- Дура! - и от злобы у него затряслись розовые, сытые щеки. - Вот ду-ура!
Упираясь руками о матрац, он попытался спустить ноги с кровати, но они затяжелели и не двигались.
- Говорил тебе, узнай: не попался ли Коляка, что с ним...
- Как же узнаешь? - начала было оправдываться Марфа. - Он же замертво лежит в санях...
- Как же, как же! - передразнил Краснощеков жену. - Закаркала, ворона!
- Замертво... в санях... Захарушка...
- Молчать! - вскричал Захар Минаич и упал с кровати на пол.
- Ой! - и Марфа бросилась к нему. - Так убиться можно!
Закусив нижнюю - жирную и толстую губу, он пополз к окну. Марфа, не зная, что делать, бестолково суетилась вокруг мужа.
- Захарушка... Что ты... Захарушка...
Около окна Захар Минаич приподнялся и, опираясь локтями о подоконник, глянул на улицу. Толпа, окружив сани, медленно двигалась к Колякиному дому.
- А Илья где? - и Краснощеков попытался приподняться на ноги.
Жена поспешила к нему на помощь.
- Лошадь повел, - тихо сказала она, подымая мужа подмышки.
- Зачем?!
- Захарушка... Да что ты кричишь? Повел он лошадь, потрется среди ловцов, - может, что и узнает.
Захар Минаич при помощи жены уселся на стул. Ноги, словно железные болванки, тяготили тело.
- Подвинь стол ко мне, - приказал он. - Самовар поставь. Сходи к куму, Трофиму Игнатьичу. Поздоровайся еще раз с ним, приглядись, в чем там дело. Потом позови его ко мне, скажи, что занемог я, плохо мне, да еще скажи, что Коржак был, о городе рассказывал...
- Ладно, сейчас пойду, - говорила Марфа уже в кухне, гремя то ведром, то самоварной трубой. - Так и скажу, ладно.
Когда она вышла на улицу, толпа уже была во дворе Колякиного дома. Марфа заспешила обратно и стала наблюдать через забор за тем, что происходило у соседей.
Заспанная Пелагея выскочила во двор в одной юбке, без кофты; увидев в санях обмороженного мужа, она внимательно оглядела притихшую толпу и метнулась обратно в горницу.
Ловцы зашумели:
- Вноси в дом!
- Кадку с водой готовь!
- Живее!..
Ловцы начали поднимать Коляку из саней.
- Полегче берите, а то ноги-руки переломаете!
- В самом деле, полегче - замороженный он!
- Под спину бери!
- Легче!..
Коляку понесли в дом.
Навстречу из горницы опять выбежала Пелагея, остановилась на крыльце; на руках у нее был грудной ребенок, а по бокам держались за юбку пятилетний Миша и восьмилетняя Ирина. Дети спросонья голосили, недоуменно глядя на гомонившую толпу.
За Пелагеей поспешно вышла, подвязывая платок, мать Коляки - старая-престарая рыбачка, сгорбленная и седая.
- Пелагея! - окликнул кто-то из ловцов. - Не мешай! Входи в горницу!
Ловцы уже поднималисъ с Колякой на крыльцо.
Пелагея с ребятами и свекровью отступила к жиденьким перильцам, освобождая узкий проход.
Коляка на руках ловцов продолжал оставаться недвижным, одежда на нем окаменела, и он безответно глядел пустыми глазами.
Посуровев в лице, Пелагея пристально наблюдала за мужем; дети, прижимаясь к ней, тихонько всхлипывали.
Мать Коляки под напором толпы входила в горницу и, покорно вытирая концами платка сухие глаза, безропотно твердила:
- Я так и думала... Чуяло мое сердце беду... И сон нехороший видела.... Чуяло сердце...
А потом вдруг повалилась на пол и пронзительно заголосила:
- И на кого же ты нас, Коляшенька, спокинул?!.
Всех желающих знать, что будет дальше с Колякой, маленький его домишко не мог вместить, и многие бросились к окнам, но стекла намерзли толстыми узорами. Тогда ловцы и рыбачки, не попавшие в горницу, двинулись на берег. Там была другая, меньшая толпа, - люди ожидали с Каспия остальных ловцов.
