Арина Родионовна. "Я, говорит, водяной царь. И теперь ты у меня будешь в услужении весь свой век. За невежливость твою. Будешь мне продухи бить во льду каждый день, чтобы мне тут зимой не задохнуться. А иной раз прикажу – сбегаешь в Святые Горы, расстараешься мне водочки. Погреться. Понял мой разговор?" – "Понять-то я понял, – отвечает Михайло, а сам тихонько вытаскивает из кармана острый ножик, – только у меня и так хватает бурмистров да господ. А ты еще на мою шею навязываешься! На это я не согласен. Иди ты, говорит, подальше, пресветлый водяной царь, лягушечье благородие". И ножиком себя по бороде – жик! Остался водяной с клоком волос в руке. А Михайло ему кукиш кажет и смеется: "Не-ет, говорит, слаба у тебя жила псковского мужичка объегорить!" Борода-то у Михайлы, говорят, только нынче к осени выросла, сровнялась. А то все ходил обкромсанный.
Пушкин(вскакивает, обнимает Арину Родионовну, целует ее в голову). Голубка моя! Да я готов жить с тобой в этой глуши хоть сотню лет. И откуда только у тебя все берется?!
Арина Родионовна. Век-то долгий. Сколько я перевидела этих ямщиков, странников, убогих и беглых – не перечесть. И каждый что-то свое мелет, каждый чегой-то выдумывает. Как выпьют водочки, так ты их только послушай – орлы! Будто у каждого в кармане сто целковых. А всамделе-то у них за душой один крест нательный, да и тот жестяной. Любит народ сказки. (Спохватывается.) Вот дура-то! Совсем память отшибло.
Пушкин. Ты чего всполошилась?
Арина Родионовна. Да Кузьма с вечера сидит в девичьей, дожидается. К тебе пришел. А я позабыла. Ах, грех, грех великий! (Встает, торопливо уходит.)
Пушкин. Это мы тотчас запишем. Оказию с дедом Михайлой. (Подходит к столу и, не садясь, быстро пишет на клочке бумаги.)
Входит Кузьма.
Здорово, Кузьма! Что же ты сидел три часа и не сказывался?
Кузьма. Полагал, вы заняты, Александр Сергеевич. Я-то в тепле сидел, песни слушал. (Лезет за пазуху.) Был я намедни в Тригорском у Прасковьи Александровны. Там письмецо прибыло для вас. Из города из Белой Церкви. (Подает Пушкину письмо.) Снежком его малость подпортило.
Пушкин. Спасибо. (Смотрит на конверт и засовывает письмо в книгу на столе.)
Кузьма(подходит к Пушкину). Тут дело такое, Александр Сергеевич…
Пушкин. Какое?
Кузьма(таинственно). Шатается по нашей округе один человек. В ватном картузе. Вроде как немец. Ездит, приценивается к гусям. А покупать не покупает. Все только народ опрашивает.
Пушкин. О чем?
Кузьма. Да все про вас, Александр Сергеевич… "У вас, мол, говорит, барин в Михайловском хороший, весьма известный господин. Он, должно, про будущую вольность крестьянского сословия вам уже все обсказал? Ну и про царя небось нет-нет да и перекинется веселым словом?" А мы, понятно, шапки мнем, покашливаем: "Что ты, ваше степенство! Да какой он хороший? Окстись! Он нас, мужиков, за людей не считает, по-французски сам с собой разговаривает, повсюду ходит с железной дубинкой девяти фунтов весом. Чуть что, сейчас замахнется этак дубинкой: "Я вас, мужичье! Больно много понимать об себе начали!" А про царя при нем слова не скажи. Тотчас кричит: "Шапки долой! Я, кричит, за государя императора каждую неделю молебен деру у себя в доме". Барин, прямо сказать, строгий".
Пушкин хохочет.
Так что вы, Александр Сергеевич, того… посматривайте. Поаккуратней!..
Пушкин(протягивает Кузьме руку). Ну, спасибо тебе, Кузьма. У нас заночуешь. В такую вьюгу к себе в Зимари не возвращайся.
Кузьма. Куда там! Так снегом лепит в глаза – страсть! (Уходит.)
Пушкин закрывает за Кузьмой дверь на ключ, достает письмо, стоя читает его. Садится, сжимает голову руками.
Пушкин(повторяет слова письма). "Любимый мой, единственная моя радость! Я готова плакать от горя и нежности, когда пишу вам… (Замолкает.) Мне трудно поверить, что все это было так недавно и так давно…" (Прислушивается.) Лес шумит… как там шумели морские волны. Видно, на роду мне написано терять любимых.
В дверь стучат.
Кто?
За дверью голос Арины Родионовны: "Чай будешь пить?"
