16
Вертолет обещали к вечеру. После завтрака профессор ушел с магнитофоном к старикам, а Нанок привел в порядок подарки, упаковал их и принялся за письмо Зине Канталиной.
Он подробно изображал охоту и для сравнения привел рассказ Георгия Сергеевича о древнем способе добычи кита.
"То, что я почувствовал на этой китовой охоте, - писал Нанок, - обрадовало меня очень. Я как бы на некоторое время превратился в иннуита, настоящего человека. Я чуял, как за моей спиной стояло и поддерживало меня в поединке с китом то древнее и великое, что всегда помогало людям дедовой земли. Я вспоминал Нутетеина. Наверное, человеку время от времени необходимо это: прикосновение к своей земле. Чувствуешь, как новые силы вливаются в тебя. Если б я умел - написал бы стихи о сегодняшних удивительных ощущениях и переживаниях…"
Наноку хотелось написать о том, что он вспоминал Зину и думал о ней, пока плыли обратно к берегу, таща за собой убитого кита, но тут он положил ручку и задумался. Вообще в своих письмах к ней он стал иногда писать такое, о чем потом жалел. И все же удержаться не мог. Словно кто-то другой водил пером по бумаге, красноречивый, переполненный чувствами, отрешенный от земных ежедневных дел.
Уже по дороге с почты Нанок вспоминал написанное и в эту минуту был готов бежать снова к почтовому ящику, чтобы забрать конверт.
Нанок знал, что ансамбль пока еще находится в Анадыре. Значит, он уже совсем скоро увидится с Зиной Канталиной. Интересно, будет ли он так смел и многословен, как в своих письмах? Нанок не мог думать о будущей встрече без робости. Скорее всего он будет глупо молчать. Но Зина поймет. Она ведь читает письма Нанока, и, если у нее есть сердце, все будет хорошо…
Ну, а вдруг все совсем не так?
Ведь Зина Канталина танцует в ансамбле уже несколько лет. Она ездила на гастроли в Москву, в Ленинград, в Минск, по южным курортам… У актрис всегда хватает поклонников, тем более у такой очаровательной девушки, как Зина Канталина.
От этой мысли Наноку вдруг стало зябко. Что-то непонятное, острое зашевелилось в душе, словно заполз туда холодный червяк. "Наверное, это и есть ревность", - с грустью подумал Нанок.
Он усилием воли заставил себя вернуться к письму. Может быть, все совсем не так, как он думает. Только надо быть самому сдержаннее. Писать надо серьезно и деловито. О будущей командировке в Данию. Правда, все еще неопределенно. Менов сказал об этом как-то нетвердо… А в общем-то, это было бы здорово. Зарубежные ученые много пишут о своем Севере. О тундре, которую надо охранять, о животном мире. О людях - поменьше. Есть статьи о бедственном положении эскимосов Канады, Аляски. А вот о Гренландии мало что приходилось читать Наноку. Говорят, народ там гордый и независимый. Все хочет отделиться от Дании.
Подходит к концу поездка по Чукотке. Однако настоящего удовлетворения не было. Если признаться честно, сделано очень мало, а главное дело - покупка яранги - вовсе провалилась. Полярный круг Нанока еще не замкнулся, он только начат или слегка очерчен.
Эта поездка - только разведка, начало. Впереди еще много-много лет долгих поездок, санных дорог, полетов, плаваний по морям и рекам. Когда Расмуссен высадился на азиатском берегу Берингова пролива, он сказал себе, что замкнул полярный круг… Не совсем. Он не доехал до Уэлькаля, не был в Сирениках и Чаплино. Там ведь тоже живут эскимосы. А если взять книгу профессора Вдовина о топонимике Северо-Востока, то ясно можно, проследить эскимосские названия от Камчатки до мыса Шмидта…
И все-таки как хочется увидеть Зину!
Нанок заклеил конверт, надписал привычный адрес. Пока бегал на почту, а оттуда в сельсовет - прилетел вертолет.
Летчики помогли погрузить экспонаты, Нанок оставил записку Георгию Сергеевичу Менову, аккуратно прикрыл дверь.
В круглое окошко вертолета мелькнули ярке освещенные солнцем Сиреники, старинное эскимосское селение. Одна из множества обитаемых точек на полярном круге, очертившем бассейн Ледовитого океана.
Миновали на небольшой высоте красивую лагуну Имтук. На ее берегах тоже когда-то жили эскимосы… Сколько следов жизни на этих пустынных берегах!
