- Что? - и у Захара Минаича по-всегдашнему дрогнули розовые, сытые щеки.
- Коляку словили мы при оборе наших оханов... А лошадь - твоя!..
- Как ты говоришь? - Краснощеков хотел было переставить ноги и не смог.
- Сознался он, что белорыбку тебе сдавал и ты будто знал все это.
Турка беспрестанно, шумно курил.
Разглаживая ноги, Захар Минаич увесисто и складно начал:
- Не верь, кум!.. Всякая мразь, чтобы извернуться, наговором занимается. А ты веришь... Лошадь моя? Да, моя, признаю... А давал я ее Коляке на поездку за камышом. Знаешь, как это у нас: воз мне, воз ему... Вот и все!
- А Коляка говорит... - Турка быстро заложил новую порцию махорки в трубку.
- Кум! Трофим Игнатьич! - умышленно сердито оборвал его Краснощеков. - Кому вера?! Мне или Коляке?
В окно громко постучали.
Захар Минаич поспешно оглянулся.
Снимая шапку и кланяясь, Яков что-то кричал.
Краснощеков закивал головою:
- Зайди, зайди! Да, да! Здесь батька! Зайди!
- Яшка? - приподнялся старый Турка. - Чего ему?
- Не знаю. Сейчас зайдет, - и Захар Минаич снова в упор глянул на кума. - Такие-то вот дела, Трофим Игнатьич...
Яков быстро вошел в горницу.
Сняв шапку, он слегка кивнул головою в сторону Краснощекова:
- Доброе утро, Захар Минаич!
- Здравствуй, крестник!
Пристально взглянув на отца и на Краснощекова и, не поняв, какой оборот принял разговор о Коляке, Яков подошел к отцу:
- Батяша, с кобылой совсем плохо.
- Ну? - забеспокоился Турка.
- Да.
Турка поспешно выбил о ладонь пепел из трубки и направился к двери.
- Покуда, Захар Минаич. Надо с кобылой что-то делать.
- А что с ней такое?
- Перемерзла она. - Турка открыл дверь и неохотно добавил: - И загнали мы ее...
О чем-то переговариваясь, Турки задержались в сенях.
Захар Минаич прислушался; невнятные голоса трудно было разобрать. Вскоре заскрипела лестница.
"Ушли, - облегченно вздохнул Краснощеков. - Поверил или не поверил мне, старый псюга?"
Он оглянулся на окна - по улице торопливо шагали Турки.
Провожая пристальным взглядом кума, Захар Минаич сказал, будто вдогонку ему:
- Хватит с тебя и того, что имеешь... Жиреть очень уж стал. Шибко в гору пошел... Хватит!..
И когда скрылся кум за углом, Захар Минаич начал заботливо разглаживать ноги.
Глава седьмая
Лешка-Матрос нетерпеливо сидел за столом; часто приподнимаясь, он быстро говорил звучным, будто звенящим голосом:
- Ну, Андрей Палыч, и дела - как сажа бела!..
Улыбка никогда не сходила с его влажных, тонких губ.
- Да-да, - подтвердил Костя Бушлак, молодой и крепко сложенный ловец. - Здорово тряхнул нас шурган...
У Кости было бритое, докрасна ошпаренное морем лицо.
Андрей Палыч молча сидел у окна, задумчиво навивая на кривой, мозолистый палец жидкую черненькую бородку. Перед ним на подоконнике лежала стопка газет, на газетах очки, запечатанный конверт.
- Оханы жалко, Андрей Палыч, - засветился в тихой улыбке Лешка. - Оханы-то новехонькие. Около полсотни концов пропало с этим относом.
- Зато сами остались целы и невредимы, - вставила Евдоша; она копошилась у печки, приготовляя пельмени.
- Нас, тетка Евдоша, ни одна сила не возьмет, - Лешка вылез из-за стола и, припадая на деревянную ногу, важно прошелся по горнице. - Ни пуля, ни море, ни шторм, ни горе...
У Матроса порозовело лицо.
- Ни одна сила не возьмет нас! - И Лешка снова молодецки прошелся по горнице.
