3
Едва немцев оттеснили за город, как на улицы высыпало все его население. Ни пройти, ни проехать. Куда только девался недавний страх этих людей перед наступающими советскими войсками.
Через всю улицу протянулось пурпурное полотнище: "Салют великой армии!"
Виногоров назначил Жарова военным комендантом Дорохоя. Пришлось временно разместиться в гостинице. От желающих попасть на прием нет отбою. Многие просто заходят "взглянуть на пана коменданта".
Первым заявился примарь с просьбой возвратить два склада с мукой, опечатанных советскими интендантами. Это городская мука, а не немецкая. Иначе город будет без хлеба.
Захватив пакгаузы с зерном, сахаром, продуктами, полк взял их под охрану. Немцы не успели вывезти своих запасов, и трофеи были огромны. Как выяснилось, склады, о которых хлопотал примарь, также оказались под охраной. Жаров вызвал Моисеева и приказал возвратить их румынам.
- О, домине майор, благодарю, сердечно благодарю, - рассыпался румын в любезностях и выразил готовность указать еще семь военных складов с вином и хлебом, вывезенным немцами с Украины.
Картинно расшаркиваясь, появился господин в полосатых брюках и желтых ботинках.
- Просим разрешения, пан майор, открыть торговлю, - пробасил он.
- Уже есть распоряжение, пожалуйста, торгуйте.
- Нет, мы хотим убедиться лично, - величал он себя во множественном числе.
- Ну вот, пожалуйста, открывайте магазины.
- Низко кланяемся, пан майор, низко кланяемся.
Пробившись сквозь большую толпу ожидающих, вошел немолодой рабочий в куртке, обсыпанной мукой.
- Разрешите, товарищ майор, создать профсоюз мукомолов? Прошу утвердить список.
- Зачем утверждать? Это ваше дело, вы хозяева.
- Утвердите, пусть останется на память!
- Ну, хорошо, давайте, - и майор написал, что всем трудящимся разрешается создавать свои демократические организации.
Рабочий-мукомол долго жал руку коменданта.
Пришли две девушки. Они знают по-русски и предлагают свои услуги. Девушкам пришлось объяснить, что ни в переводчицы, ни в "сестры милосердия", как просят они, взять их невозможно. Березин рассказал им о дивизии имени Тудора Владимиреску, сформированной из румынских добровольцев, и они загорелись надеждой попасть туда.
В комнату проскользнул длинноногий господин в очках. У него щекотливое дело, как объяснил он сам.
- Что такое?
- Мы держим дом с красными фонарями...
- Ну и что? - Жаров не понял, о чем речь.
- Веселый дом, с девушками, понимаете, - заискивающе мялся господин.
- Публичный дом, что ли? Закрыть немедленно!
- Девушки не хотят, пан комендант, работы ведь нет, - пугливо озираясь, пятился он к двери.
- Закрыть!..
Через порог ввалилась большая группа скромно одетых людей.
- Мы пришли от всех рабочих города, - сказал один из них по-русски. - Приветствуем Красную Армию и большевистскую партию, благодарим и низко кланяемся нашим спасителям. Просим взять под охрану общественные здания, склады, предприятия, чтобы поддержать порядок.
Делегаты получили разрешение создать народную милицию и вооружить ее трофейными винтовками.
4
Под вечер Жаров, взяв с собой Якорева и Валимовского, отправился проведать раненых. Полковой врач разместил их в удобном помещении, и бойцы лежали на чистых койках. Вера и Таня, помогавшие в уходе за ранеными, кормили бойцов.
Как и тогда, в первое утро на румынском берегу, Максим долго не сводил глаз с Веры. Где же он видел, ее? Догадка блеснула неожиданно: нигде не видел. Просто она похожа на его Ларису. Те же тонкие черты лица, острый подбородок с ямочкой, синие глаза, длинные ресницы. Только в глазах у Ларисы больше озорного лукавства. Эта строже.
Обходя раненых, Жаров каждому сказал теплое слово.
- А где ж Зубец?