В Провиденском аэропорту Наноку повезло: у аэровокзала он увидел райкомовский газик.
Пока ехали вокруг бухты, шофер сообщил местные новости. Пришел пассажирский теплоход из Владивостока. Из Москвы прибыла киногруппа снимать фильм о лежбище моржей на острове Руддер.
Нанок поставил вещи в номере гостиницы и отправился на почту, чтобы позвонить в Анадырь. Надо было сообщить о том, что покупка яранги не состоялась.
В ожидании заказанного разговора Нанок листал последние номера газеты "Советская Чукотка" и вдруг прочитал заголовок: "Эргырон" в гостях у строителей атомной электростанции".
Быстро пробежал глазами заметку. В ней сообщалось, что чукотско-эскимосский ансамбль перед московскими гастролями выехал на месяц в Билибинский район. Артисты уже дали несколько концертов для оленеводов и теперь направляются в Билибино, чтобы выступить перед горняками и строителями первой на Чукотке атомной электростанции. Поглощенный заметкой, Нанок не сразу услышал вызов телефонистки. Он вошел в телефонную будку с газетой и долго не мог толком уразуметь то, что старалась втолковать ему директор музея. Что-то она кричала в трубку о Дании… Нанок слушал, машинально перечитывая заметку, хотя и так было видно, что о Зине Канталиной там ничего не сказано.
- Слушайте, Нанок, не хотите слетать в Билибино? А оттуда уже в Анадырь?
Нанок окончательно запутался: Дания, Билибино… Или ему все стало мерещиться?
- Нанок, что вы молчите? Что-нибудь случилось?
- Ярангу не купил! - громко сказал в трубку Нанок.
- Денег не хватило?
- Ни за какие деньги не продают. Придется самим делать.
- Хорошо, приедете, расскажете… А как насчет поездки?
- В Данию?
- В Данию - это само собой, я говорю о Билибино.
- С удовольствием! - крикнул в трубку Нанок. - А что там делать?
- На прииске "Кукэвээм" ребята сделали модель буровой вышки, с которой начинался этот знаменитый прииск. Модель довольно громоздкая, но летчики обещают помочь. Оттуда летают большие вертолеты Ми-8.
Нанок, сияющий, вышел из телефонной будки. Такого подарка он не ожидал.
Вечером, в гостях у Ансимы, он услышал от нее:
- Раньше тот, кто гарпунил кита, становился счастливым человеком, потому что часть силы великого животного как бы переливалась в него. Потом другие земные дела ему уже становились нипочем.
Перед Ансимой на столе лежал кусок китовой кожи, с полоской жира - мантак. Старуха резала лакомство, старинным женским ножом - улаком - и продолжала:
- Это хорошее дело ты сделал, Нанок, грамотное…
В речи Ансимы слово "грамотный" имело значение высшей похвалы.
- И не забыл прихватить для меня кусок. Хоть и зубы мои уже старые, но разжевать мантак могут…
Приговаривая, Ансима то и дело отрезала кусок от мантака. Китовая кожа лежала на древнем деревянном блюде - кэмэны.
- Когда мы жили в старом Чаплино и наши охотники добывали кита, к нам много гостей приезжало. Даже островные приплывали полакомиться. Когда все насыщались, начинался древний праздник кита. Кто нынче может исполнить танец кита? Атык помер, а Нутетеин стал артистом. Танцевал тот человек, который загарпунил кита.
Гости посмотрели на Нанока.
А вдруг его действительно попросят выйти на середину комнаты я исполнить танец кита? Но его опасения были напрасны. Ритуальный танец кита для исполнения требовал особых условий и даже специального помещения, которое у чукчей называлось клеграт - мужской дом: что-то вроде, клуба, где обычно после охоты собирались мужчины, обменивались новостями и в особо важных случаях совершали обряды. И среди них самым важным был праздник кита, который выплескивался на волю, входил в обыкновенные яранги, к берегу моря, где отдыхали байдары и вельботы.
- Пока ели добытого кита, - вспоминала Ансима, - того, кто вонзил первый гарпун, почитали как героя. Если он был молодой неженатый парень, девушки тайком вздыхали о нем и пытались наслать на него свои чары, чтобы приворожить его сердце… Но и трудно было этому герою. Отныне, в его жизни наступал перелом. Удачливый человек всей своей последующей жизнью должен был доказать, что не зря кит поддался ему, избрав его среди многих живущих на земле…
Ансима внимательно посмотрела на Нанока. Карие ее глаза, глубоко спрятанные за очками, были полны мысли.