Потом! (Берет письмо, садится около камина, читает.) "Я уехала из Одессы в Белую Церковь, к отцу. Сегодня Александрийские сады оделись снегом, но река Рось не замерзла и шумит у меня под окнами. Если бы вы могли быть здесь! Или в Одессе, куда я скоро возвращаюсь". (Встает.) Она требует, чтобы я сжег это письмо. Но нет! Только не сейчас. (Прячет письмо в книгу.) Как странно подумать: на тысячи верст шумят леса, валит снег, скоро зазвонят к утрене в сельских церквах… А там, за этими лесами, – там она… Я бы отдал полжизни, чтобы пробиться к ней сквозь этот снег и вьюгу.
Снова стук в дверь. Пушкин открывает. Арина Родионовна вносит самовар, накрывает на краю стола, достает из шкафчика бутылку вина. Пушкин ходит по комнате.
Арина Родионовна. Ты что? Все бегаешь-Похудел сразу. Выпей чайку да ложись. Ночь уже поздняя. А то опять до свету будешь брызгать пером. Ишь, всю скатерку забрызгал.
Пушкин. Спасибо, милая. Иди, отдыхай.
Арина Родионовна. Я ведь уснуть не усну. Все буду ворочаться, думать.
Пушкин. О чем это, нянюшка?
Арина Родионовна. Да все о том же. Разве я не вижу? Дождаться бы тебе счастья, ангел мой! Ну, ну, не буду, не буду. (Уходит.)
Пушкин(наливает в стакан вина, постукивает по стакану пальцем, задумывается). Метель сразу стихла… Ну что ж! Выпью один. (Пьет вино.) За нее. И за себя. (Усмехается.) Как это сказано? "Да ниспошлет господь любовь и мир его душе, страдающей и бурной". (Снова ходит по комнате.) Почему я все же так спокоен? И счастлив и несчастлив в одно и то же время… Отсюда, из захолустья, мне понятнее жизнь, чем было в Одессе, в Петербурге. Должно быть, всегда так – надобно отодвинуться поглубже. Тогда можно все охватить взглядом. Вот так охватишь– и видишь одно: смутно на душе. И на Руси всеобщее брожение мыслей. Что же будет, дружки дорогие! (Снимает, не переставая ходить, сюртук. Остается в белоснежной рубашке. Напевает.) "Ах, где те острова, где растет трын-трава, братцы!" (Садится к столу.)
За стеной бьют дребезжащие часы.
Тихо… Как на погосте. Да, смутно на Руси. (Берет перо и небрежно, очень быстро, почти не глядя на бумагу, не то рисует, не то набрасывает слова. Перечеркивает все и снова пишет. Перечитывает написанное.) "Что пользы в том, что явных казней нет, что на колу кровавом всенародно мы не поем канонов Иисусу, что нас не жгут на площадях, а царь своим жезлом не подгребает углей". (Смотрит за окно, откуда падает в комнату смутный свет.) Светает? Или взошла луна? (Гасит свечи, оставляет только одну.) Светает. Над рощей. (Подходит к окну.) Как много мне еще надобно сказать! И сказать так, чтобы я сам пришел в восхищение. Черт знает! Что за привычка болтать с самим собой! Как сорока!.. (Замолкает.) Заря уже проступает. А сна все нет. И никто не знает, что я, как я. Всегда наедине с собой. От этого, избави бог, мозги раскиснут. (Прислушивается.) Что это? Постой, брат Пушкин!
Далеко слышен звон колокольчика под дугой.
Фельдъегерь! Наверное, эта пустельга Левка опять распустил по свету мои стихи насчет царя. Из ссылки в ссылку. Чепуха! Я, как прадед Ганнибал, начал бояться колокольчиков. (Всматривается в окно.)
Уже видна заря, снега, очертания леса.
Как скачут с горы! (Быстро подходит к свече, гасит ее, возвращается к окну.) Тройка! Почтовая!
У крыльца, взрывая снег, останавливаются, храпят кони. В последний раз ударяет колокольчик. Пушкин отшатывается от окна.
(Кричит.) Ваня! Пущин! Откуда?! (Бросается вон из комнаты.)
Крыльцо
Дверь из дома распахивается, на крыльцо выбегает Пушкин. К нему навстречу по ступенькам взбегает Пущин. Он в медвежьей шубе, весь в снегу. Ступеньки трещат под его ногами. Пушкин бросается на шею Пущину. Они крепко обнимаются и мгновение молчат.
Пушкин. Как… как ты попал сюда?
Пущин. Сумасшедший! Простудишься! В одной рубахе… Мороз же страшный. (Хватает в охапку Пушкина и тащит его в комнаты.) Ах ты Сверчок несчастный! Да не плачь, дурак!
Пушкин. А ты? Зачем же ты?