Глядя на него, Евдоша добродушно улыбнулась:
- А без ноги вот остался.
- Без ноги, а живой!
Матрос остановился перед Андреем Палычем и спросил:
- А что с Колякой-то случилось?
-Никак не понять, Алексей. Я еще раз заходил к нему. Опамятовался вроде он, а молчит. Я и так и эдак к нему, а он - ни слова... А люди толкуют, будто кто-то подо льдом его протащил. Этого еще зверства не хватало в нонешнее-то, советское время! Зайду еще раз, проверю. А ежели и на самом деле кто озверел - под суд отдадим! Проучим!..
Матрос посмотрел на горку и, сияя доброй улыбкой, убеждающе попросил:
-Поставил бы ты на стол божью водицу, а то как-то сердцу муторно.
Усмехаясь, Андрей Палыч поднялся и медленно прошел к горке.
Лешка внимательно следил за ловцом.
Вернулся он к столу с бутылкой водки и стопками.
-Что ж, Андрей Палыч, может, перед пельменями прополощем горло? - предложил Матрос.
- Хочешь - прополощи, - уклончиво ответил ловец.
Лешка молча налил стопку и так же молча выпил.
- Эх, как бы не усохла божья водица! - он громко пристукнул протезом о пол и заспешил к печке. - Как у тебя, тетка Евдоша, пельмени-то? - Он остановился около рыбачки и засучил рукава: - Давай помогать буду!
Она, смеясь, отстранила его локтем:
- Делайте свои дела, а тут я сама управлюсь.
- Долго что-то ты управляешься, - и он искоса посмотрел на стол, где стояла бутылка с водкой.
Евдоша вытащила из печки чугун и стала бросать в него комочки теста, в которые была завернута наперченная и с луком, вкусная рыбья мякоть. Засунув обратно в печку чугун, она обратилась к Косте:
- Что ж это Татьяна Яковлевна не идет?
- Должна скоро быть маманя. - Костя приподнялся со стула и посмотрел в окно. - Не видать...
Он пожал плечами и снова взглянул в окно.
- Пельмени зараз и готовы. - Евдоша подошла к посуднику и стала снимать тарелки, деревянные ложки.
- Пойду схожу за маманей. - Костя встал и, набросив на плечи полушубок, направился к двери.
- Ты поскорее, - предупредил- его Лешка и, подмигнув, шагнул к полногрудой Зинаиде, дочери Андрея Палыча. - Рада, что Коська в живых остался? А?..
Евдоша осторожно посмотрела на дочку. Зинаида задорно повела плечами, отложила плюшевый кисет, в уголке его она вышивала розу.
- А это кому? - Лешка показал глазами на кисет и рассмеялся: - Не мне ли?
- Сеньке! Вот кому!.. - Зинаида вскочила и прошла к матери, которая, искоса взглянув на дочку, недовольно покачала головой.
Лешка не удивился ответу Зинаиды. Он знал, что ей нравится Костя, но тот почему-то все сторонился ее. Андрей Палыч и Евдоша, смутно об этом догадываясь, не особенно препятствовали дочке гулять с Сенькой.
Однако втайне они надеялись, что, может быть, одумается Костя...
Подойдя к Зинаиде, Лешка снова подмигнул ей и серьезно сказал:
- Ты брось миловаться с Сенькой. Трепло он, как и Митька Казак!
Зинаида, нахмурившись, ушла по другую сторону матери.
- Неправду, что ли, говорю я, а?.. - Лешка безнадежно махнул рукой и двинулся к окну, у которого сидел Андрей Палыч и, надев очки, задумчиво шелестел газетами. - А про наш район и Островок ничего не пишут газеты?
Андрей Палыч не ответил.
- Я спрашиваю, о нас ничего не пишут? - и Лешка заглянул в развернутый Андреем Палычем газетный лист.
- О нас пока не пишут, Алексей.
- Должны писать! Пора!
Андрей Палыч поднял очки на лоб, посмотрел на Матроса.
- Давно должны! - уверенно повторил Лешка. - А свежие газеты были?
