спящую степь.
...Солнце высоко. Обед. Собрались в юрте. Дулма накрыла на стол. Вдруг залаяли собаки, но быстро смолкли.
- Кого-то встречают... - поднялся дедушка, открыл дверцы, и в юрте услышали девичий голос.
Заторопились, вышли на полянку. Из-за крутого холма, который Дулма прозвала Дедушкиной шапкой, вынырнула гнедая лошадь, в седле девушка в светло-зеленом халате, белой шляпке, что-то везет на коленях. Едет и напевает, чем ближе, тем звонче ее песенка.
- Слышишь, ее голос, Цэцэг... - засуетился Эрдэнэ, подталкивая брата в спину.
Отчетливо цокали копыта; иноходец красиво и плавно шел к юрте.
- Возьмите у гостьи лошадь, расседлайте, пустите пастись, - поспешно махнул рукой дедушка и улыбнулся.
Цэцэг легко спрыгнула с лошади, подошла к бабушке и дедушке, обняла их, подала руку Эрдэнэ и Гомбо. Шелковый халат и новые сапожки блестели на солнце. Цэцэг подала бабушке сумку, которую везла на коленях:
- Возьмите, это вам гостинцы от мамы.
Братья повели ее лошадь, залюбовались седлом: оно изукрашено серебряными насечками и бляшками, расписано синей, оранжевой и желтой краской. Вошла Цэцэг в юрту:
- Как у вас хорошо! Где же мне сесть? Лучше вот тут, - и она опустилась на коврик возле бабушки: сложив ноги калачиком, как бы напоказ выставила свои сапожки.
За обедом разговор не складывался, хотя Цэцэг не умолкала. Хвалила бабушкины угощения, с аппетитом ела теплое масло с изюмом и мучные лепешки. Рассказывала, как она ехала, зря повернула за ручей направо, оказывается, есть ближний путь. В степи очень много дзерен - диких коз. Одно стадо, очень большое, дважды пересекало ее дорогу. Выпили по чашке горячего, пышно взбитого молока, попробовали гостинцев, присланных матерью Цэцэг; хушуры - пирожки с мелко рубленной бараниной, жаренные в кипящем масле, печенье из туго намешанного теста и запеченного в него ташлоя - кисло-сладких гобийских ягод. Из Гоби эту сушеную ягоду недавно прислали.
Пообедали. Цэцэг стала помогать бабушке убирать со стола. Дедушка из юрты не уходил, намеревался о чем-то спросить Цэцэг, она и сама догадалась.
- Приехала я, почтенный дедушка, не в гости... У меня важное дело...
- Уши наши открыты, слушаем, - откликнулся Цого.
- Немного стыдно, но скажу... Плохо у меня с математикой. Учительница дала на лето задание, велела позаниматься, решить двадцать задач. Ни одну не могу, задачи трудные, не решаются... Гомбо, - обратилась она к нему, - ты у нас в классе лучший математик, поможешь?
Гомбо покраснел, Эрдэнэ толкал его в бок: давай, давай...
- Смогу ли? Ты говоришь, задачи трудные, не решаются...
- Да, для меня трудные, а ты, наверное, запросто решишь...
Дедушка удивился:
- Зачем голову засорять? Если ноша не по силам, не подставляй спину, переломится... Кем же ты думаешь быть, Цэцэг?
- Уже давно надумала - буду артисткой...
- Слышишь, Дулма, она будет артисткой, - наклонился к Цэцэг. - А зачем артистке математика?
- Что вы, дедушка, без математики я пропала, не окончу школу, не примут в театральное училище.
Дедушка торопливо перебирал пальцами бородку, чем-то недоволен.
- Дагва прав, дели юрту пополам: стариков в пастухи, молодых в артисты, машинисты, шофера, музыканты... Дорогая Цэцэг, чтобы хорошо петь, не плохо бы горлышко смазать маслом, горячим молочком, сбитыми сливками, а где брать?