- Его румыны на руках отнесли в свою лучшую больницу, - пояснил Якорев, - там он и лежит.
- Зря это сделали. У них своих забот много, - упрекнул майор Максима, и они вместе отправились к раненому.
Приземистое здание, сбитые ступени, облезлая краска. Бедность несусветная проглядывала из каждого угла.
- Это лучшая больница? - спросил майор женщину в белом халате.
- Да, у нас большие недостатки, - перевел ее ответ Валимовский.
Зубец лежал в небольшой палате, которая выглядела уютнее других.
- Товарищ майор, заберите меня отсюда, - взмолился солдат. - Без своих скучно, хотя народу бывает много: идут как к святому.
Затем Зубец долго рассказывал о своих гостях.
- А спрашивали такое - умора, - улыбнулся Зубец. - Одна девушка все допытывалась, правда ли, что у нас замуж не выходят. Выходят, говорю, все выходят, особливо если девушка кровь с молоком. Этого она совсем не поняла, руками замахала, не то крови, не то молока испугалась. Другая все об учебе разузнавала, всем ли девушкам можно учиться. Ей честь честью объяснил. А один все сочинениями Ленина интересовался, что в них о Румынии. Говорю, сказано, каждый народ сам себе хозяин, а помещиков и капиталистов вон, как сорную траву с поля.
- Смотри, какую пропаганду развернул! - засмеялся Жаров.
- Кончили с расспросами, - продолжал раненый, - сувениры требуют. А где их набраться, сувениров? Нож перочинный отдал, карандаши забрали, блокнот - чуть не по листочкам, кружка тоже пошла - все подчистую. Потом звездочку отцепил. Один паренек с завода выпросил. Говорит, пойду в свою дивизию Тудора. Расписывался у них в книжечках, автографы они собирали. Душевные люди.
Пришла санповозка, и, поблагодарив персонал больницы, майор отправил Зубца в свою санчасть.
К вечеру следующего дня передовой отряд Жарова пробился к Молдове. Несмотря на усталость, Андрей был возбужден и бодр. Разместив командный пункт на берегу реки, он собрался было поужинать, как дежурный радист прямо к окопу протянул ему наушники:
- Товарищ майор, приказ Верховного Главнокомандующего.
Москва салютовала советским воинам, освободившим первые румынские города.
5
Станчиу Кымпяну не сиделось на месте. Целый день он ходил по улицам города, и все его существо пропиталось солнцем и воздухом свободы. Радостные лица людей, красные флаги, гордые и бесконечно добрые русские с автоматами на груди - все-все казалось неповторимой сказкой.
После трех лет тюрьмы он еще никак но мог освоиться с мыслью, что волен распоряжаться собой, может идти, куда хочет, говорить, о чем раньше приходилось перешептываться. Все твое - солнце, синее небо и цветы. Как же чудесна свобода! Ему за сорок, а хочется прыгать, как мальчишке.
Радость освобождения он познал нынче утром, когда вслед за сильной перестрелкой на улицах в тюремных коридорах вдруг необычно громко зазвенели связками ключей. У дверей камер появились солдаты с красными звездами на шапках и освободили всех политических.
Дома мать заставила сына снять полосатый тюремный костюм. Переодевшись, Кымпяну направил бритву. Из зеркала на него глянуло бледное, осунувшееся лицо с заострившимся подбородком и живыми черными глазами. Как ты постарел, Станчиу! Товарищи уговаривают отдохнуть. Но разве он может слоняться без дела, когда сердце ненасытно горит от жажды самой трудной работы?
Его особенно удивило, что русские ни во что не вмешиваются. Дело самих румын хозяйничать в городе. В здании примарии Станчиу присматривался к солдатам и офицерам и помимо своей воли сравнивал с тем, что видел когда-то. Все изменилось к лучшему. Совсем добрая экипировка. Новое оружие. У офицеров и бойцов смелые лица, твердые глаза. Эти люди знают, чего хотят. Они многое пережили, многому научились. Может, с некоторыми из них он, Станчиу, вместе воевал против Колчака и Врангеля? Как же и с чего начать разговор с ними? Он протиснулся ближе к столу, за которым сидели офицеры, и по-русски прочитал им из "Левого марша":
Грудью вперед бравой!
