За пределами школы были у него какие-то таинственные взрослые покровители. Иногда очередной "брат из деревни" вызывал Мыло прямо с урока. "Братья из деревни" одевались по-городскому, были всегда разными и с каждым из них Мыло исчезал на несколько дней. Учительница наша смотрела на отлучки Мыло сквозь пальцы. Гошка же отрабатывал ей за это по-своему. Вернувшись, ои сразу обозначал свое присутствие в классе: наметив какой-нибудь вертлявый затылок, молча поднимался среди урока и присандаливал забывшемуся огольцу здоровенный щелчок.
Ольга Игнатьевна неискренне строжилась:
- Мыльников! Это что такое? Что за самосуд?
- Нормально, - басил Мыло, умащиваясь на задней парте. - Он больше не будет.
Как правило, Гошка обходился одним щелчком - для порядка и "для отмазки". После чего, до следующего исчезновения, мирно подремывал у себя на "Камчатке". Дешевым командирством Мыло не соблазнялся, оно было ему не нужно. Наоборот даже, помешало бы спокойно отсиживаться в школе, А Мыло, к тому же, не просто отсиживался. Потихоньку-полегоньку, втайне от учителей, и, похоже, от "старших братьев", он сбивал собственную команду. Команду страшненькую, такую, перед которой наши стихийные кодлы выглядели невинным баловством. Я понял это, когда сам, по несчастью, угодил в Гошкину паутину.
То было время атаманов и атаманчиков, правивших на улицах, во дворах, скверах, кинотеатрах. Был и у нас на улице свой атаман Васька Зюкин. Этот Васька в последнее время не столько правил, сколько тужился править. Когда-то самый старший и самый сильный среди нас, он затормозился в росте, оказавшись той маленькой собачкой, которая до старости щенок. Мы тянулись вверх, обгоняли Ваську, выходили из-под его власти. Васька пугал нас, темнил, намекал, что он блатной, что дружит с настоящими урками и сам почти урка. В подтверждение он выбросил рогатку и положил в карман ножичек. И вот с этим-то Васькой дернуло меня завраждовать. "Сопля ты, а не урка!" - сказал я ему однажды. Сказал отважно, веря, что Ваське не побить меня в честной драке. Васька побледнел. Так открыто никто еще не бунтовал против него. "Зарежу! - пригрозил он, - Подкараулю и зарежу. Сукой быть!" Скажи он мне такое один на один, я только рассмеялся бы: резатель нашелся! Но Васька поклялся принародно - и мне стало не до смеха. Ножичек-то у него был. Возьмет и пырнет, фашист. Или дружков каких-нибудь подговорит.
Я вооружился: выстрогал короткую, крепкую палочку, насадил на конец ее свинцовый набалдашник. Штучка получилась увесистая - свободно можно было проломить голову.
Ползимы я протаскал свою палицу в рукаве. Прибегал в школу раньше всех, когда первая смена еще сидела на уроках, топил ее в сугробе возле крыльца, запоминал место. После занятий доставал. Сделать это незаметно было труднее, чем запрятать палочку днем: приходилось дожидаться, когда школа опустеет, когда даже учителя разойдутся. А затеряться в единственном коридоре нашего одноэтажного барака было негде. Я надоел уборщице, стала она меня гонять, грозить, что пожалуется директору.
Жизнь сделалась трудной и вдвойне опасной. Палочка в рукаве не давала забыть о Васькиной угрозе. По вечерам я возвращался из школы разными дорогами, в разное время, но все равно Васька с ножичком мерещился мне за каждым углом. С другой стороны, я постоянно ждал, что меня самого вот-вот застукают, как диверсанта, с моим грозным оружием. Но выбросить палочку не хватало смелости. Хотя непонятно уже было, кого я боюсь больше: Ваську ли, себя ли вооруженного. Мог, мог пырнуть меня Васька. Но мог и я прошибить ему калган.
В конце концов все это меня так изнурило, что я постыдно стал думать о заступнике. И, конечно, остановил свой выбор на Гошке Мыльникове. Да и что значит - остановил выбор? Ни надежного друга, ни старшего брата у меня не было, а пожаловаться отцу не позволял уличный кодекс чести.
Никогда не проси защиты у сильного, у сильного и неправедного - тем паче. Эту истину не скоро еще предстояло мне усвоить.
Мыло не высмеял меня: кому ты, дескать, нужен такой - резать тебя? Внимательно дослушал, покатал во рту папироску, поразмышлял вслух: "Вообше-то, не должен. Если кто зарезать хочет - тот заранее звонить не будет. Когда, говоришь, обещал?.. Ну-у-у. Давно бы уже зарезал… Не, не должен".
- Но, - сказал Мыло, - подрессировать надо. Для порядка.
Я думал, это будет, как обычно: мы вместе повстречаем Ваську - и Мыло пригрозит ему: "Запомни, падла, если хоть пальцем тронешь…" Возможно, даже припарит разок-другой или слегка напинает.
Но Ваську "подрессировали" без меня. И узнал я об этом не от Гошки.
Через несколько дней прибежала к нам Васькина мать тетя Нюра Зюкнна. Она и раньше частенько забегала - пожаловаться моей матери на головореза Ваську. На этот раз тетя Нюра не кричала, не материла Ваську - тихо плакала, сморкалась: "Там курочке клюнуть негде - весь в синяках! Рожа, что твоя сковородка, глаз не разлепляет… Ой, добегается, паразит, доблукается! Или убьют где дружки-то эти, или сам кого пришибет да сядет".
Я понял, что Ваську избили. Догадался - из-за меня.
Это было страшно. Страшнее, чем палочка в рукаве.
Мыло ничего мне не сказал. Только поглядывал ободряюще: не дрейфь, мол, все в порядке!
После этого случая и начал он потихоньку приручать меня. Нет, Мыло ничего не просил, не требовал. Он хитрее поступил: сделал из меня вроде как сообщника. Стал намекать о своих темных делах. Перед тем, как исчезнуть с очередным "братом", заговорщицки подмигивал: "Что-то денежки кончились", - и по плечу хлопал: жди, мол, вернусь богатым. Непременно сообщал о готовящихся "дрессировках", таким тоном - будто советовался. Сам Гошка не участвовал в расправах, - кодла его приучена была делать это без командира, - но кого, когда и за что - решал он. Только раз видел я "дрессировку" - издали. Лучше бы не видеть. Там не придерживались наших рыцарских правил: кучен на одного не наваливаться и лежачего не бить.
Тошно мне было. Получалось, что я, как колобок, ушел от мелкого бармалея Васьки, а прикатился прямо в пасть бандюге Мыльникову. Рано или поздно Мыло должен был подкараулить меня на чем-нибудь. Не все же ему только закидывать удочки, придет время вытаскивать.
И вот Мыло подкараулил меня - на Вите, на нелепой нашей драке. Теперь он ждал ответа, не отходил. "Сволочь! - хотелось крикнуть мне. - Ты же меня дрессируешь - что я, не понимаю?"
- Ну, - Мыло снова подбросил пятак. - Чо молчишь-то?
Я собрался с духом, наверное, я даже зажмурился и сказал - как с обрыва шагнул:
- Не будем!
Плохо я знал Гошку. Он тут же вывернулся - не принял моего самосожжения.
- А-а, понял-понял, - сказал быстро, - допер. Ты сам, значит, хочешь, одни? Ну, правильно, молодец! Уделай его как следует. - И оставил меня - с распахнутым ртом.
Ничего не случилось до конца уроков, о чем я мечтал: школа не загорелась, меня не увезли с внезапными коликами, Витя не испарился.
Я подошел к нему после звонка:
- Эй, незаразный… Пошли.
Витя сразу все понял. Аккуратно уложил портфельчик, поднялся:
- Я готов.
- Слышишь? Он уже готов! - табачно дохнул сзади подошедший Гошка. - Уже в штаники наклал.
Я не обернулся.
…Витя шагал впереди. Помахивал портфельчиком, прямо держал голову.
И плелся за ним я - подневольный конвоир, махновец, которому приказали отвести на расстрел комиссара. Так мне представлялось это со стороны.
За углом первого же от школы барака новенький остановился, повернулся ко мне:
- Может быть, здесь? Здесь нас не увидят. Ведь тебе надо, чтобы не видели, так?
Я пинал камешек. Витя спокойно ждал.
- Знаешь, - сказал я, - дуй-ка ты отсюда. Он с интересом взглянул на меня:
- Дунуть я могу и без твоего разрешения… Скажи - ты кого-то боишься, да?
- Ага! - обозлился я. - Тебя боюсь! Гляди, испугался - коленки трясутся!
Витя покачал головой:
- Ты кого-то боишься - точно. Кого?
- Ну, хватит! - он опять надоел мне; не объяснять же было ему, умнику, про дрессировку. - Мне - сюда, тебе - туда. И жми давай… на все педали.
Тут я его и оставил. Думал, что оставил.
Витя догнал меня через несколько шагов.
- Интересно, - сказал. - Ты извини, но, оказывается, мне тоже сюда.
- А мне туда! - заорал я, развернулся и пошагал в сторону, противоположную дому.
На другой день мы пришли и школу вместе. То есть я-то не знал, что мы идем вместе: Витя, видать, пристал где-то по дороге и шлепал следом, не обнаруживая себя.
Возле школы на этот раз шло серьезное состязание. Осенью еще против нашего крыльца пленные немцы нарыли траншей под котельную. Растаявший снег сбежал В них, тяжелая глинистая вода испарялась медленно, бровки траншей раскисли. Но кое-где они уже обсохли - и пацаны наши в этих местах наладились прыгать через траншеи. Траншеи были не широкими - кроме одной, короткой, соединяющей две половины котлована. Здесь ширина была, однако, метра четыре. Как раз перед этой, непокоренной еще, канавой и стояли запалившиеся прыгуны. Мыло, всегдашний снисходительный наблюдатель, попыхивая папироской, насмешливо оглядывал их: ну, кто смелый?
Увидев нас (я-то думала меня только), он разулыбался:
- О! Сейчас козлик прыгнет! Он у нас дрессированвый, - и подмигнул мне. - Верно?
Я оглянулся - позади стоял Витя. Вид у него, и правда, был какой-то укрощенный; штаны длинные, наползающие на ботинки, - не вчерашние октябрятские трусики; глаза светились робким любопытством: а что это тут такое, а?
Надо было что-то делать. Немедленно. Мыло уже и руку мне на плечо положил, и нажал слегка: скомандуй ему, дескать.
- Этот, что ли? - пробормотал я. - Да ну… куда ему. Слабо.
"Догадайся же ты, морда! - мысленно умолял я Витю. - Смикить!"
Черта с два он догадался. Стоял, простодушно моргал глазами. Даже соизволил честно сознаться:
- Наверное, ты прав: мне такое расстояние не перепрыгнуть. Во всяком случае я еще ни разу не пробовал.
У меня аж зубы заныли: спрашивали его тут, зайца, - сможет - не сможет! Я выдернул плечо.
- Ты, фрайер! - грубо сказал Вите. - Подержи сумку… Учись, пока я добрый.
Места для разбега на этой стороне было мало, а противоположный берег оказался чуть выше: я не долетел, упал животом на бровку и, ко всеобщему ликованию, сполз в траншею. Воды в ней оказалось по грудь.
Пацаны взвыли:
- У-у-у!
- Ныряй с головой!
- Давай вразмашку!
Под их улюлюканье я перебрел траншею, рявкнул на Витю:
- Дай руку! Выпялился…
Он помог мне выбраться, посочувствовал:
- Надо было сразу брюки снять.
- Тебя не спросили!
Я вылез из штанов, зло отпихнул их ногой, разбежался снова - и перемахнул траншею.
Пацаны стихли. Сгрудились на бровке, таращились на меня.
И Мыло смотрел. Задумчиво щурился - соображал, наверное: чего это я так уродуюсь?
Ну, глядите, глядите! Я отошел подальше, прицелился и - э-э-ээх! - полетел прямо в толпу.
Прыгуны ухнули в стороны.
Мыло хладнокровно отступил на шаг.
С крыльца школы дежурный звонил в колокольчик.
Мыло, уходя, оглянулся, долго посмотрел на меня. Я видел это краешком глаза, но головы не поднял - выжимал штаны.
- Давай помогу, - вызвался Витя.
Вдвоем мы кое-как выкрутили мои штаны. Но все равно они остались влажными. А главное, так были перемазаны глиной, что идти в них на урок я и не подумал.
- Куда ты теперь? - спросил Витя.
- На кудыкины горы, - буркнул я, поднял сумку и пошел прочь.
- Послушай! - крикнул Витя. - Нельзя же так!.. Подожди!
Я не ответил.
Что-то вдруг громко булькнуло у меня за спиной. Я оглянулся - Вити не было на берегу. "Прыгнул, псих!" - догадался я.
И правда - Витя бродил там, под стенкой траншеи. Ему вода доходила до подмышек. Я сел на землю (штаны можно было теперь не беречь): интересно посмотреть, чем это кончится.
Витя отыскал на той стороне бережок пониже, выкарабкался сам, улыбнулся:
- Назад я, пожалуй, смогу.
- Прыгай, где поуже, - посоветовал я.
- Нет, только здесь! - Витя гордо выпрямился, как вчера и классе. - Пусть даже не перепрыгну, но трусом никто не назовет.
Ой-ёй-ёй! Про таких красивых дураков мне только в книжках читать доводилось.
- Штаны хоть сними тогда.
Штаны он снял. Скомкал их, перебросил мне. Потом и сам перепрыгнул. Плюхнулся, как лягушка, на живот - но перепрыгнул. И встал - довольный.
- Что же ты сразу их не снял? - ехидно спросил я. - Раз умный такой.
Витя пожал плечами, посмотрел с сожалением на свои брюки, которые были теперь не лучше моих:
- Не хотелось бы, конечно, огорчать маму.
Он так и произнес: не "от матери попадет", а - "не хотелось бы… огорчать". Я подумал маленько.
- Ладно. Пошли к нам. У меня мать добрая.
- В принципе, - сказал Внтя, шагая рядом со мной, - моя мама тоже не злая. Но дело в том, что это единственные мои брюки, и она только вчера вечером их дошила.
Я остановился:
- Так ты из-за этою, что ли, пришел вчера… такой? Витя кивнул.
- Ну и… не ходил бы совсем. А то - приперся.
- В принципе, - сказал Витя (все у него было в принципе), - человеку вовсе не обязательны брюки. Люди рождаются голыми, это их естественное состояние. В Африке, например, все ходят в одних набедренных повязках.
Нет, точно, - он ненормальный был. Я представил, как бы Витя заявился в школу в набедренной повязке, и скис от смеха.
Витя поморгал:
- Ну, не поголовно все, конечно… Бедуины ходят в бурнусах.
Дома мать выполоскала наши брюки и рубашки, выговаривая сокрушенно: "Ну, идолы! Вот ведь как устосались, идолы!" - разбросила их на веревке сохнуть.
- Теперь жди, - приказала Вите. - Голяком-то куда пойдешь… Ты хоть чей такой, что-то я тебя раньше не видела? Как звать?
- Бедуин его звать, - опередил я Витю.
- То-то, что бедуин, - согласилась мать. - Черти! Отхлестать бы вас штанами этими.
Мы забрались на крышу сараюшки, расстелили там старый отцовский дождевик, загорали. Витя сказал:
- В принципе, мы с тобой могли бы стать друзьями. Если бы не одно обстоятельство…
- А не в принципе? - окрысился я.
Нет, поглядите какой! Он раздумывал, оказывается! стоит - нет со мной дружить? Как будто я напрашивался.
- Ты все-таки кого-то боишься. - объяснил Витя. - И, кажется, я догадываюсь, кого. Мыльникова, да? Я прав?
Эх, как мне захотелось смазать ему по соплям! За его правоту.
Но Витя был у меня в гостях. И штаны его все еще сохли на веревке - не скажешь: "Пошел ты отсюда со своей дружбой!"
Я только плюнул:
- Кажется ему!.. Да ты знаешь, кто такой Мыло?
- Ну, кто же он такой? - насмешливо, как взрослый маленького, спросил меня Витя.