- Что вы, дедушка, в магазине, там все есть.
Дедушка расхохотался:
- Дулма, слышишь? Мясо, молоко, масло, хлеб можно брать в магазине... Мы-то, старые сурки, думали, что все это дают степь, пастухи, юрты...
- Как тебе не надоело твердить одно и то же? Уши не хотят слушать, как свист суслика перед дождем! - рассердилась бабушка.
Цэцэг встрепенулась, глаза поблескивают, тонкие брови будто тушью вычерчены, слегка вздрагивают. Красивые глаза; Гомбо и Эрдэнэ засмотрелись, а глаза ее улыбаются:
- Вы, милый дедушка, как все дедушки думаете: самое дорогое на свете - скот да юрта... Разве можно жить без кино, театра, пения, музыки, танцев? Все равно буду артисткой - петь, играть на морен-хуре...
Она плавно прошлась по мягкой кошме, изящно раскинула руки и запела ласковым голосом. Дедушка любил песни и сам всегда напевал. Надо бы ехать на пастбище к скоту, из юрты не вышел, сидел на коврике, слушал. Цэцэг его обрадовала, спела народную песню "Соловый конек". Закончила, остановилась, что-то вспомнила. Вынула из сумки газету:
- Забыла, дедушка, вот свежая "Унэн", прочитайте.
Она развернула газету, ткнула пальцем:
- Вот это обязательно не пропустите...
Цого достал очки, начал вслух:
- "До 13 лет Б. Дамдисурэн был неграмотным. С родителями приехал в Улан-Батор, стал помощником шофера. Страсть его - машины. Грамоте выучился, много ездил, много видел. Машина увлекала, но пересилило другое увлечение: он брал в руки хучир и пел. Люди слушали, хвалили. Услышал его игру и пение знаменитый музыкант и обрадовался:
- О, настоящий талант!
И Б. Дамдисурэн стал артистом театра. Наступила пора бессонных ночей, упорного труда, учебы. Теперь он прославленный композитор Монголии, гордость и слава страны. Его песни поет вся Монголия; они, как птицы, облетают все уголки степей и гор и находят живой отклик в сердце каждого человека. Он автор многих опер, любимая из них "Среди печальных гор", она - душа нашего народа. Как радостно, что это музыкальное творение прошло в театре уже две тысячи раз! Композитор испытывает высокое счастье, когда слышит свои мелодии всюду; опера - произведение крупное, а весь народ знает ее..."
Дедушка отложил газету, снял очки, посмотрел на Цэцэг, она придвинулась к нему:
- Прочитали, дедушка? Для меня пример такие люди, светятся как звезда на небе... Буду певицей... Артисткой!
Дедушка ладонью погладил ее пышные косы.
- После совещания животноводов-передовиков в Улан-Баторе смотрели мы оперу "Среди печальных гор". Давненько это было, а помню, будто вчера слушал... - И он вполголоса начал напевать всеми любимую мелодию из оперы.
Цэцэг не вытерпела, тут же прервала его:
- Не так, дедушка, вы фальшивите, - и спела арию главной героини, обманутой ханом.
Хотя Цэцэг уже не пела, занялась своими косами, в юрте еще слышался ее голос, и каждый счастливо шагал по степи, украшенной зеленью и цветами, обласканный весенним солнцем.
Первым, шумно кряхтя, поднялся дедушка. Взял газету, спрятал ее за пазуху.
- Немножко засиделись в юрте. С тобой, Цэцэг, и о делах можно позабыть, но, человек без песни - птица бескрылая... Пой! Все-таки поедем к тем, кто нас кормит. А как с математикой? Заниматься будешь с Гомбо?
- Нет. Успею. Поеду с вами. Люблю степь и скот люблю. Вы знаете, дедушка, я ведь немного дурочка, везде пою, на пастбище барашки, козочки слушают, глазенки вылупив...