Флагами небо оклеивай!
Кто там шагает правой?
Левой! Левой! Левой!
- Это марш, под который готова шагать и Румыния, - сказал Станчиу, обращаясь к офицеру в майорских погонах. - Но она еще не знает, как взять ногу.
Им заинтересовались, стали расспрашивать. Да, он был в плену, он сражался за победу русской революции, он принес в родной край ее голос, слова, оружие.
Как же незабываемы переживания первого дня свободы!
А поздно вечером после тысячи ночей, проведенных в тюрьме, ему было непривычно ложиться в чистую постель на белоснежную прохладную простыню. Свеж и ласков весенний воздух. Далеки и таинственны за окном звезды. Ни мрачных стен, ни решеток. Ни окрика надзирателя. Хочешь - спи, хочешь - мечтай. А хочешь - иди на улицу и пой любую песню. Ты все можешь.
Однако спалось беспокойно. С рассветом, когда тихо скрипнула дверь, он вздрогнул всем телом и вскочил с кровати. Только нет, не тюремщик возле него, а мать с поседевшими волосами. И хоть он бесконечно счастлив, горло ему сдавливают спазмы, и он готов разреветься, как ребенок. Эх, Станчиу, Станчиу, разве можно быть таким слабым? Тюрьма седьмой раз выпускает тебя за ворота, седьмой раз! А ты расчувствовался, как мальчишка. Распрямись же, поднимись во весь рост и гордо шествуй навстречу жизни!
Мать без слов поняла состояние сына и молча присела рядом, прижимая руки к груди. Один он у нее, и столько лет за тюремной решеткой. Есть от чего зайтись сердцу. Будет ли теперь счастье, за которое он так много страдал? Или снова тюрьма и одиночество ее беспросветной старости?
- Мы ведь не расстанемся, сынок? - склонилась она к подушке.
Станчиу знал, как тяжко ее одиночество и как мучительны тревоги за сына.
- Очень скоро, мама, мы будем вместе, навсегда вместе! А сейчас, мама, мне надо пробиваться в Букурешти.
глава четвертая
У ПОДНОЖИЯ КАРПАТ
1
Выбившись из скалистых теснин, Молдова сварливо шумит у самого подножия гор, отроги которых вздымаются за рекою. Затем, оставив горы, их капризная питомица становится тише и как бы отдыхает на просторах прикарпатской, долины. Ослепительное солнце без устали плещется в журчливой воде, но частые разрывы немецких мин разносят его на куски.
Там, в Фелтичени, откуда Жаров только что возвратился с совещания у Виногорова, можно забыть про войну; здесь же она напоминает о себе громко и властно. И кто знает, может, под эту музыку и возьмет ногу вся Румыния, как сказал сегодня недавний узник. Наши отцы разбудили тогда ее душу, мы высвободим руки.
Андрей поспешил на наблюдательный пункт и всем увиденным остался недоволен. Окраину села со стороны Молдовы охватывает невысокая гривка, похожая на челюсть. Выскочив на эту гривку, рота Румянцева залегла под плотным огнем. Немцы рядом, за плетнями и заборами. У Румянцева ни обзора, ни обстрела. Другие роты батальона закрепились позади, ожидая подхода основных сил полка, еще не преодолевших Молдовы. По всем данным, немцы стягивают сюда крупные силы мотопехоты с танками; то и дело доносится гул моторов. Ясно, такое продвижение сейчас опасно, как никогда: стоит противнику ударить с любого фланга, как он овладеет переправой. А Костров не видит опасности.
Решение ясно: отвести роту Румянцева и прикрыть мост, чтобы в более выгодных условиях встретить контратаку противника. Жаров прямо из роты позвонил комдиву. Того не оказалось на месте, и за него ответил полковник Забруцкий:
- Если иначе нельзя, отводите...