К дому Коляки подходил спокойный, медлительный Андрей Палыч, секретарь комячейки и депутат Бугровского сельсовета, - в Островке, за малочисленностью населения, сельсовета не было. Ловцы уважали Андрея Палыча, ходили к нему за советом, за помощью.
Войдя в горницу и узнав о случившемся с Колякой, Андрей Палыч коротко, но решительно сказал:
- Выноси его на волю!.. А водка есть?.. Начинайте растирать его снегом с водкой!..
И молча пошел на берег, где громко и тревожно шумели ловцы, ожидая возвращения с моря кто родственников, кто соседей. Не вернулись еще с моря Василий Сазан и Дмитрий Казак, Костя Бушлак и Лешка-Матрос, Григорий Буркин, Сенька.
К Андрею Палычу подошла его жена Евдоша, и они зашагали вместе.
- Надо хорошенько разузнать о Коляке, - раздумчиво рассуждая с самим собою, сказал он. - Тут есть что-то такое...
- А что? - с любопытством спросила Евдоша.
Андрей Палыч не ответил, убыстряя шаг. Жена искоса, недовольно посмотрела на него...
Ловцы на берегу высказывали разные догадки о не вернувшихся еще с моря людях, вспоминали случаи относов, спорили, курили.
Вместе с другими на берег шли Глуша и Настя Сазаниха. Позади их шагали Евдоша с Андреем Палычем.
- Думаешь, отойдет Коляка? - тихо спросила Евдоша.
- Должен отойти, - уверенно ответил Андрей Палыч. - Оттирают его снегом с водкой и на воле. А то вон прошлой осенью попортили человека, - и он кивнул на жену Савелия, который по первому еще льду обморозил ноги и лежал теперь в районной больнице. - Оттирали его тогда в горнице. А надо на воле, и онегом с водкой...
Евдоша нагнала Глушу и Настю.
- Твоего все еще нету? - и она участливо глянула на Настю.
Вместо ответа, Настя, охнув, схватилась за живот и присела на снег:
- Ой, Глушенька!..
Глуша придержала Сазаниху под руку.
- Пойдем, Настя, домой. Я за бабкой сбегаю.
Настя отрицательно покачала головой, скривила губы и, пересиливая боль, поднялась.
- На берег хочу, - мужественно заявила она и выпрямилась. - Дойду.
С берега доносился громкий голос Антона:
- Перемерзли они и подались на маяк к Максиму Егорычу. Потому и нет их все. А вы каркаете: в относ угнало, в относ угнало!.. Чего каркаете? На маяке они!
Подружки, улыбаясь, переглянулись. Кто-то невнятно, чуть слышно говорил, - наверно, отвечал Антону. А он все не унимался:
- Когда узнаешь, что в относе, тогда и каркай!
Какой-то парнишка, спрыгивая с забора, голосисто вскричал:
- Едут! Едут!
По ту сторону протока, вдоль камышей, едва приметно, мелкой рысцой бежала лошадь.
- Вроде Андрей Палыча кобыла.
- Она. Костя с Матросом, стало быть.
- Нет! Это дойкинский маштак!
- Андрей Палыча!
- Дойкинский!..
Лошадь отделилась от камышей и пошла наперерез протока.
Ловцы и рыбачки сошли на лед, ребятишки бросились лошади навстречу.
Павло Тупонос пристально посмотрел на проток.
- Дойкинский маштак, - утвердительно сказал он и оглянулся.
Позади стояли притихшие Глуша и Настя. Павло весело подмигнул Сазанихе:
- Встречай муженька!
Потом вплотную подошел к Глуше и шепнул ей на ухо:
- А ты милягу встречай, - и хотел обнять ее.
Глуша сильно толкнула его в грудь.
- Не лезь!.. - и, взяв под руку Настю, сошла с нею на лед.
Настя признала приземистого, коротконогого дойкинского коня.
- Наши! - радостно шепнула она Глуше.
Лошадь была уже близко, но из саней никто не показывался, никто не правил конем.
Настя задрожала, обхватила живот и прижалась к подруге.
- Ты чего? - спросила ее Глуша.
- В поясницу стучит... И в санях будто никого...
Еще раньше Насти приметила Глуша эту несуразицу - сани без ловцов, но она пока молчала, боясь напрасно потревожить подружку.
А теперь было уже, кажется, ясно: сани пустые.