В комнате Пушкина
Пущин(растерянно). Озяб, должно быть? Накинь-ка шубу! (Снимает с себя шубу, накидывает на Пушкина.)
Пушкин(смеется сквозь еще не высохшие слезы). Да она вся в снегу. (Сбрасывает шубу, снова обнимает Пущина.) Ваня, если бы ты знал…
Входит Арина Родионовна, пристально смотрит на Пущина, потом торопливо подходит, обнимает его.
Арина Родионовна. Не знаю вас, батюшка. Никогда не встречала. А вижу – свой.
Пущин. А я вас хотя и не видел, а знаю хорошо. И люблю крепко.
Пушкин. Нянюшка, буди людей! И давай свечи! Свечи!
Арина Родионовна. Сейчас все будет. Кофей, закуска.
Пущин. Где бы у вас умыться? Скачу из Пскова без остановки. В Острове только задержался, проник ночью в ренсковый погреб, купил три бутылки Клико.
Пушкин. Чудесно! Погоди, сейчас. (Выбегает.) Арина Родионовна (зажигает свечи, подкла-дывает в камин дрова). Дом-то у нас в расстройстве. Похозяйничал здесь Сергей Львович. Оставил нас в такой лачуге. Уж не взыщите.
Пущин. Были бы люди хорошие. А дом – пустое.
Пушкин(возвращается с тазом и кувшином воды). Ариша, милая, подай рушник.
Арина Родионовна уходит.
Пущин(снимает сюртук, засучивает рукава). А я несусь в Москву. Решил заехать.
Пушкин. Вот мыло. (Начинает сливать Пущину на руки.) Не побоялся, Ваня?
Пущин(моется). Все отговаривали, стращали. Ты же под двойным надзором. Но как же я мог, понимаешь, проезжать отсюда в ста верстах и не заехать. Ведь, пять лет не виделись. Пять лет! Да жаль, я у тебя всего на несколько часов. Все служба!
Пушкин. Ах, как плохо! Да неужто это ты? Погоди, вот тут еще осталась мыльная пена. Кого видел в Петербурге? А я, представь, всю ночь не спал. Как будто чувствовал!
Пущин. Хорошо тут у вас. Места какие! Леса, холмы.
Пушкин. Почему ты ушел из армии? В надворные судьи? Баратынского видел?
Пущин. Всех видел.
В дверь просовывается девичья рука с чистым вышитым рушником. Пушкин берет рушник и подает Пущину.
Пушкин. Вышла ли первая глава "Евгения Онегина"? Не знаешь?
Пущин(вытирается). Вышла. Ну, брат, спасибо за "Онегина"! (Мокрый, целует Пушкина.) Ты будешь умываться? Давай солью!
Пушкин. Да. Лей, не бойся.
Пущин. Вода у вас студеная. Со льдом.
Пушкин(моется). Лесная. Про меня что-нибудь говорят там, в Петербурге? Или позабыли совсем?
Пущин. Ты, брат, и сам не подозреваешь, какая вокруг тебя любовь. Какая слава шумит над этой взбалмошной головой. (Ерошит Пушкину волосы.).
Пушкин. Трудновато поверить в собственную славу. В этой берлоге.
Пущин. Трудновато.
Входят Арина Родионовна и застенчивая девушка с длинными русыми косами. Девушка несет поднос с закусками. Ставит его на стол, кланяется Пущину и убегает. Арина Родионовна собирает со стола книги, расстилает скатерть, накрывает на стол. За окнами совсем рассвело. Утро ясное, тихое, и далеко на взгорьях снега уже озарены оранжевым блеском раннего солнца.
Пушкин. Садись к столу, Ваня.
Пущин. Начнем с напитка вдовы Клико? С шампанского.
Пущин откупоривает бутылку шампанского. Пробка летит в потолок. Янтарный солнечный свет уже заливает всю комнату.
Пушкин. Какое утро! Взгляни! Выпьем за тебя, Пущин. И за нашу Россию.
Чокаются и пьют. Пьет и Арина Родионовна.
Арина Родионовна. День и вправду такой занялся, будто светлый праздник. Всю ночь мело.
Пушкин. Великолепный снег. (Наливает по второму бокалу.) За наш лицей, Ваня!
Пущин. За лицей!
Пушкин и Пущин встают и выпивают свои бокалы. Садятся.
Пушкин(Арине Родионовне). Нянюшка, угости всех людей наливкой. И пирогами.
Арина Родионовна. И вправду. Пойти сказать. (Уходит.)
Пущин. Теперь рассказывай. За что тебя выслали из Одессы? В эту глушь?
Пушкин. Все Воронцов!
Пущин. Кого встречал на юге?
Пушкин. Многих. (Смотрит, улыбаясь, на Пущина.) Например, полковника Пестеля.