Дедушка опалил ее жестким огоньком своих глаз, морщины на лбу подпрыгнули и упали:
- Вот вы много говорите, что очень любите и степь и скот. Лучше меньше говорить, а больше делать. Песни хороши, но от них скот не жиреет...
Все рассмеялись, вышли из юрты. Дедушка вынул трубочку, закурить не успел. Цэцэг подскочила к нему легким козленком, трубочку выхватила, на солнце любуется:
- Какая милая трубочка, новенькая, беленькая, уж очень беленькая, у моего дяди трубка с красивыми коричневыми крапинками.
Дедушка получил от Цэцэг трубку, закурил, веселый сел на лошадь и ускакал, с ним Эрдэнэ. Гомбо пошел за седлом для лошади Цэцэг. Она его окликнула:
- Возьми у меня в сумочке задачник, на досуге где-нибудь под кустом в него заглянем.
Гомбо сморщился, пошел нехотя. Принес седло.
- Где же задачник?
- Не взял, сначала один разберусь, может, я все забыл, задач не решу...
Дверцы распахнулись, навстречу Дулма, в руках у нее доска, на ней колобки из творога, несет подсушивать. Цэцэг помогла поднять доску на покрышку юрты, под палящее солнце.
- Я уже похозяйничала, могу подменить Гомбо, поехать на ближние выгоны к овечкам, а вы позанимайтесь, - посоветовала Дулма.
Цэцэг и слышать не хотела, скрылась в юрте. Вернулась с задачником в руках. Поспешила к своей лошади, ловко вскочила в седло и помчалась:
- Гомбо, догоняй!
Он вставил ногу в стремя, подскочил, чтобы сесть на лошадь, седло скатилось, ослабли подпруги. Цэцэг скрылась за холмом. Объехав загоны и заросли кустарника, Гомбо поднялся на пригорок, увидел на желтом выступе светло-зеленый халат и белую шляпку Цэцэг. Она, привстав на стременах и прикрыв лицо ладонью от лучей солнца, смотрела вдаль. Подъехал Гомбо.
- Что увидела?
- Удобное место выбрал твой дедушка. Гляди, вокруг целое море зелени... Мой отец ухитрился поставить юрту в низине среди серых камней и красного песка.
- Поедем скорее, увидишь, какие тут рощи и озеро...
Они торопили лошадей, скача по склону холма, пересекли узкую долину, поросшую высокой травой. Слева возвышалась гора, справа потянулись рощицы и перелески. Неожиданно Цэцэг повернула коня и поскакала совсем в другую сторону. Гомбо за нею. Так мчались они долго. Миновали много холмов и увалов. Перед ними желтая песчаная полоса, за ней синие горы, зубцы их врезались в небо. Гомбо разгорячил коня, обогнал Цэцэг.
- Ты куда?
- Испугался? Давай поднимемся вон на ту сопку!
- До нее далеко, и к ночи не доедешь...
- Совсем испугался... - и повернула коня.
Они поскакали обратно. Кони вспотели, тяжело дышали. Дали передохнуть, поехали шагом. В перелеске спрыгнули с коней, пошли пешком. Цэцэг сорвала большой синий цветок, приколола его на грудь. Вновь сели на лошадей. Перевалили через крутую сопку, увидели стадо коров, а дальше табун лошадей; они разбрелись по широкому склону. Их пасли дедушка и Эрдэнэ.
- Поедем к ним, - заторопилась Цэцэг, - поможем подогнать скот.
Дедушка доволен: вместе они быстро собрали коров, взялись за лошадей и, хотя с ними пришлось повозиться - особенно непокорными оказались два скакуна, - справились с табуном. Собрались у небольшого родника, он бил из-под гранитной плиты, розовой, с зелеными разводами. Размыв себе желтую дорожку в песке, бежал узкой змейкой, теряясь в траве и мелкой россыпи светящихся на солнце камней.
Дедушка уставился в небо.
- Сколько же времени? Часа четыре?
Цэцэг взглянула на свои ручные часы:
- Уже пять...