- Удачи будут сопутствовать тебе, - сказала она. - Но сам не зевай. Счастье выбирает достойного человека и не придет к пустому и глупому. Человек должен быть достоин своего счастья, своей удачи… Иначе - это просто насмешка судьбы. И такое бывает.
Выйдя из гостеприимного дома Ансимы, Нанок решил прогуляться к мысу.
За кладбищем на ветру тихо звенел позеленевший медный колокол. Одни корабли ушли, но на смену им уже пришли другие.
Светились огни электросварки, гудение мощных генераторов электростанции было слышно отсюда.
Нанок вспомнил рассказы капитана Кузовкина и попытался представить бухту Провидения давних лет…
Все эти улицы пробиты не так давно: здесь был крутой, падающий в бухту склон. Сразу же начиналась глубина, и корабли могли близко подходить к берегу. Тогда здесь высились лишь две большие кучи угля и стояла какая-то немыслимая деревянная постройка. На другом берегу располагалось эскимосское поселение. Теперь там вырос современный поселок, и от древних нынлю не осталось даже следов.
Описания этой бухты, сделанные первыми русскими мореплавателями, потом американцами, англичанами и норвежцами, подчеркивали ее красоту и удобное размещение. И вправду, отсюда, с мыса, бухта казалась еще прекраснее, в электрических огнях, опоясавших ее, словно ожерельем из мерцающих самоцветов. В темноте светились полосы встающего снега, оставшиеся в глубоких долинах, обделенных щедрым летним солнцем.
Вернувшись в гостиницу, Нанок снова достал газету и еще раз внимательно перечитал заметку о гастролях ансамбля "Эргырон".
Он положил ее в тумбочку и улегся спать: завтра надо было вылетать на мыс Шмидта, а оттуда уже в Билибино.
17
На мысе Шмидта было холодно. За стоящими на рейде грузовыми судами маячили льды. Ревели тракторы, вытягивая на гальку металлические конструкции, бочки с горючим, лесоматериалы. Погода портилась. В аэропорту сказали, что прогноз на завтра неважный, но попросили все же утром наведаться. Устроившись в гостинице, Нанок пошел в колхозный поселок, раскинувшийся, как большинство чукотских поселений, на галечной косе: с одной стороны лагуна, с другой - море.
Неожиданная остановка огорчила его. Он беспокоился о том, что может не застать ансамбль. В грустном раздумье шагал он по улице селения. Где-то впереди играла музыка, Нанок пошел на нее и очутился у клуба. Демонстрировался кинофильм "Возраст любви" с Лолитой Торрес. На крылечке клуба сидели мужчины, курили и негромко переговаривались.
Люди приветствовали Нанока, как это полагается здесь, сказав ему:
- Етти.
- И-и, - ответил Нанок.
В Рыркайпии не так уж много народу, чтобы не заметить нового человека, и один из них, пожилой мужчина, спросил:
- Откуда прибыл?
- Сейчас из Провидения, а вообще - работаю в Анадырском музее.
- А-а, - кивнул мужчина и серьезно спросил: - Как там мой портрет - висит?
- Какой портрет? - растерянно спросил Нанок.
- Как же, - сказал мужчина, бросая окурок, - специально ко мне посылали фотографа. Рентыргин меня зовут, Иван Иванович.
- И-и, - смущенно протянул Нанок. - Извините меня. А сразу приметил - очень знакомое лицо. Висит ваш портрет на почетном месте.
- В кино собрался? - уже дружелюбнее спросил Рентыргин.
- Не знаю, - нерешительно ответил Нанок. - Вообще-то я уже видел этот фильм.
- А я четыре раза смотрел, - признался Рентыргин. - Ну, тогда пойдем ко мне.
По дороге Нанок постарался вспомнить все, что он знал об этом знаменитом человеке. Рентыргин был организатором первой артели, потом колхоза, а нынче совхоза "Пионер". Он - живая история Чукотки.
- Гостя привел! - объявил жене Рентыргин. - Из Анадыря. Будем с ним чай пить.