Контратаку противник начал раньше, чем подразделения закончили смену позиций. Бойцы на гривке в две-три минуты опустошили диски и стали отходить. Дав длинную очередь из автомата, Жаров соскользнул в лощину, где с лошадью его поджидал Валимовский. Передав повод, Серьга одним прыжком вскочил на своего серого. Майор не успел еще попасть ногою в стремя, как поблизости ухнул снаряд. Стрела взвилась на дыбы и, вырвавшись, умчалась прочь. Серый Валимовского, не слушая седока, рванулся за нею.
Жаров выругался и, не раздумывая, кинулся за угол кирпичного забора. Отсюда на виду все поле боя. Слева отходят последние расчеты Румянцева. Немцы залегли под частыми разрывами мин. Молодцы минометчики! Справа мечутся фашистские танки, попавшие под огонь орудий. Как же теперь проскочить это поле? Андрей инстинктивно обернулся и на какую-то долю секунды замер в изумлении: сзади эсэсовец замахнулся прикладом автомата. Видно, соблазнился мыслью пленить офицера. Удар пришелся Андрею в плечо. Жаров повернулся, сгоряча дал по немцу длинную очередь и, не теряя времени, перебежал за соседнюю постройку. Его Стрелу кто-то поймал у дороги и, вскочив в седло, галопом летел к нему. Всадником оказался сапер Закиров. Он минировал дорогу перед линией новых позиций.
- Скачите, товарищ майор, - запыхавшись, спрыгнул он на землю.
Жаров мигом оказался в седле:
- Садись, Акрам, сзади.
- Да я так...
- Садись, говорю!
Разгоряченная Стрела вынесла обоих за позиции Кострова. Позвонив в штаб и распорядившись ускорить переправу батальона Думбадзе, майор собрался к себе на командный пункт и тут же увидел, бежит по полю большая группа солдат. Чьи отходят? - и помчался наперерез.
- Сто-ой! Ложи-ись! - во всю мочь закричал он.
Одни залегли сразу, другие все еще пытались бежать. Молодой лейтенант с черненькими усиками на узком востроносом лице летел прямо на Жарова.
- Ложись! - и майор направил на него свой автомат. - По пехоте противника - огонь!
Востроносый лейтенант залег у самых ног Стрелы и застрочил из автомата по немцам.
- Каждый, кто встанет и попытается бежать, будет расстрелян на месте!
- Мы не трусы, а армейские разведчики, товарищ майор, - возразил лейтенант, прижавшись щекой к ложу своего автомата. - Сами увидите.
Голос офицера показался Жарову знакомым. Где он слышал его?
- Увижу - рад буду, - бросил майор, удаляясь.
На окраине деревушки Стрела сильно споткнулась, и Андрей чуть не вылетел из седла. Лошадь захромала, приседая на задние ноги.
- Ты цел? - окликнул майор Валимовского.
- Царапнуло малость, - бросил тот небрежно, забирая повод.
У кирпичного домика, где разместился полковой штаб, Жаров чуть не столкнулся с Виногоровым.
- Бежите? - грозно сдвинул тот кустистые дуги бровей.
Козырнув, майор попытался доложить обстановку.
- Сам вижу, - отмахнулся генерал.
Из-за домика вышел полковник Забруцкий.
- Кто разрешил отход? - Комдив кольнул Жарова сверлящим взглядом своих серых глаз.
- Я сказал только, если нужно, подумайте, - стараясь предупредить майора, вступил в разговор Забруцкий.
У Жарова дрогнул подбородок. Горечь обиды перехватила дыхание, и он до боли сжал кулаки, чтобы сдержаться.
- Приказ об отходе отдан мною, - твердо отчеканил Жаров. - Иначе противник был бы уже здесь.
Комдив укоризненно взглянул на своего заместителя.
- Верное решение, только сделать это нужно бы раньше и быстрее.
- Не успели, товарищ генерал.
- Сам вижу, не успели.
- С этого рубежа, - указал комдив на передний край полка, - ни шагу назад! Остановить противника, подтянуть силы и новым ударом взять село. Мост уберечь во что бы то ни стало.