- Были.
- И о нас, значит, ничего?
- Ничего! Зато вот обо всех пишут...
- Как это - обо всех? - удивился Лешка.
- Да так. И про тебя, и про меня, и про таких, как мы с тобой, и про других. А называется статья "Год великого перелома".
- "Год великого перелома"... А кто пишет-то?
- Товарищ Сталин пишет - о наших, партийных делах пишет.
- Так бы и говорил! - поспешно сказал Лешка. Лицо его озарилось хорошей, светлой улыбкой. - Товарищ Сталин по-настоящему отпишет! Он по делу скажет. Читай давай!
Глаза Лешки стали ясными, доверчивыми и мечтательными. В памяти вдруг встали дорогие его сердцу картины гражданской войны, встречи с товарищем Сталиным в Царицыне... Грозный восемнадцатый год... Республика Советов в огненном кольце врагов - внутренних и внешних... Э-эх, и тяжелое же времечко было!..
Лешка громко вздохнул, лицо его на секунду помрачнело. Страна истекала кровью, голод душил советские города. Рабочие Москвы и Питера по осьмушке фунта черного хлеба со жмыхом получали, да и то не каждый день. В это время и явился Сталин в Царицын с наказом Ленина: дать волжский хлеб голодной стране, удержать всеми силами город, потому как был он самый надежный пункт, который связывал Волгу с Москвой и Питером.
Андрей Палыч опустил на переносицу очки, переложил газету, вторую, третью и, отыскав нужную, развернул ее; газета эта, как и остальные, была кое-где исчиркана черным, жирным карандашом.
- Василий Сазан брал у меня ее перед тем, как укатить в море. Видишь, как Василий читал ее? - он поднял лист, показывая многочисленные кружки, рамки, растянутые в длину четырехугольники. - Вот он какой чтец - Василий! И так понравилась ему газета, что он чуть не увез ее с собой в море...
Пока Андрей Палыч располагался у окна, стараясь поудобней усесться, в памяти Лешки лихорадочно пробегали те события, которые оставили когда-то в душе его неизгладимый след... Ни в Москве, ни в Питере нет хлеба. Вся надежда на Царицын... И Царицын выручает: шлет в Москву и Питер эшелоны с хлебом, мясом и рыбой. Белые генералы сразу прослышали о продовольственных эшелонах и пуще прежнего навалились на город. Горячие были деньки! Ой, горячие!.. А вскоре на помощь Царицыну прибыл из Донбасса Ворошилов со своей Пятой украинской армией. Полегчало немного, но не совсем. Белые наседают и наседают - того и гляди ворвутся в город. Царицын им нужен был, чтобы с уральской контрой соединиться, чтобы единый белый фронт создать от Дона до Урала против Республики Советов. Но не тут-то было! Разгадали их планы. И вот - создали огромную армию с броневыми поездами, автобронемашинами, и пошли без остановки эшелоны с хлебом в Москву, Питер и другие города...
Приготавливаясь читать газету, Андрей Палыч торжественно, старательно и аккуратно разглаживал ее своей широкой ладонью и затем так же старательно и медлительно-торжественно прилаживал очки на носу.
А перед глазами Лешки в это время стремительно проносились памятные эпизоды героической обороны Царицына... Одно время он находился в охране начальника штаба формирования и не один раз участвовал вместе с товарищем Сталиным и Ворошиловым в очистке от белых банд железнодорожных линий, не раз и не два сопровождал эшелоны с хлебом в Москву, отбрасывая с пути то и дело прорывавшиеся белые банды...
- Да ты читай давай! - нетерпеливо попросил Лешка. Медлительность Андрея Палыча начинала раздражать его.
Андрей Палыч откашлялся и размеренно, чуть ли не по складам, стал читать:
- "Истекший год был годом великого перелома на всех фронтах социалистического строительства. Перелом этот шел и продолжает идти под знаком решительного наступления социализма на капиталистические элементы города и деревни". Ясно тебе, чего добилась наша партия? - И Андрей Палыч поднял на лоб очки.