Ребятишки, встретив лошадь, вели ее под уздцы к толпе и что-то кричали. Конь сплошняком обмерз льдом, а грива, вся в сосульках, топорщилась.
Поддерживая Настю, Глуша видела, как толпа окружила лошадь, а потом расступилась и нерешительно глянула на них, на рыбачек, стоявших невдалеке от толпы.
Почувствовав неладное, Глуша ринулась к лошади, увлекая за собой и Сазаниху.
В санях и на самом деле не было ловцов.
Хватая руками воздух, Настя вдруг отчаянно взвизгнула и повалилась на лед.
- Ой, бабоньки! - истошно закричала она. - Живот!.. Где же Васенька?! Ой, живот!..
К Насте подбежали рыбачки.
Не зная, что делать, Глуша молча и безнадежно глядела на сани, где лежали обмерзшие оханы и тулуп.
И вдруг она подскочила к рыбачкам, которые держали Сазаниху, и требовательно выкрикнула:
- Бегите за бабкой Анютой! А Настю в сани - и домой! Скорей!
И, подбегая то к одному, то к другому ловцу, Глуша хватала их за тулупы, фуфайки и, округлив большие черные глаза, взволнованно спрашивала:
- Что ж это такое?.. Где же Митрий с Васькой? А?.. Где же они? А?..
Ловцы пожимали плечами, крякали, отводили глаза в стороны, закуривали.
Неожиданно кто-то громко крикнул:
- Еще едут!..
По-над берегом Островка бойко бежала лошадь. Ловцы двинулись навстречу.
Несколько рыбачек повели на берег дойкинского коня; в санях лежала Настя и безумно выла.
Вместе с толпой Глуша молча шагала к быстро приближавшейся лошади.
- Андрей Палыча кобыла, - снова выразил предположение Павло Тупонос.
- Она! - уверенно подтвердил Антон.
Лошадь, проворно перебирая передними ногами, шибко катила сани, из которых то и дело показывались ловцы.
- Костя Бушлак это и Лешка-Матрос... - Откинув воротник тулупа, Антон подмигнул шедшему с ним рядом Павлу Тупоносу и показал на Глушу. - Нет еще, значит, Васьки Сазана и Митрия Казака. - Последнее имя ловец особенно подчеркнул и снова взглянул на Глушу. - Жалко парня!.. Эх, и жалко Митьку, - хорош парень!..
Не оглядываясь, Глуша сердито прошептала в ответ Антону:
- Хапун чортов! Жинку свою пожалей, доктора привези ей да лекарства купи. Деньги-то у тебя дешевые! Видала, как утром вез нахапанную из ямы рыбу...
Не слушая, что говорил дальше Антон, она зашагала быстрее, напряженно глядя вперед.
Кругом гомонили ловцы и рыбачки.
Признав Лешку-Матроса, который, привставая из саней, крутил над лошадью кнутом, Глуша тяжело задышала и, беспомощно опустив голову, повернула на берег.
"Куда же делся Митя? Что с ним стало? - непрерывно задавала она себе вопросы. - Почему лошадь порожняком пришла? - И вдруг сердце ее зашло: - Может, относ случился? - В море, может, унесло?.."
Она сразу обессилела; ноги еле двигались, руки расслабленно повисли.
Глуше тут же припомнилась с малейшими подробностями вся ее безрадостная жизнь с Матвеем Беспалым.
"Митенька... Где ты? - шептала она. - Что с тобой? Митенька..."
И всю ее окатило, словно морской волной, жгучей, нестерпимой тоскою.
Она шла и ничего не видела...
Позади кто-то окликал ее, но она, все слабея, продолжала нетвердо шагать по берегу.
- Глуша, Глуша!..
Повернувшись, Глуша увидела, как из саней выпрыгнул Матрос и, слегка припадая на деревянную ногу-протез, спешил на берег.
Она снова, пошатываясь, зашагала к поселку.
- Глуша, постой! Постой, говорю!
Глуша опять безотчетно остановилась, машинально глянула на проток: там, у лошади, сгрудились ловцы и о чем-то громко говорили с Костей Бушлаком.
- Глуша!
Лешка-Матрос, как и всегда, восторженно улыбался.
- Послушай! - восхищенно кричал он. - Послушай!..
Он козырем подошел к Глуше и, хлопнув ее по плечу, сказал:
- Поезжай на маяк, батька дожидается...
