- Вы уж извините меня за то, что я говорю с вами так прямо. У меня есть такое право, потому что я со своими товарищами, которые сидят в этом зале, с теми, кто сейчас работает в Уэлене, Чаплино, Провидения, на острове Врангеля, начал работу по сохранению, укреплению и развитию удивительной культуры арктических народов нашей земли, доказавших величие духа и выносливость человека в самых тяжких условиях.
Дорогие друзья! Самое страшное в жизни - это одиночество, отсутствие друга. Такими одинокими были малые племена народов Севера, разбросанные по бескрайним просторам тундры и побережья Ледовитого океана. Это одиночество наложило и свой отпечаток на внутренний мир человека Севера.
Когда мы пришли сюда с добрыми намерениями, с целью научить людей грамоте, вырвать их из мрака прошлого, ведь многие не поверили нам. Правда, Уихак?
Один из стариков, сидевший в первом ряду, встал и закивал:
- Это все правда, - сказал он по-русски. - Мы такие были и говорили Менову и его товарищам: чего врать, скажите прямо - как будете торговать?
- Громче! - послышалось сзади.
- Буду говорить громко! - согласился Уихак и полез на сцену. Он встал рядом с Меновым, обменялся с ним рукопожатием и продолжал:
- А почему мы не верили? Потому что всякий белый человек сначала разговаривал с нами ласково, а потом грабил. Даже посланец русского бога, отец Никодим, и тот не брезговал пыжиком и песцовой шкурой… А моряки? Это были настоящие разбойники. Они не тратили время на разговоры, врывались в яранги, в нынлю, хватали все, что попадалось под руку, насиловали женщин, а порой и сжигали жилища просто так… Поэтому, когда пришли первые большевики и завели разговоры, мы поначалу и не поверили им: наслушались таких речей. Да и говорили они странное и непонятное: учить грамоте детей и взрослых. Зачем? Вот он, - Уихак показал пальцем на стоящего рядом Менова, - говорил мне: "Ты, Уихак, сам будешь торговать в лавке мистера Томсона". Ну и смеялся я тогда, даже живот заболел. Говорю ему: "Чтобы торговать, нужны товары, а не умение различать следы человеческой речи на белой бумаге". А тот все свое твердит. Приехали они бедные, даже настоящих карандашей не имели. Против американских торговцев и русских купцов они были настоящие нищие. Да и возрастом несолидны, очень молодые. Вот говорил Менов и его друг Волков: "Теперь главные люди на нашей земле - бедные люди". Ну как бедный человек может быть главным на земле? Это было непонятно. Всю жизнь было так: кто имеет много, тот и хозяин, тот и главный, а тут - бедные. А тем временем первые большевики стали учить наш язык, чтобы понятнее стал разговор с нами. Потом начади, мы уяснять, что бедные мы от того, что все отбирают у нас. А главное богатство у человека - это его умелые и трудовые руки. От этого и все богатство. И стали мы задумываться: значит, все созданное богатство принадлежит нам. Откуда же оно, пошло, если не от нас? Жил в нашем селении богатый эскимос Ульгун. Потом он переехал на остров. Крыша на его нынлю каждый год менялась - любил он, чтобы моржовая покрышка была прозрачная, пропускала солнечный свет. А моржей кто бил ему? Мы же били! Отчего мясная яма у него была полна? Потому что складывал он туда большие туши, которые мы добывали. А вельбот купил за китовый ус и шкуры белого медведя, добытые не им, а другими охотниками… Так и пробудилось у меня и моих товарищей классовое сознание. Правильно я сказал? - обратился Уихак к профессору.
- Правильно, - кивнул Менов.
- И сделали мы комсомольскую организацию в нашем селении, потому что первые наши русские друзья были комсомольцами. Я кончил.
Уихак зааплодировал самому себе, и его дружно поддержал зал.
Профессор Менов развел руками:
- Хотел я рассказать о наших первых годах, но Уихак сделал это за меня во много раз лучше. Спасибо вам, Уихак. Вот откуда начиналось сегодняшнее, нынешняя счастливая жизнь. Эскимосский народ больше не одинок в белой снежной и ледяной пустыне, он обрел верных и настоящих друзей, влился в семью народов нашей страны.