Лешка молча и серьезно качнул головой.
Андрей Палыч продолжал читать:
- "Характерная особенность этого наступления состоит в том, что оно уже дало нам ряд решающих успехов в основных областях социалистической перестройки (реконструкции) нашего народного хозяйства". Понятны тебе дела нашей партии? - Ловец посмотрел поверх очков на Матроса.
Лешка опять молча и согласно кивнул головой.
А Андрей Палыч медленно-медленно, словно взвешивая каждое слово, продолжал читать:
- "Из этого следует, что партия сумела целесообразно использовать отступление на первых стадиях нэпа для того, чтобы потом, на последующих его стадиях, организовать перелом и повести успешное наступление на капиталистические элементы..."
Лешка напряженно слушал. Статья заставляла его заглянуть вглубь тех громадных общественных вопросов, которые еще недавно казались Лешке затуманенными, неопределенными и которые сейчас обретали четкие контуры и ясный смысл.
Андрей Палыч, не переставая читать, посмотрел поверх очков на Лешку.
Лицо Матроса горело, глаза блестели, пальцы дробно барабанили по подоконнику...
Костя Бушлак неторопливо шагал по вытоптанной в снежных сугробах тропке.
Ослепительно белый снег больно резал глаза, и Костя, жмурясь, думал о том большом уроне, который постиг его и Лешку прошлой ночью: около полсотни беличьих оханов пропали из-за этого шургана и относа.
Ловцы, особенно глубьевые, морские, испокон века проводили совместный, в два-три человека, лов. Море заставляло их соединять свои силы, чтобы успешнее бороться со стихией. Иначе и нельзя было: одному на морской реюшке не выехать на Каспий, а на меньшей посудине - на бударке или куласе - выезжать можно было только за смертью; во время шторма одному не совладать было и с ветрами, одному в это время - верная погибель...
И ловцы, чтобы жить, детей растить, кто как мог, так и изворачивался. Одни, которые покрепче и поумней, стараясь выдержать безжалостные удары моря, совместно работали сами на себя. Другие, послабее волей, шли за помощью к дойкиным и краснощековым, - рыбники объединяли их, снабжали сбруей и посылали на лов.
Но у каждого была заветная думка: стать исправным, самостоятельным ловцом. Посудину свою иметь, сети, снасти - такова была думка. Глядишь, и добился всего этого человек, как вдруг - шторм, относ или пролов, и опять человек в беде.
У Кости в девятнадцатом году отца повесили белые; Андрей Палыч взял опеку над молодым Костей, с тех пор и ловят они сообща, вскладчину, а года четыре назад присоединился к ним Лешка-Матрос, потом присоединился Григорий Буркин, молодой рыбак Сенька, Василий Сазан.
Ладно, в полном согласии ловили они. Несколько раз шурганы и штормы накрывали их, напрягали ловцы все свои силы, и кое-как сами справлялись с неудачей. Никогда не обращались они за помощью ни к Дойкину, ни к Краснощекову. А если и обратились бы, все равно не помогли бы они. Косте не помогли бы потому, что его отец в восемнадцатом году арестовывал самого Краснощекова, Буркин тоже памятен и Краснощекову и другим скупщикам, Лешке отказали бы из-за того, что очень уж злословил он над рыбниками, а Андрею Палычу не дали бы помощи по той причине, что молчалив он, горд слишком, никогда не снимет шапки.
"Что будем делать? - рассуждал Костя, не спеша шагая к дому. - Как вывернемся из беды?.."
Несколько лет подряд пытались они справить беличьи оханы для лова белорыбицы. И наконец прошлой осенью вложили они в это дело все свои сбережения. В надежде на хороший зимний лов, они не смогли из-за справы оханов как следует подготовить сбрую к весенней путине.
Белорыбка, казалось им, даст хороший заработок, и тогда, зимою, справят они все, что надо. А что получилось? И оханов нет, и весна скоро.
Говорили они еще о создании рыбацкой артели - настоящей, большой. Но вот случилась беда с Василием Сазаном, неизвестно, что стало с Григорием Ивановичем Буркиным и Сенькой...