Глуша недоверчиво посмотрела на него.
- Чего уставилась? - и Лешка снова хлопнул ее по плечу.
У ловца было розовое, брызжущее смехом лицо, - оно всегда сияло радушной, приветливой улыбкой.
- Бери у кого-нибудь лошадь да кати на маяк, говорю!
Сердце у Глуши радостно зачастило.
- А еще чего скажешь, Лешенька? - и она в беспокойстве шагнула к нему.
- Еще?.. Суженый вот еще твой перед тобою, - Лешка щеголевато подтянулся. - Забываешь только ты меня... И батька твой забывает...
Глуша дрожала, догадываясь, что ловец что-то утаивает от нее.
- Леш... родной, - она теребила его за рукав. - Скажи правду, Леш...
На секунду помрачнев, он недовольно проронил:
- Митька на маяке... С относа вырвался...
И, снова засияв улыбкой, тихо попросил:
- Не езди туда... Оставайся здесь, поговорим с тобой... Что тебе Митька? А я - суженый... Потолкуем по душам...
Глуша хотела что-то сказать, но вдруг, вздернув с боков юбку, пустилась бегом по улице.
- Ах, ты!.. - и Матрос нетерпеливо затыкал ногой-протезом в снег. - Вот ведь какое дело!
Он долго и грустно смотрел вслед убегавшей Глуше.
- Ну и ну!.. - ловец покачал головой. - Раньше на Мотьку меня променяла, а сейчас вроде на Митрия меняет...
Глуша бежала и думала:
"У кого же взять лошадь?.. Что с Митей? Напрасно не расспросила я Лешку. А Васька где?.. Не посмеялся ли надо мной Лешка? Не набрехал ли о Мите?.. Нет, не должно быть... А где же лошадь достать? Где?.. К Лешке еще забежать надо, узнать подробно... И к Насте надо..."
Завидев депутата сельсовета, Глуша бросилась к нему.
- Андрей Палыч, наряди, пожалуйста, побыстрей очередного на поиски Митрия и Василия! - умоляюще попросила она. - Я сама поеду! Лешка говорит, на маяке вроде они.
- Казак - на маяке, - глухо подтвердил Андрей Палыч. - А вот Василия - в относ, видать, угнало... - Помедлив, он сказал: - Наряжу тебе очередного, но с условием: заедешь в сельсовет и передашь мою бумажку о Василии. Иди к Дойкину и скажи: приказал, мол, депутат сельсовета дать лошадь. Так и говори: приказал!..
Когда Глуша вошла во двор Дойкина, из конуры, что была подле калитки, высунул страшенную морду Шайтан. Он глухо зарычал и выполз на волю; на нем была грязно-серая, длинная, в клочьях, шерсть, она шматками свисала с живота и волочилась по земле.
Глуша в тревоге посмотрела на толстую ржавую проволоку, которая тянулась от калитки в конец двора; по этой проволоке на цепи Шайтан громыхал по ночам, не давая покоя не только соседям, но и самым дальним жителям поселка.
Разгуливая по двору, окруженному, точно крепость, отменной стеной из шелевки, пес хрипло рычал, проволока вместе с Шайтаном беспрерывно скрежетала.
Пес надежно сторожил дойкинское добро - прочные, на замке, сетевые амбары и рыбные, в земле, выхода.
Пробираясь по-над стенкой застекленного коридора, Глуша видела, как у конюшни распрягали Рыжего сам Алексей Фаддеич и Шаграй.
- Стой, ш-шорт! - кричал на коня Шаграй, поддерживая его и пытаясь снять шлею. - Уй, какой, ш-шорт!
Рыжий, только что вернувшийся один, без ловцов, с моря, истощенный и надорванный, безнадежно валился с ног.
"Это та самая, - мелькнула у Глуши мысль о лошади, - что бросила Митю с Васькой... А может, они бросили ее?.."
Рыжий беспомощно свесил голову; вся сбруя на нем обмерзла, и ее никак нельзя было отодрать от обледенелой шерсти.
- Алексей Фаддеич! -окликнула Глуша.
Не оглядываясь и продолжая отдирать от хомута примерзшую гриву, Дойкин едва слышно пробурчал:
- Чего надо?
- Мне бы лошадь на часок...
- Одну вот попортили... - Дойкин помолчал, а потом в сердцах добавил: - Нет лошади! Не дам!