Пущин(стучит пальцем по столу). Ну что ж… Пора бы тебе сказать. Сроки уже приближаются. Тут безопасно?
Пушкин. Как сказать! В доме – да, а в окружности – не очень. Бродят всякие людишки, принюхиваются.
Пущин. Ты знаешь, что я вошел… Ну, в общем, я избрал новый и, пожалуй, самый верный путь служения отечеству.
Пушкин(вскакивает). Знаю. Давно догадался.
Пущин. И я не один. Многие.
Пушкин (нервно раскуривает трубку). Многие! Кроме меня. Меня вы к себе не берете.
Пущин. С тобой нашему брату не велено даже пока что общаться. Ты же под надзором, Саша. Пойми, ты весь на виду.
Пушкин. И потому опасен для вас?
Пущин. Это как раз пустое.
Пушкин. Может быть, вы правы, что мне не доверяете. Я, конечно, не стою этой чести. По многим глупостям.
Пущин. Не горячись! Каждому свое, Саша. Мы – простые каменщики. Нас сотни. А ты один на всю Россию. Довольно того, что у каждого из нас хранятся твои стихи. Как заповеди.
Пушкин. Слабое утешение! Если бы ты сказал, что своими стихами я могу поколебать самовластие, вложить их, как кинжал, в руки мстителей, тогда я был бы спокоен. Но этого же нет!.. Ведь пет?
Пущин. Мало ты себя еще ценишь, Саша. Ох, как мало. А ежели я скажу тебе, что это есть, что твой голос звучит в самых глухих углах России как набатный колокол, – что тогда? Потерпи немного. Я клянусь тебе: когда приблизятся сроки, мы вызовем тебя. Я первый сообщу тебе: будь готов, мы ждем тебя, торопись, нам нужен твой голос. Да как же ты не понимаешь, что ты принадлежишь народу как поэт? Что твое поэтическое призвание выше всего, Саша. В кои-то веки дождалась Россия такого певца, а мы что ж – будем подставлять его голову под Удар? Нет, Саша! Живи, пиши, негодуй, сверкай во славу вольности и своего народа.
Пушкин. Ну, спасибо.
Пущин. Будь спокоен. (Встает, обнимает Пушкина за плечи, ходит с ним по комнате.) Что пишешь?
Пушкин. Трагедию о Смутном времени. И своего кисляя – Онегина.
Пущин. Черт тебя подери! Да если бы кто другой сказал мне такие слова об Онегине, я бы вызвал его к барьеру. И всадил бы ему пулю в башку.
Пушкин(смеется). Ты – дуэлянт. Не хуже Грибоедова.
Пущин. Да, слушай! Чуть не позабыл во всей этой сумятице. Я же привез тебе комедию Грибоедова. В списке.
Пушкин. "Горе от ума"? Давай скорей! Вот рохля! Кюхля! Как же ты мог забыть?
Пущин достает из дорожного мешка рукопись. Входит Арина Родионовна с кофейником.
Арина Родионовна. Вот всегда так. Не пьют, не едят, а только смех да разговоры. Та-та-та да ха-ха-ха… Кофей сначала выпейте.
Пушкин(разворачивает рукопись). Нянька, не мешай. Не мешай, Аринушка!.. (Быстро перелистывает рукопись, читает про себя, начинает смеяться.) Чудо какое-то! Да это же бесподобно! (Читает.)
Нет-с, книги книгам рознь.
А если б, между нами,
Был ценсором назначен я,
На басни бы налег.
Ох, басни – смерть моя!
Насмешки вечные над львами, над орлами!
Кто что ни говори:
Хотя животные, а все-таки цари!
За стеной слышен шум, пение.
Арина Родионовна. Ишь, наливка их разбирает, девчонок. Ну, прямо светлый праздник.
Пущин(Пушкину). Ты лучше свое прочти.
Пушкин(с увлечением просматривает рукопись). Куда там свое! Ура, Ваня! Наконец-то народился России комический гений! Надо выпить еще и за это. (Наливает вино.)
За сценой слышно, как пляшут девушки и поют:
Что ж любовь, что ж любовь не приходит
Ни при той, ни при этой погоде?
Какая изумительная чушь! Весь дом уже пьян.
Арина Родионовна. Как бы не развалили лачугу! Пойти их унять.
Пущин. Не надо! Мне через час уезжать.
Пушкин(Арине Родионовне). Позови их. Пусть тут споют. И спляшут.
Арина Родионовна. Ой, что ж это! Никогда не бывало. (Смеется.) И я будто пьяная, Сашенька. Вправду позвать, что ли?
Пущин. Зовите, зовите, нянюшка.
Арина Родионовна уходит.
Пушкин. Хороша жизнь отшельника! А все по твоей милости, Ваня. Боже, как я рад!