"Что же делать? - продолжал мучительно думать Костя, сворачивая за угол. - Что будем делать?"
О том же думал и Андрей Палыч, по-привычному молчаливо навивая на кривой, измозоленный палец свою черненькую бородку.
В то время, когда Костя с Лешкой и Буркин с Сенькой были в море, Андрей Палыч тоже не сидел сложа руки. Он каждый день выезжал в протоки и ерики, где ставил замысловатые вентеря и секреты. Наловил он частиковой рыбы рублей на полсотню. Не меньше наловил и Василий Сазан, которому не хватило совместно приобретенных оханов и который вынужден был пойти в море с Дмитрием Казаком. Остальные товарищи тоже успели до этого шургана поймать рублей на двести. Но на эти деньги подготовку к весенней путине не провести. Им нужно проконопатить и осмолить реюшку, почти заново провести оснастку ее, купить еще бударку, пополнить вобельные и селедочные комплекты сетей...
Для этого много сотен рублей надо!
А где их взять?..
Помочь в этом может только ловецкое кредитное товарищество. Но шансы тут не очень большие. Андрей Палыч до сих пор еще прежний кредит не вернул. Костя и Буркин тоже задолжали, а Лешке и раньше не давали кредита и теперь не дадут, особенно после того, как он за отказ ему в кредите учинил скандал председателю Коржаку.
"Беда, сущая беда! - Андрей Палыч крякнул, закинул ногу на ногу. - А может, с кредиткой и выйдет чего? Может, на артель дадут кредиты?"
Газеты последнее время все чаще и чаще пишут об артелях и кредитных товариществах ловцов: пишут, что рыбникам чересчур большие кредиты идут, а беднота ловецкая не получает их, а если и получает, то совсем ничтожную долю.
Хотя в городе и крепко взяли в оборот Солдатовых, Заславских и других крупных купчиков, но Андрей Палыч не совсем верит в свою районную кредитку.
Да как же поверишь, когда, несмотря на такие события в городе, в их районе идет все попрежнему: председателем кредитки продолжает оставаться Коржак, большой силы рыбник, немалую роль играет там и Дойкин...
Андрей Палыч взглянул на Лешку, - тот, задумавшись, попрежнему смотрел в окно, за которым лежали высокие навалы снега, ослепительно поблескивая на солнце.
Кто-то зашумел в сенях.
"Верно, Костя с маманей идут, - подумал Андрей Палыч. - Поговорим сейчас, обмозгуем, что к чему. Газеты ему еще как следует почитать надо".
В дверях показалась Глуша.
- Я за вашим письмом для сельсовета забежала, Андрей Палыч.
- Вот оно... - Ловец взял с подоконника конверт и, передавая его рыбачке, спросил: - Значит, дал Дойкин лошадь?
- Нет, не дал.
- А на чем же ты едешь?
- Захар Минаич дал жеребчика.
Андрей Палыч нахмурился, недовольно сказал:
- Ну, ладно... Я поговорю с этим Дойкиным! - Он сердито махнул рукой, прошел к окну.
Глуша шагнула к Андрею Палычу, взяла у него письмо для сельсовета и тихо спросила:
- А Лешка не был у вас?
- Тут он, - глухо отозвался Андрей Палыч и показал в конец горницы, где за горкой, у окна, сидел задумавшийся Матрос.
Глуша быстро подошла к нему.
- Я к тебе, Леша. Не подшутил ты надо мною? Верно, что на маяк мне ехать надо?
Матрос молчал, сосредоточенно о чем-то думая.
- Леш...
Он повернул голову, посмотрел на Глушу.
- Не подшутил ты надо мною, Леша? - вновь спросила она.
- Батька наказывал... - едва слышно сказал Матрос и, словно просыпаясь, медленно поднялся со стула. - Какие тут шутки!
- А я все Илью Краснощекова искала. Захар Минаич аелел запрячь мне жеребчика... Да с Настей Сазанихой еще вот пропуталась, - беда там.
- А что с ней? - Евдоша отложила нож и подошла к Глуше.