- Хорошо бы закусить... Эрдэнэ, принеси-ка бабушкин мешочек, он привязан к моему седлу. - Дедушка присел на гладкий валун.
Из-под полы халата Цэцэг выпал задачник.
- Ах, Цэцэг, да ты с книгой? Не задерживайтесь, идите вон под тень кустов.
Гомбо насупился, а Цэцэг спрятала задачник на груди под халатом. Эрдэнэ, смеясь, отвернулся. Лукавые глазки Цэцэг заискрились:
- Милый дедушка, кругом такая красота и пахнет из мешочка вкусным, а вы заставляете заниматься... Хорошо ли это?
- Тогда дайте мне задачник, я начну за вас заниматься, а вы смотрите за скотом, - подшучивал Цого.
Цэцэг и тут нашла, что ответить:
- Главное, мы с Гомбо уже сделали, на сегодня хватит: выбрали место для занятий...
Дедушка не выразил удивления, одобрил сказанное, но такой ехидной усмешкой, что и Гомбо и Цэцэг опустили глаза, будто считали камешки под ногами...
ОРАНЖЕВОЕ СОЛНЦЕ
Минует день за днем, и у каждого свое утро, свой вечер... Неожиданное всегда подстерегает людей, как лисица суслика. Из-под бараньей шубы выглядывает Эрдэнэ. Где же Гомбо? Цого и Дулма улыбчиво переглянулись, дедушка даже песенку напевал - Гомбо раньше всех у стада.
Попили чай, распахнулись дверцы юрты, пахнуло прохладою утра, свежестью трав. Расправив грудь, дыши... У стада Гомбо не было. Цого вернулся в юрту, посмотрел в угол, где лежали седла. Седла Гомбо не брал. Куда может уйти пеший?
Дедушка полон забот и песенку не поет, только дым пускает непрерывной струйкой, не вынимая трубки изо рта. Эрдэнэ и Цэцэг прячут глаза. Она еще рано утром заглянула в свою сумку: нет ни учебника, ни задачника, губы сложила в тонкую усмешку: "Мой учитель готовится к первому уроку".
...У ручья, разложив на каменной плите тетрадь, сидел Гомбо. Ни первой, ни второй задачи решить не мог. Тер лоб, вихрил волосы. Стал читать учебник. Все ему мешало думать: громко булькал и журчал ручей; чуть ли не у самых ног выскочила мышь-песчанка; суслик так пронзительно свистнул, что у Гомбо из рук выпал учебник. А солнце? Оно рассыпало повсюду разноцветные звезды; такое множество - на камнях, на траве, даже на руках Гомбо. Найдет ли кто-нибудь в себе силы решать задачи среди этих звездных огней? Гомбо поднялся и зашагал по траве. Смешно. Он смахивал с рукава халата россыпи звезд, а они горели еще ярче. Пересилил себя, вновь сел, упрямо глядя в задачник. Одну задачу осилил. Поддалась вторая и третья. Гомбо радовался, стуча пальцами по лбу, приговаривая: "Котелок кипит, еда жирная варится..." Не заметил, как каменную плиту, его временный стол, пересекла тень. Кто-то положил ему руку на плечо. Оглянулся - Цэцэг.
- Завтрак тебе послала бабушка. Горячую лепешку с маслом и творог.
- А кто ее просил? - обидчиво скривил рот Гомбо.
- Я просила... Мы-то спали, а ты работал, - засмеялась Цэцэг.- Решил? Можно переписывать?
Гомбо нахмурился. "Хитрая девчонка... Ей решай, она перепишет". Чтобы уязвить Цэцэг, Гомбо бросил задачник на траву:
- Возьми, садись, решай; я покажу, как надо, а готовенькое лапкой может переписать и тарбаган...
Гомбо хмыкнул, довольный своей шуткой.
Цэцэг не обиделась.
- Какой ты строгий, а я не тарбаган. Знаешь, сначала покушаем...