- Расскажите о своих научных трудах, - кто-то попросил из зала.
- Недавно я закончил составление большого русско-эскимосского словаря, - ответил Георгий Сергеевич. - Сдал рукопись в издательство. А цель моей теперешней экспедиции - дальнейшее изучение диалектов эскимосского языка. Это, так сказать, научная причина моего приезда, ну а для души - это встречи со старыми друзьями, возвращение в молодость. Воздух Чукотки обладает великолепным свойством вливать в человека неведомые чудесные силы. Он обновляет, ну и, само собой, выявляет все плохое.
Георгий Сергеевич сделал паузу, потом сказал, повернувшись к столу президиума:
- Теперь самое время дать слово представителю молодого поколения, моему ученику, ныне сотруднику Анадырского музея, Максиму Наноку.
Нанок встал и медленно подошел к трибуне.
- Товарищи, - сказал он тихо и замолк.
- Громче! - потребовали с задних рядов.
- Я сказал - товарищи! - сильнее произнес Нанок.
- Спасибо, - ответил тот же голос.
- Я сотрудник Анадырского музея, - через некоторое время сообщил Нанок.
- Это мы знаем!
- И обращаюсь к вам от имени нашего музея, - назойливый и даже несколько насмешливый голос мешал ему сосредоточиться и путал его. - Мы просим вас - охраняйте памятники старины, памятники истории…
Нанок чувствовал, что говорит он совсем не то, попросту пересказывает инструкцию, которую ему поручило составить Окружное общество охраны памятников. Некоторое время он распространялся о значении исторической науки для развития общества. Голос его постепенно окреп, он попал на проторенную дорожку и, пока шел по ней, обдумывал, что бы сказать такое, действительно свое и настоящее. Он смотрел на своего школьного друга Асыколя, зацепившись за него глазами, как утопленник, схватившийся за спасательный круг.
- Я вижу здесь своего друга, с которым мы вместе росли в Наукане. Теперь он житель Сиреников. Вот мы говорим - дружба народов, братство народов, но часто понимаем это как бы отвлеченно. А этот человек всей своей собственной жизнью наглядно показал, что это такое - дружба и братство народов. Он эскимос, а его жена украинка…
Не успел он это сказать, как тот же знакомый голос с задних рядов на весь притихший зал выкрикнул:
- Так это же наш Коля Асыколь!
Раздались громовые аплодисменты. Слышались какие-то выкрики, похожие на приветствия.
- Такие явления, несмотря на житейскую обычность, являются историческими фактами, потому что отражают сегодняшнее отношение между народами нашей страны, отражают хорошую погоду жизни, стоящую над всей нашей большой страной. Вот Асыколь держит на коленях двух девочек. Кто они по национальности? Наверное, одинаково - и эскимоски и украинки. Но ведь самое главное - они советские!
Постепенно Нанок начал чувствовать, что вот оно, то главное, что он искал, нащупывал, что ускользало от его внимания и снова вставало на его пути. Почему он не задумывался об этом раньше? Собирал старые гарпуны, мечтал об яранге, поставленной на бетонную площадку возле Анадырского музея. Конечно, все это нужно, но действительно новое, удивительное - это вот оно, в первом ряду этого зала, - Уихак и Асыколь со своей женой-украинкой, со своими детишками, это тысячелетия, уместившиеся на короткой клубной скамейке, протянувшиеся через сердца людей.
Он еще говорил долго, рассказывал о том, что видел за свою командировку на побережье, в Уэлене, в стойбище Клея, в бухте Лаврентия, в Нунямо, в Провидения, рассказал о встрече с капитаном Кузовкиным. В заключение он обратился ко всем сидящим с просьбой помогать Анадырскому музею.
Ему хлопали не меньше, чем профессору, но все же Нанок был недоволен и, смущенный, возвратился на свое место за столом президиума.
Аня Македонова объявила, что после короткого перерыва самодеятельность села Сиреники даст концерт в честь гостей.