- Депутат сельсовета велел... Очередь ваша...
- Пусть он наряжает свою кобылу! - и Дойкин крепко выругался.
Был он крупный, жирный; ватная фуфайка туго обхватывала его плотное туловище.
- Я же, Алексей Фаддеич, хочу на поиски Митрия и Васьки ехать. - И вдруг голос Глуши зазвучал тверже, требовательней: - А они на тебя ловили, и ты должен дать лошадь на поиски!
- Как?! - Дойкин приподнял голову и косо взглянул на рыбачку.
- На тебя, говорю, ловили они! - вспылила Глуша. - И лошадь ты должен дать!
У Дойкина изогнулись вихрастые брови, что до этого покойно лежали на могучих надбровных буграх.
- Марш отсель! - гневно крикнул он и снова стал распрягать Рыжего. - Ишь, хозяева какие!..
Постояв немного, Глуша направилась к калитке.
- Ч-чорт жадный! - выругалась она, выходя на улицу.
Навстречу ей шагал Антон.
- Дома Алексей Фаддеич? - спросил он, пытаясь задеть рыбачку локтем.
Не отвечая и сторонясь его, Глуша подумала:
"Верно, рассчитываться за краденую рыбу идет, проклятый обловщик!"
И, быстро перебежав на другую сторону, она направилась к каменному дому Краснощекова.
Антон вразвалку вошел во двор и, боясь встречи с Шайтаном, еще издалека громко кликнул Дойкину:
- Здравствуй, Алексей Фаддеич!
Взглянув на ловца исподлобья, Дойкин что-то пробормотал и шагнул к конюшне, куда Шаграй только что увел Рыжего.
- Алексей Фаддеич!
- Ну? - Дойкин приостановился и, подняв с земли ржавый снастевой крючок, сунул его в карман.
- Подсчитаться хочу, Алексей Фаддеич. Ночью я... Мироныч-то, должно, говорил тебе?
- Говорил... Уехал он по делам. Приедет, и подсчитаешься.
Антон забеспокоился:
- Путиной пахнет, Алексей Фаддеич. К весне готовиться надо.
Дойкин осторожно скользнул взглядом по ловцу.
- Никак сам ловить хочешь? - испытующе спросил он.
- Да собираюсь, Алексей Фаддеич, - Антон тихо улыбнулся. - Потому-то и хочу подсчитаться за эту ночь и за прошлые.
- Так-так... - Дойкин, нашарив в кармане крючок от снасти, вытащил его и, переваливая из ладони на ладонь, спросил: - Значит, сам хозяин?
Он ухмыльнулся и окликнул:
- Шаграй!
Из конюшни вышел в мохнатой шапке казах.
- Сегодня утром принимал с Миронычем рыбу от Антона?
- Принимал.
- Сколько?
- Сорок семь пуда.
- Ладно. Ступай!
Прищурив глаз, Алексей Фаддеич быстро зашептал, производя подсчеты с Антоном.
Ловец в ожидании нетерпеливо переступал с ноги на ногу.
"Не меньше как две сотни, - думал он, - окромя всяких вычетов. Отсюда прямо к Тимохе зайду, задаток дам за бударку".
- Получай! - неожиданно сказал Дойкин и, вытащив, засаленный бумажник, отсчитал семь червонных билетов. - Получай семьдесят целковых...
Недоверчиво принимая деньги, Антон удивленно спросил:
- И всё?
- Даже лишку трешница, - уверенно сказал Алексей Фаддеич; - Думаю, за тобой не пропадет, - и пошел было в конюшню.
- Ошибка тут, - Антон за рукав придержал Дойкина. - Все четыре раза подсчитывал?
- А как же?
- Ошибка, Алексей Фаддеич!
- Никакой ошибки! - Дойнин вполуоборот взглянул на. ловца. - Четыре пуда ржаной брал?
- Брал.
- Полтора пшенишной?
- Брал.
- А полпуда пшена?
- Тоже брал.
- Ну, так вот - мука вздорожала, пшено поднялось в цене, - и Дойкин шагнул в дверь конюшни.
- Алексей Фаддеич!
- Чего еще?
- Все равно, приходится больше!..
По лицу Дойкина сразу пошли багровые пятна, появляясь то на лбу, то на щеке, то под глазом...