2
После отъезда Виногорова Жаров заново обдумал план действий и решил: удерживая позиции двумя батальонами, переправить роты Черезова, обойти немцев слева и разбить их комбинированным ударом с фронта и с фланга.
Однако и немцы не бездействовали. Их автоматчики и танки грозили выходом к реке. Потеряв мост, полк остался бы без поддержки и боеприпасов. В этих условиях он не выполнит никакой задачи.
Выход один: отойти еще немного и охватить мост подковой. Но как отважиться на отход, если есть приказ - ни шагу назад? Как связаться с комдивом, который еще в пути? Его приказ никто не изменит. А действовать нужно немедленно, на свой риск, на свою ответственность. Колебания были недолги. Конечно, оставшись на месте, Жаров не заслужит упрека, как бы ни были велики потери и неудачи. У него есть оправдание: выполнял приказ. Совершив же отход, он поставит себя под удар. Здесь опасна любая неудача.
- Отводить! - уже не колеблясь, приказал Жаров. Взвод за взводом заняли новые позиции. Далеко в поле горели три немецких танка. Черные столбы дыма поднимались вверх. Орудийная канонада не стихала. Не смолкая трещали пулеметы и автоматы. Позиции полка походили теперь на подкову, концы которой упирались в Молдову.
Жаров доложил обстановку Виногорову. Ни слова упрека! Только командный пункт полка он приказал перевести на левый берег.
- С правого мне легче управлять, я тут ближе к войскам.
- Переносить на левый!
Позже позвонил Забруцкий: в полк выехал командарм. Генерал будто сказал: виновников отхода расстреляет на месте.
Андрей до немоты стиснул зубы: нрав у командарма крутой! Все может случиться.
Командарм прямо на машине проскочил через мост, а попав под огонь, укрылся в кювете. Не ожидая вызова, Жаров направился к генералу.
Мост - единственный путь связи. В ротах большой расход боеприпасов. Их через мост доставляют на пароконных повозках. Ездовые галопом проскакивают сто метров смертной зоны.
Засовывая за пояс рожки магазинов, Серьга молча взял автомат.
- Я один, - бросил майор своему ординарцу.
- Почему? - недоумевал тот. - Я тоже.
- Что? - И солдат по голосу понял: возражать бесполезно.
На днях Серьга получил письмо от матери. В каждой строчке она просит его беречь себя. Ее муж погиб еще в сорок первом. Два сына убиты позже. Жаров сам потерял в войну отца, мать, брата, и горе женщины ему особенно понятно. Зачем же бесцельно рисковать ее сыном?
Совсем рядом взвизгивают пули. Снаряды вздымают пенные столбы. На выщербленных досках настила чернеют обломки повозки, в которую угодила мина. Неподалеку от нее туша убитой лошади. Еще одна, тяжело израненная, с обрезанными постромками, бьется в судорогах. Тут же убитый солдат. Кажется, он только что залег и ползет по-пластунски. Дальше другой, третий.
Что скажет командующий? Как держатся роты? - эти вопросы сверлили мозг, пока Жаров пробирался по мосту. Соскочил в кювет, приложил руку к козырьку, чтобы доложить...
- Ложись, нечего бравировать! - строго сказал генерал.
Майор опустился на траву. А про себя подумал - не дело командующего выскакивать под такой огонь, хоть ему и свойственна безмерная отвага.
- Где батальон Черезова? Переправляется, говорите, и пойдет в обход? Нужно торопить его! - и командующий обстоятельно расспросил о положении, о намерениях. Одобрив их, строго сказал Жарову:
- Мост не отдавать. Головой отвечаете, - и посмотрел ему в запавшие глаза, словно оценивая, насколько возможно положиться на командира.
- С места не сдвинемся! - поклялся Жаров.
В кювет прямо под ноги генералу скатился молодой лейтенант. Жаров сразу узнал в нем командира армейских разведчиков, которых он силой заставил сегодня принять бой. Жаловаться станет, огорчился Андрей.
- А, Самохин! - обрадованно встретил его генерал.