Сидящие в президиуме перешли в небольшую комнатку, где уже переодевались участники будущего концерта. Прислоненные к стенке, отдыхали большие, с любовью сделанные бубны.
Женщина с яркой татуировкой на лице приблизилась к Наноку и застенчиво сказала:
- Большое вам спасибо. Мне очень понравилось ваше выступление.
- И мне тоже, - сказал Георгий Сергеевич и крепко пожал руку Наноку. - Ты сказал то, что надо.
В комнатку вошел Асыколь с дочерьми и женой.
- Не сердишься на меня? - виновато спросил его Нанок.
- А за что? - добродушно ответил Асыколь. - Только ты очень смутил мою жену, правда, Оксана?
- Извините меня, - обратился к ней Нанок.
- Ничего, - ответила Оксана и сказала: - Не забудьте завтра встать пораньше: одежду я вам приготовила.
- Спасибо.
Асыколь передал жене своих на редкость спокойных дочерей и тоже стал переодеваться.
Неутомимая Аня Македонова попросила гостей перейти в зал.
Древние напевы наполнили сердца людей. И снова, в который раз они взволновали душу Нанока, возвратили его на простор Берингова пролива, подняли над родной землей, чтобы он мог окинуть широким взглядом обиталище своего народа.
На сцене появилась женщина, которая благодарила Нанока.
- Наша гордость - Панана, - сказала Аня Македонова.
Вместе с ней вышли несколько женщин и стали в кружок.
- Старинное эскимосское горловое пение, - объявила сама Панана.
Это было что-то удивительное. Порой Наноку казалось, что звучит какой-то особый, с очень мягким тембром саксофон, а то вдруг - что не эти стоящие в кругу женщины рождали звук, а что он существовал как бы вне их.
Концерт продолжался долго. Танцевали не только те, кто был на сцене, выходили в круг и молодые зрители, а под конец не удержались и старики.
15
Асыколь на завалинке точил большой китовый гарпун.
- Молодец, не проспал, - похвалил он Нанока. - Идем одеваться и завтракать. Оксана уже все приготовила.
В кухне было жарко и пахло едой. На плите стоял чайник, а на большой сковороде жарилась яичница.
- Откуда у вас яйца? - с удивлением спросил Нанок.
- Из Провидения, - ответил Асыколь, - рейсовый теплоход "Орджоникидзе" привез. Как начинается навигация, пожалуйста - свежие яйца, сметана, творог. Вернемся с охоты, Оксана угостит варениками.
- Возвращайтесь пораньше, - наказала Оксана, ставя еду перед мужчинами.
- Так настоящая женщина не говорит, верно, Нанок? - шутливо сказал Асыколь.
После завтрака Нанок натянул нерпичьи штаны, меховые чижи и на них охотничьи непромокаемые торбаса. На свитер - ватник, а поверх него - камлейку из желтоватой медицинской клеенки, положил в карман рукавицы из нерпичьей кожи. Одежда была почти впору, только чуть широковата.
- Хорошо, - удовлетворенно произнес Асыколь, оглядев Нанока. - Ученость оставь здесь и постарайся вспомнить то, чему тебя учили в Наукане. Если что позабыл - спрашивай, не стесняйся.
Захватив китовый гарпун и винтовку с оптическим прицелом, вышли из дома.
К берегу уже тянулись охотники.
Несли оружие, подвесные моторы, еще не надутые пыхпыхи, бочонки с пресной водой. Впервые после многолетнего перерыва Нанок видел картину приготовления к великому делу морской охоты, кормившему эскимосов на протяжение веков. Он чувствовал волнение, поднимавшееся из глубин души. Силы, которые позволяли его предкам сражаться с морскими великанами, с китами и белыми медведями, неведомо откуда наполняли его мускулы.
Поднявшийся ветерок сдувал с поверхности моря легкий туман.
Люди приветливо здоровались с Наноком, улыбались ему.
Быстро убрали подпорки от вельбота и столкнули его в воду. На охоту уходили четыре судна.
Плыли в открытое море, прямо в молочную муть тумана. Летели утки, топорки. Бакланы тяжело поднимались в воздух, долго шлепая по воде крыльями.
Маслянистая вода казалась неподвижной. Плывущий вельбот плавно поднимался на водные пологие холмы, опускался в долины и уходил все дальше от берега.
Вооруженные биноклями стрелки не сводили глаз с поверхности моря, стараясь поймать далекий китовый фонтан, блестящую, словно лакированную, головку нерпы или лахтака, усатую морду моржа, прячущего клыки в воде.
Часа через полтора Асыколь переложил румпель и изменил курс. За ним последовали и другие вельботы. В поле зрения охотников находилось достаточно обширное пространство. Слышались одиночные выстрелы: стреляли по птицам, добывая мясо на обед, либо по нерпам или лахтакам.
Асыколь передал румпель и спустился с рулевой площадки к Наноку.
- Холодновато сегодня в море.
- А мне тепло.
- Благодари Оксану, это она настояла, чтобы я тебя так одел.
Помолчав некоторое время, Нанок спросил:
- Ты счастлив?
- А что значит быть счастливым? Быть спокойным, сытым, довольным, красивым, чтобы все тебя любили и ты всех любил? Что такое счастье?
- Да ну тебя! - махнул рукой Нанок.
- Я тебе просто скажу - когда я влюбился, подумал: пропал Асыколь. Готов был что угодно для нее сделать. А приехала она в наше село прямо со своей Киевщины, даже толком не представляя; что это за земля Чукотка. Правда, перед отъездом наспех прочитала роман Семушкина "Алитет уходит в горы". Вот и все ее знания о Севере. Потом она рассказывала, как в Провидения ее поразили магазины: все есть! В Сирениках первые две недели она даже и не подозревала, что живет среди эскимосов, думала, что мы - чукчи. Образование у нее зоотехническое. Полагалось ее отправить в тундру, но ты сам знаешь, вот так, сходу бросить девчонку в тундру было бы жестоко. Послали на звероферму. Там мы с ней познакомились. Сыграли комсомольскую свадьбу. Когда родилась первая девочка, поехали в отпуск. Я думал подольше пожить у нее на родине - у меня даже была такая дерзкая мысль: останусь навсегда на Украине. А почему бы и нет? Живут же на Чукотке люди разных национальностей. С таким настроением ехали мы с ней в ее Макаровку. Типичное украинское село, белые хаты, яблоневые и вишневые сады - ну прямо как у Гоголя или Тараса Шевченко. Хорошо нас встретили. Секретарь райкома приветствовал. Через три дня на общем собрании приняли меня в колхоз. Начал я работать. Всю полеводческую работу изучил. Ну, значит, живем мы с Оксаной, ждем второго ребенка. Слушаем радио, как что про Чукотку - радуемся. А по телевизору увидим - сердце замирает. Потом я по-настоящему затосковал. Есть перестал. Ни на что не могу смотреть. Сам тайно думаю: эти горы помидоров, груши, вишни, этот знаменитый украинский борщ, вареники, галушки - все отдал бы за маленький кусок мамтака. Оксана заметила мое настроение. Сначала заподозрила, что заболел. Заставила пойти к врачу. У них в селе хорошая больница. Посмотрел меня доктор и говорит: "Болезнь твоя, Микола, называется ностальгия. Тоска по родине. Или она тебя доконает, или ты вытерпишь". - "Терпеть сил нет, - говорю ему. - Может, есть какое лекарство?" - "Есть, - говорит доктор. - Возвратиться на родину".
Над головой Нанока грохнул выстрел.
На воде расплывалось темное пятно крови. Второй стрелок кинул гарпун. Оживший пыхпых прыгнул за борт и закачался на воде. Рулевой развернул вельбот, а моторист снизил скорость. Судно подошло к пузырю. Стрелок поймал его в принялся медленно вытягивать кожаную бечеву.
- Ну вот, - удовлетворенно сказал Асыколь, - обед у нас есть… На чем я остановился? А-а, ностальгия. Все рассказал Оксане и говорю: "Я тебя очень люблю и справлюсь с ностальгией. Не обращай внимания". Тут начала она меня уверять, что сама тоскует по Чукотке. Сперва я не верил, а она все твердит: поедем обратно. Вспоминала вслух тихие зимние вечера, когда в небе шелестит полярное сияние, далекий морской горизонт, тундру и светлые чистые ручьи, откуда можно без опаски напиться чистой, холодной, вкусной воды. Недели, две убеждала, пока я согласился. Вот так и вернулись обратно в Сиреники.
- А как она дома у тебя?
- Нормально.
Нанок, задавая этот вопрос, имел в виду то, что жизнь и домике эскимосского охотника своеобразна: надо уметь сушить одежду, чинить торбаса, разделывать добычу.
- Надо было тебе остановиться у меня, - улыбнулся Асыколь. - Увидел бы, как Оксана все ловко делает. Иной раз кажется, что она родилась в нынлю. Правда, всему она научилась у моей матери. Хотя шьет Оксана, по-моему, лучше, чем мать. Вечером, бывает, сидишь, слушаешь радио или читаешь, а она сидит перед тобой и сучит нитки из оленьих жил - иногда это даже смешно. По-нашему говорит хорошо и детишек учит. Вот только к одному не мог я ее приучить. Ты знаешь, когда нерпу принесешь к порогу жилища, прежде чем втащить ее внутрь, надо напоить водой. Оксана не может этого делать. Не признает - и все! Приходится маме выносить ковшик или даже самому… Так что, Нанок, если это можно назвать счастьем, то я счастлив… А ты как?
Нанок пожал плечами.
- Ну хоть любимая девушка у тебя есть?
- Может быть, есть, - неуверенно ответил Нанок.
- Что значит - может быть?
- Трудно сказать.
- Как ее зовут?
- Зина Канталина, - Нанок произнес ее имя и тут же пожалел.
- Где же я слышал про нее? - наморщил лоб Асыколь. - А-а! Артистка ансамбля "Эргырон". Хорошая девушка. Зря так неопределенно говоришь. Беседовал с ней на эту тему?
- На какую?
- Что любишь и так далее…
- Нет.
- Как же так?
Нанок не знал, как отвечать, но тут ему на помощь пришел стрелок.
- Фонтан? - вскрикнул он, показал рукой направление.
Асыколь кинулся на рулевую площадку.
Посередине вельбота, там, где должна стоять мачта для паруса, стрелки установили треногу и укрепили на ней специальное ружье. Это оружие появилось в чукотских и эскимосских промысловых хозяйствах сразу же после войны и полюбилось китобоям. Раньше, чтобы добить морского великана, требовалось всадить в него несколько сот пуль, а тут - одна-две - и кит готов.
Остальные вельботы тоже заметили фонтан и устремились в погоню за китом.
Вместо малых моржовых гарпунов на носу вельбота приготовили большие, китовые, рукоятки которых достигали толщины двух человеческих рук.
Теперь и Наноку был виден китовый фонтан.
Асыколь вел вельбот, безошибочно угадывая, куда поверяет кит, как изменит направление. Кит уже был близко. Асыколь передал румпель и занял место на носу вельбота. Тщательно проверил гарпун, ременный линь, прочнее установил ноги и застыл.
Кит повернул к берегу, развернулись и вельветы за ним. На носу каждого судна наготове стоял гарпунер. Кит, видимо, почуял преследователей. Он часто менял направление, надолго нырял, но предательский фонтан каждый раз выдавал его присутствие. В вельботе царила напряженная тишина, прерываемая лишь короткими командами Асыколя.
Сердце у Нанока колотилось, и он чувствовал во рту непривычную сухость. Он не впервые участвовал в китовой охоте, но на этот раз что-то новое, властное поднималось у него в душе, подминая под себя все остальные чувства, возрождая силы, делавшие все его тело, разум, мускулы направленными только к одной-единственной цели - добыть кита, добыть морского великана, гору жира и мяса.
Теперь можно было расслышать среди гула моторов шум китового фонтана, громкий всплеск, когда кит резко уходил в воду, постепенно исчезая в морской лучине и оставляя на поверхности небольшой водоворот.