Бабушка знала, горячая лепешка со сладкими пенками - любимая еда Гомбо, и хотя он строго говорил о задачах и надо было заставить Цэцэг их решать, запах вкусного оказался сильнее.
Они съели лепешку и творог. Цэцэг неохотно взяла карандаш, открыла тетрадь. Решить задачу не смогла. Гомбо начал учить, говорил долго. Цэцэг стало скучно. Ничего не поняла. Из кустов тальника выпорхнула птичка, села на ветку.
- Ой, птичка! - откинула тетрадь Цэцэг.
Гомбо схватил камешек, бросил, спугнул птичку.
- Ты сердитый...
Решали задачу вместе, потом потрудились еще над двумя. Одну Цэцэг решила сама. От радости прыгала, била в ладоши, кричала на всю степь:
- Хватит, хватит! Остальные потом, потом, ну их, такие скучные!
Гомбо своей ученицей недоволен, но подчинился, и они пошли. Цэцэг набрала букетик цветов, схватила за руку Гомбо, остановилась перед ним:
- Хочешь, я тебе спою песенку про жаворонка?
- Не хочу.
- Ну про верблюжонка и его маму?
- Спой.
Цэцэг залилась птичкой, далеко над степными холмами плыл ее голос. Гомбо вначале и слушать не хотел, глазами, полными безразличия, глядел в синюю даль, потом заслушался. Когда верблюжонок плакал, тыкая мордочкой в застывшее вымя своей мертвой матери-верблюдицы, у Гомбо расширились глаза, он стоял неподвижно, боясь пошевелиться: можно спугнуть птичку, голос ее оборвется... "Хорошо поет, наверное, будет артисткой".
Подошли к юрте. Дулма мыла посуду.
- Пришли, большие успехи?
Цэцэг принялась помогать бабушке.
- Четыре задачи решила, - расхвасталась она.
- Ого, если каждый день по четыре, за неделю закончите...
- Мы сейчас поедем с Гомбо, у нас есть заветное местечко, там решим все задачи.
Гомбо молчал, кажется, и не слушал. Дулма прикрыла ладонью глаза, оглядела небо.
- Собирайтесь хорошенько, возьмите еды, кошмовые подстилки, оденьтесь потеплее, далеко не ездите. Посмотрите, вокруг солнца два молочных кольца, темнеет гнилой угол неба...
Цэцэг голову вскинула, косы разметались.
- С Гомбо не страшно! - и залилась смехом.
...Кони бежали рядом, Гомбо и Цэцэг ехали молча.
Поднялись на крутой увал, Гомбо резко повернул копя и придержал его.
- Куда ты?
- На пастбище; хорошо ли разъезжать без дела, как на празднике?
- А решать задачи не дело? - поджала губки Цэцэг, рассердилась. - Давай съездим к дедушке и Эрдэнэ, если ты уж такой старательный чабан...
Ехали быстро, встретили Эрдэнэ, он пас коров; дедушка за холмами метался по долине на лошади, подгоняя непокорных. Вскоре они встретились на зеленой поляне. Дедушка, пощипывая бородку, усмехался:
- Зачем приехали? Все задачи решили?
Цэцэг и тут расхвасталась, позабыв, что рядом Гомбо; она сама постигла все мудрости задачника.
- Умница, - похвалил ее Цого, - стоит угостить серебряной водой.
- Какой серебряной? - встрепенулась Цэцэг.
Вскочили на лошадей и поехали за дедушкой к Серебряному роднику. У отвесной скалы, отполированной, как стекло, из-под желто-красного камня в узкую расщелину пробивалась легкая струйка. Она искрилась на солнце и казалась не струйкой, а стеклянной палочкой, свитой из серебра. С жадным наслаждением пили, не в силах остановиться, будто жажда томила их целый день.
- Я никогда не пила такой вкусной водички, - восторгалась Цэцэг.
- Когда же тебе было пить, давно ли живешь на свете...
Гомбо и Цэцэг начали брызгаться. Цого строго их остановил: