глава вторая
ВОЗВРАЩЕНИЕ
1
Нет, не ласкова под ногами родная земля. Не радушна. Иону Банушу не терпелось взглянуть на ее деревни, на чистые окна их домов, услышать теплое слово привета от детей и женщин. А кругом непроглядная белая муть, и приходится шагать чуть не по пояс в снегу. Обессиленные кони едва тащат скрипучие каруцы, неуклюжие безоткатные пушки. Еле плетутся изнуренные солдаты.
Командир батальона Чиокан обморозил щеки. Вконец измотались и ротные. Капитан Кугра сегодня чуть не угодил в плен, и все зло срывает на солдатах. Локотинент Щербан ко всему равнодушен. Лишь сублокотинент Ионеску, подбадривая подчиненных, еще сохранил твердый голос.
Вот как обернулась эта воина. А Кугра все распинался о "великой Румынии". Что он думает теперь? Щербан - тот ни "за", ни "против". А майор Чиокан не хотел бы мешать им обоим.
Как бы они удивились все, если б знали, что Бануш не против русских - пусть придут! Может, будет наконец другая жизнь. Та, что была и есть, ничего не дала Банушу. За что ему любить ее? За то, что бездомный Алекса нищенствовал на улицах Букурешти? Или за беговых коней отца Кугры? За резиновую дубинку в застенках сигуранцы? Или за удобства королевских тюрем, из которых годами не выпускали отца Бануша?
Позади гул недалекого боя и во все небо багровое пламя. Не доверяя румынам, немцы сами прикрывают отход. Жгут деревни. Выходит, у румын нет сил справиться с ними. Потому и пусть идут русские.
2
Увязая в снегу, Бануш вспоминал свою жизнь.
Горьким было его детство. Нищая Гривица вечно бурлила стачками и забастовками. Отец давно понял, в одиночку ничего не добьешься, и стал коммунистом. После долгих мытарств он получил наконец квалификацию и все же подолгу оставался без работы. Все упования возлагал на сына и ничего не жалел на его образование. Впрочем, без помощи дяди отец ничего не достиг бы. А когда Ион закончил техническое училище, отца и дядю засадили в тюрьму. Он готов был взяться за любое дело - мостить улицы, красить заборы, вывозить нечистоты, а работы не было. Лишь изредка случались дни удач. Как-то привелось грузить машины с хлебом. При расчете грузчики получали по небольшой буханке. Он совсем было собрался домой, как к нему подошел рослый подросток и попросил есть. Ион лишь крепче прижал к груди свою буханку. У него мать, сестренка. Сколько дней они без хлеба! Но Алекса молча глядел ему в глаза и не уходил. Бануш не устоял. Вынул нож и отрезал ему краюшку хлеба. Потом поплелся домой. Алекса шел рядом. У него ни работы, ни родных, ни близких. Много позже, в войну, судьба снова свела их вместе, и Алекса теперь денщиком у Кугры.
Растревоженная память перебирала минувшее.
Домой он тащился мимо шикарных магазинов. Их витрины переливались всеми цветами парчи и шелка. Разодетые восковые куклы обворожительными улыбками зазывали прохожих. Ателье мод обещали самое изысканное платье. Фотоателье ослепляли пикантными снимками обнаженных красоток. И Ион все еще помнит, как растерялся. Неужели, думалось, в этом городе у него не будет места? Нет, он пробьется. Почему б ему не быть знаменитее Эдисона и богаче Форда?
Сейчас он только улыбнулся своим тогдашним мыслям.
За стеклами витрин ювелирного магазина лучились драгоценные камни - белые, синие, пурпурные. Ион присмотрелся к ценам. Тысячи лей! Его внимание особенно привлек, ярко-зеленый изумруд - крошечный камушек в золотой оправе. Его цена обозначена единицей с нулями. Бог мой, сколько их, этих нулей! Его отец за всю жизнь не истратит столько.
Нет, он и тогда хотел другого, хотел людям добра, достатка. Думалось о жизни, заманчивой и прекрасной, как эти удивительные камни за стеклами витрин, и недоступной, как их неслыханные цены.
У магазина галантерейных изделий Ион увидел свое отражение в зеркале. Боже, какой он помятый и потертый! Не узнать лица. Злое, осунувшееся. Он долго разглядывал его с удивлением. Глаза беспокойны и лихорадочны. Губы... Что он жует? Господи, буханка! Ион вздрогнул и, затравленно озираясь, даже присел от испуга. Руки его уже пусты...
Дома был гость. Он сидел у стены на лавке и дружески разглядывал Иона. Сестренка, забившись в угол, грызла сухарь. Мать суетилась у стола, на котором был хлеб, мясо, мука.
- Это Станчиу Кымпяну, сынок, от отца пришел, - сказала она.
- Вы его видели? - сразу забыв про все, рванулся к нему Ион.
Кымпяну встал, обнял юношу:
- Вижу, и в тебе есть отцовская хватка.
Сели за стол, разговорились.
Да, он видел отца. Их держали в одной камере. Отец здоров, не падает духом и скоро возвратится домой. Знает, трудно тут. Это помощь подпольного комитета, кивнул Кымпяну на стол с продуктами.
Мать приготовила мамалыгу, и весь вечер Кымпяну рассказывал о тюрьме, о мужестве и бесстрашии людей, посвятивших себя борьбе за лучшую жизнь для всех.
- На улицах тысячи безработных, - сказал Ион, - и они бедствуют.
- Хочешь им счастья - учись у русских. Стоит задуматься, критически посмотреть вокруг, и ты станешь сильнее, будешь видеть за всех. А кулак в кармане никому не страшен.
За окном послышались звуки заводской сирены.
- Слышишь, гудок! - встал Кымпяну. - Утром и вечером он гонит на работу тысячи голодных. И все равно они не бывают сытыми.
- Зато у богатых всего вдосталь, - сетовал Ион. - За них горой жандармы. У них сила.
- Пусть у них пули и тюрьмы, у нас правда, и мы сильнее.
Шаг за шагом Кымпяну наставлял тогда Бануша, и в ту ночь дело отца стало ближе и дороже. Иону предстоял призыв в армию. Кымпяну обещал устроить его на курсы военных переводчиков. Нужно хорошо знать русских. Отец немало рассказывал о них. Кымпяну знал больше. Он сам был там в дни великой революции. Многое видел своими глазами. Оттого и сильнее верилось, будет другая жизнь!
Так мечталось тогда...
Банушу давно осточертела война. Он прошел ее от Карпат до Кавказа и обратно до Карпат. На армейских курсах изучил русский язык, стал переводчиком. Служил в штабе дивизии, но, заподозренный в неблагонадежности, был отчислен в строй. Попав к Чиокану, остался при нем чем-то вроде вестового и переводчика.
Коммунистом Ион стал еще до армии. Тогда у него не было ни опыта, ни серьезных знаний. А здесь он вовсе один и ни с кем из коммунистов не связан. С ним лишь Алекса, денщик Кугры. Их снова свела и сдружила война. Но где Кымпяну? У кого найти помощь и поддержку?
3
Приземистый домик Василе Савулеску прилепился к проселку на самом краю деревни. Как и все односельчане, Василе подолгу торчал на узком крыльце, с опаской вглядываюсь в белую тьму. Все ближе и ближе гремели орудия, а ночами края неба полыхали багровым пламенем. Поздно вечером прошли румынские части. За Молдову уходят, в горы. Он без конца расспрашивал солдат, пытался понять, что же происходит. Одни пугают - русские сожгут, убьют. Другие успокаивают. Говорят, не бойся. А как не бояться, если сын его погиб в Одессе. Разве русские простят?
"Что такое? - прислушался Василе. - Барабан?" Оказалось, всех сзывают в усадьбу - прибыл молодой боярин. Василе нехотя поплелся послушать наследника.
Цараны скучились в просторном холле боярского особняка. Здесь голо и пусто. Управляющий давно уехал и все ценное увез с собою. Примарь на цыпочках метался от стола к двери и от двери к столу. Наконец вошел молодой хозяин - капитан Кугра с немецким офицером. Люди низко поклонились вошедшим, затем еще раз и еще...
- Цараны! - хрипло выкрикнул Кугра. - Тяжкие дни пришли. Мы отступаем в Карпаты. Но мы вернемся. Так сказал режеле Михай. Наши друзья немцы не оставят нас. Я требую от вас порядка, верности. Поклянитесь ни в чем не помогать русским, беречь все боярское.
Цараны молчали, уставившись в пол.
- Поклянитесь! - повторил он, обращаясь ко всем сразу.
Цараны все молчали.
- На колени, быдло! - рассвирепел Кугра. - Повторяй за мной! Клянемся...
- Клянемся... - глухо донеслось с полу.
- Ничем не помогать русским!.. - повысил Кугра голос.
- Ничем не помогать русским...
- Мы будем близко, - пригрозил Кугра. - Кто посмеет ослушаться, сгною в сигуранце. Я все сказал, идите! - и брезгливо протянул руку.
Крестьяне молча подходили к двери, прикладывались к руке.
Румынские части ушли в ту же ночь. Нет, боярин Кугра никого не успокоил. "Беречь все боярское!" - больше ему ничего не нужно. А Василе надо выжить, уцелеть. И его по-прежнему тягостно томила неизвестность и пуще всего пугал разбой немцев, что дни и ночи тащились мимо.
- Бог даст, пронесет их, - успокаивал он жену и дочь.
Но за полночь осатанело забарабанили в дверь.
- Отец, никого не пускай, - умоляла перепуганная дочь.
А как не открыть: разнесут ведь. Трясущимися руками Василе снял запор, и с улицы пахнуло холодом и винным перегаром. В комнату ввалилась ватага эсэсовцев. Они сразу облепили горячую печь.
- Мильх, шпек, айер!.. - наперебой требовали ночные гости.
Ели и пили, громко перебраниваясь. Чем больше всматривался Василе в озлобленные лица незваных гостей, тем сильнее одолевал его страх.
После ужина гогочущие эсэсовцы стали приставать к дочери. Мать-старуха бросилась к насильникам, истошно крича и царапаясь. Ее грубо оттолкнули.
- Не трожь хозяйку, домине официр! - закричал Василе.
Рассмеявшись, эсэсовец ударил старика в лицо, тот сплюнул кровь. Женщины и дети кинулись было за дверь, но часовые никого не выпустили.
На рассвете гитлеровцы выволокли старика на улицу и затолкали в хлев. Из дому поминутно доносились вопли женщин и детей. Василе в изнеможении свалился на сырой земляной пол. За что только бог наслал это иродово племя!
Он не знал, сколько прошло времени, как вдруг с улицы донеслись частые выстрелы, послышались крики немцев. Василе почувствовал запах гари и, увидев сквозь щели языки пламени, в ужасе заметался в горящем хлеву. Он уже терял сознание, когда распахнулась дверь.
- Русеште солдат, русеште солдат! - воскликнул он запаленным голосом, бросаясь к дому, охваченному пламенем. И вдруг застыл в немом оцепенении: во дворе скучились плачущие перепуганные дети, ничком на земле лежала израненная жена, рядом с ней обесчещенная дочь, его певунья и красавица.
- Родные мои... - упал он на колени.
- Отец, зачем не умерла я... - простонала, всхлипывая, дочь.
Русские солдаты вытаскивали из огня домашний скарб.
4
К рассвету распогодилось. Выведенный в резерв взвод Якорева остался в селе. Разведчики сочувственно смотрели на стариков и женщин, что сейчас столпились у пепелища. Странно, к ним не было ни вражды, ни ненависти.
- Ох, горе, горе! - всхлипывал старый крестьянин. - Легче умереть...
- Не убивайся, отец, еще построишься; скажи спасибо, семья цела, - успокаивал Максим. - Серьга, переведи, - кивнул он Валимовскому.
Василе внимательно выслушал переводчика, с сомнением покачал головой.
- Построиться... Где леи взять? Да и боярин не разрешит. Он всему хозяин, да еще официр...
Как выяснилось, добрая половина земли в округе принадлежит боярину. Сколько людей он отправил в тюрьму, сколько разорил. Не умолчали крестьяне и про ночную клятву в боярском особняке.
- Теперь конец вашему боярину, сами хозяйничать будете.
- О, буна, буна! - зашумели крестьяне, выслушав переводчика. - Только силен наш боярин, - закачали они головами.
- У народа сил больше, - доказывал Максим. - Чего ему гнуть спину перед насильниками? Нравится - учись у русских, счастлив будешь. Нет - по-своему жизнь устраивай.
К Якореву протискался местный примарь и стал расспрашивать, кому он должен передать свои обязанности.
- Об этом их спроси, - указал сержант на крестьян. - А мы своей власти не устанавливаем: наше дело - фашистов бить!
- Но где жить? - в отчаянии твердил Савулеску.
- Не надо убиваться, старик, хочешь, поможем построить дом? - спросил Якорев.
Василе ничего не понимал. Какой дом?
- Вот возьмемся всей ротой и поставим тебе дом. Поставим, товарищи? - обернулся он к разведчикам. - Пусть помнит Советскую Армию!
- О, мульцумеск, мульцумеск! - прижимая руки к сердцу, растроганно благодарил крестьянин. - Только где же лес взять?
- Лесу много вокруг, сам видел, - выскочил Зубец. - Есть и сруб готовый.
- То ж боярский, разве можно?
- Боярский всегда можно, - отозвался разведчик. - Боярин и после того у всех в долгу останется.
Бойцы немедля приступили к делу. Им помогали крестьяне, среди которых сыскались плотники, и работа закипела вовсю.
"Боже, как все меняется!" - глядя на односельчан, дивился Савулеску. Еще вчера, трепеща перед боярином, они клялись не помогать русским, беречь все боярское, а сегодня вместе с ними возводят ему, Савулеску, дом из боярского леса. Конечно, не все такие смелые. Многих не видно вовсе. Даже вон его жена только и твердит с перепугу: "Ох, что же будет, что будет?"
Уже к полудню солдаты возвели стены, потом поставили крышу. Не успели лишь настлать полы и потолок: приказ торопил вперед, нужно было спешить.
- Теперь сам достроишь, люди помогут, - прощаясь, говорили солдаты румыну.
- О, буна, буна! - без конца твердил растроганный Савулеску.
Низко кланяясь, он долго стоял у обочины дороги и все еще никак не мог уразуметь случившегося, понять этих добрых солдат.
5
Полк наступал местами, где земля точно вскипела и внезапно застыла: всюду причудливые холмы, а рядом глубокие впадины. Заснеженный апрельский день тих и ясен, и, можно подумать, весна нисколько не торопится. Но это не так: под рыхлым снегом уже вода, и обочины дорог совсем потемнели, обнажалась сухая трава.
На привале появился мальчик-оборвыш. Хрупкий, как высохшая тростинка, он долго молчал, несмело озираясь по сторонам. Лишь черные, лихорадочно блестевшие глазенки его тоскливо глядели на солдат.
- Ты кто такой? - тронул его за плечо Глеб Соколов, и рука сержанта ощутила невозможную худобу под дырявой холщовой рубашонкой.
- Митря, - едва слышно ответил по-румынски мальчуган. - Дай хлеба.
Бойцы тут же потянулись к вещевым мешкам.
- А ну разувайся! - через переводчика потребовал Глеб.
Мальчик часто захлопал глазенками и вдруг заплакал.
- Чего ты, дурачок, - шагнул к нему разведчик, ласково поерошил черные волосы под войлочной шапчонкой и протянул ему теплые носки. - На, надевай, замерз небось.
Ребенок мигом успокоился и, вытирая рукавом глаза, несмело улыбнулся. Солдаты наперебой совали ему хлеб, сахар, консервы. Митря прижал все это к груди, не зная, как быть дальше. Пошел было прочь, но, видно, решил, что должен как-то отблагодарить солдат, возвратился, сложил все на обочину дороги, вынул из-за пазухи тонкую дудочку, похожую на свирель и, ничего не говоря, заиграл что-то жалобное-жалобное.
- На братишку похож, - подойдя к Максиму, кивнул Соколов на мальчонку. - Мой тоже вот так немало победовал на военных дорогах.
глава третья
САЛЮТ МОСКВЫ
1
Дорохой - первый из румынских городов на пути полка. У немцев здесь крупные склады и базы. С командного пункта хорошо различимы позиции противника. За ними прямые линии улиц с белыми полотнами дорог. Краснокрышие домики, развернутые в две шеренги лицом к лицу, похожи на солдат, выстроенных для утреннего осмотра.
Самолет-разведчик сбросил вымпел: на станции идет погрузка вражеских эшелонов. Жаров вызвал командира саперного взвода.
- Берите взрывчатку и - сюда! - указал майор точку на карте. - Не один эшелон уйти не должен.
У Жарова связь со всеми подразделениями.
- Костров, смотрите за левым флангом: рота Румянцева уйдет с саперами.
- Трудновато мне будет...
- Всем нелегко.
- Хмыров дурит: с места не сдвинешь.
- Что ж, хотите, чтоб я за вас командовал? - кольнул майор, а сам стал думать о Хмырове. Взвод его был на виду. Послали на курсы, дали роту - и вдруг непонятная инертность.
- Что у вас, Хмыров? - позвонил Жаров.
- Под огонь попал, головы не поднять.
- Сейчас помогут артиллеристы. На месте топчетесь, энергии не вижу.
- Тогда я сам пойду, - буркнуло в телефонной трубке.
- Я сам, я сам! - рассердился майор. - Слышать не хочу мальчишеской болтовни. Командовать разучились!
Часом позже вдали раздался взрыв, потом другой, третий... "Так, полотно взорвано, противнику не уйти", - решил Жаров. Он все больше всматривался в чужой город, показавшийся ему чем-то похожим на родной Алексин, хоть здесь и не было ни красавицы Оки с ее живописными берегами, ни красноствольного бора с его удивительно пряным воздухом. Напоминание о родном и близком еще сильнее поманило вперед, заставило торопить атакующих.
2
Из подворотни большого каменного дома по разведчикам внезапно ударил вражеский пулемет. В ответ "горюнов" кинжально резанул в побуревшие от времени ворота. Несколько минут длился поединок двух пулеметов. Взвод Якорева зашел с тылу и врукопашную выбил противника.
Вошли в дом. В комнатах пусто: все жители в подвале. Осторожно ступая по скользким ступеням, бойцы спустились вниз. Резкий удар прикладом. Щелк засова, и в лицо - едкий запах горелого сала. Подвал переполнен. Тускло мерцают свечи, самодельные светильники. Перепуганные жители не сводят широко раскрытых глаз с автоматов. Бойцы шагнули за порог, и их оглушил невообразимый крик и плач.
- Тачець - повелительно сказал Якорев.
Мертвая тишина.
- Есть тут немцы? - спросил он по-румынски.
- Ну, ну! - закричали женщины.
- Истинно подвальчане! - обронил Соколов.
- Тоже словечко придумал, - усмехнулся Якорев.
- Разве я, война придумала, - сказал Глеб.
Максим огляделся. В первом ряду меж стариком и старухой - молодая, с распущенными косами женщина. Левой рукой она прижимает к себе сынишку. Его тонкие ручонки дрожат. Максиму стало не по себе. Торопливо прошел вперед и погладил мальчонку по курчавой головке. Мальчик испуганно уткнулся лицом в материнскую юбку. Максим двинулся дальше, опуская поднятые руки женщин и детей.
- Не бойтесь, советские люди не сделают зла, никого не обидят.
Серьга Валимовский тут же перевел его слова румынам.
- Мульцумеск, мульцумеск! - раздались радостные голоса. - О, буна русеште армат!