- Кто, кто… - хмуро буркнул я, жалея уже, что проговорился.
Пятиться, однако, было поздно: Витя, пожалуй, снова начал бы гадать - чего я не договариваю, кого опять боюсь?
Пришлось рассказать ему про Гошку Мыльникова: про то, как он защитил меня от Васьки Зюкина, про его "братьев" и его команду.
Рассказывал - словно оправдывался в чем-то.
Витя оживился:
- Ну, правильно! Так я и знал!
- Что ты знал? - отвернулся я, уныло понимая: не о том я ему. Не рассказал ведь, что Мыло приговорил его к "дрессировке". Не смог почему-то. И сам получился такой уж… перед Васькой дрейфил, у Гошки просил защиты.
Витя поднял прошлогоднюю сухую соломинку, отломил кончик - со спичку:
- Вот! Это Зюкин.
- Ух ты, страшный какой, - кисло пошутил я. Витя не заметил насмешки - торопился.
- А это - Мыльников! - отщипнул от соломинки кусочек подлиннее, положил рядом с "Васькой". - Мыльников побил Зюкина - так?
- Ну, так.
- Но кто-то другой побьет Мыльникова! - у Вити азартно блестели глаза. - Кто тут у вас может с ним справиться? Отцы только не в счет.
- Да понял, - я задумался.
Витя нетерпеливо ждал. Он уже приготовил соломинку - длиннее двух первых.
- Ирод побьет, - предположил я. - Если захочет.
Ирод был легендарный зареченский бандит, державший в страхе весь городок: форштадт, верхнюю колонию и поселок шлакоблочный. Сам я даже и не видел его никогда.
- Ну вот… Значит, Ирод побьет Мыльникова, - соломинка присоединилась к двум другим. - И все равно найдется кто-то, еще сильнее вашего Ирода. И так - без конца - Витя кинул на плащ остаток соломины. - А теперь скажи - где здесь ты?
Я тупо уставился на соломинки: ну, где тут я? Подлиннее Васьки - если он без ножичка, и покороче Мыла, что ли? На это он намекает?
- Ну и что? - спросил. - Я-то при чем?
- А то! - Внтя сел, обхватил руками кругленькие коленки. - При том! - Лицо у него было важное, строгое. Видать, он не первому мне показывал этот фокус, потому что следующие слова произнес заученно и гладко, отмерил прямо - как по линейке: - Запомни - побеждает не тот, кто сильнее, а тот, кого нельзя победить, кто не сдается!
- Ага! - я раскрыл рот. И опять уставился на соломинки. - Значит, вот это Васька? А это - Мыло… Интересно!
Интересно, где бы тут Витя искал себя, узнай он всю правду?
Я дунул на соломинки. "Васька", "Мыло", "Ирод" и тот - "сильнее Ирода" - разом улетели с подстилки. Как просто: дунул - и нету!
Я рассмеялся:
- Ну и доходяги!
Витя сидел - все такой же важный, может, потому, что солнце било ему в глаза, и он щурился. Сказать разве?
Но странно: отчего-то мне не хотелось с ним спорить. Ни спорить, ни испытывать его вчерашними страхами.
Я только сказал:
- Умный ты шибко, как погляжу.
И легко подумал: "Пусть лучше не знает".
ЖЕНИТЬБА ТЕЛЯТНИКОВА
Телятников был приглашен на встречу Нового года. И одновременно на день рождения. Но самое главное - на смотрины. Смотреть должны были его - родители невесты. Как бы невесты. Впрочем, не как бы - невесты, чего уж там. Но об этом позже.
Три дороги, как перед витязем на распутье, лежали перед Телятннковым: поступить в аспирантуру, уехать на БАМ или жениться. Однако, чтобы поступить в аспирантуру, надо было готовиться, а Телятников за пять институтских лет приустал от школярства. Уехать на БАМ или другую престижную стройку из постылого конструкторского отдела, где он, как молодой специалист, занимался пока работой до обидного примитивной - привязывал типовые проекты, мешало то обстоятельство, что попал Телятников в эту шарагу по распределению и, следовательно, обязан был отработать три положенных года.