Пока закипал электрический чайник, хозяин усадил Нанока в кресло и подал старый альбом с фотографиями. На каждой странице рукой Ивана Ивановича был обозначен год. Альбом начинался 1933 годом. Некоторые снимки пожелтели, выцвели, но разобрать можно было многое. Вот стоит какой-то странный человек, явно не чукча, но в кухлянке. Рентыргин заглянул через плечо Нанока.
- Это мой тесть. Канадский человек Джон Макленнан, которого мы звали просто - Сон. Он умер в сорок четвертом, а теща Пыльмау - уже после войны. Сыновья его работают в Энмыне, а вот дочка вышла замуж за меня.
Красивая высокая женщина спокойно накрывала стол.
Рентыргин комментировал снимки:
- Это наш первый учитель - Лев Белов. Сначала он жил с нами на берегу, а потом уехал в тундру делать кочевую школу.
На другой странице альбома была наклеена групповая фотография. Сверху стоял год - 1934. На фотографии были запечатлены летчики - Ляпидевский, Леваневский, Каманин, челюскинцы и среди них на нарте Иван Иванович Рентыргин.
А вот еще раз он, почему-то стриженый, за ученической партой.
- Это я учился в Анадырской совпартшколе, - усмехаясь, пояснил Рентыргин. - Но больше года не мог выдержать.
- Из-за меня, - весело сказала женщина, внося в комнату кипящий чайник.
- Верно, - согласился Рентыргин. - Боялся, не дождется и выйдет за другого… А ты женат?
- Нет.
- Невеста есть?
- Не знаю, - смутился Нанок.
- По какому делу к нам?
- Проездом, в Билибино лечу, а оттуда на прииск. Надо там один экспонат вывезти.
- Самородок?
- Буровую вышку.
- Куда же вы ее там поставите? - удивленно спросил Рентыргин.
- Снаружи, - ответил Нанок.
- Это хорошо, - оживился Иван Иванович, - Туда бы еще бульдозер, вездеход и вертолет.
- Неплохо бы, - подумав, ответил Нанок.
В самом деле, эти три машины сегодня всегда с людьми. Надо собирать все именно теперь, чтобы потом специально не выискивать.
Нанок, прихлебывая чай, листал альбом, а Рентыргин рассказывал о каждом человеке, о событиях, связанных со снимками.
- Вот эту школу мы строили сами. Привезли нам ее в разобранном виде, а собирали мы. Ничего, сумели поставить. Здание до сих пор стоит. Сейчас там, правда, амбулатория, мы потом другую школу построили, побольше.
Напротив Нанока сидела женщина с голубыми глазами и черными, с яркой проседью, волосами, с необычным для чукчанки именем - Софи-Анканау. Она подкладывала Наноку печень, следила, чтобы его чашка всегда была наполнена горячим чаем. Порой, услышав что-то интересное, вставала, перегибалась через стол и тоже разглядывала фотографии, вспоминая свое.
- Это наша первая баня! - засмеялась она, показывая на неказистый домишко, возле которого стояла группа закутанных до неузнаваемости людей. - Зимой дело было. Два дня топили баню, а на третий пустили самых храбрых. Ну я и пошла среди первых, потому что отец нас купал с детства в железной лохани. Мылись в резиновых, калошах, потому что пол холодный, кое-где просто лед был. За нами пошли другие. Кто-то пустил слух, что мыло страшно кусается, и многие остерегались пользоваться нм. Пришлось мне снова лезть в баню и мылить других. Под конец и некоторые пожилые полезли в горячую воду.
Пошли фотографии военных лет. Строй чукотских охотников на военных занятиях - в кухлянках, в торбасах, с винчестерами и карабинами. На правом фланге - рослый Рентыргин. И вот он же со связкой песцовых шкурок.
- Отдавал в фонд обороны всю пушнину, - пояснил Рентыргин.
- Мой отец - тоже, - вспоминала Софи-Анканау. - Он тогда хоть и болел часто, но капканы ставил и сам на собаках ездил проверять. Ходил каждый вечер на полярную станцию слушать радио. Слушал Америку и ругал: "Торгаши, торгаши!" Своих так поносил за то, что медлили с открытием второго фронта. Он все мечтал, что после войны мир станет совсем другим. Я училась в школе здесь, на мысе Шмидта. Гуляем с отцом по берегу моря, а он рассказывает о своей, родине. В последние годы он часто вспоминал о ней и мечтал после войны съездить всей семьей в Порт-Хоуи… Но вот не дождался.
В голосе Софи-Анканау послышались слезы.
Тот же строй чукотских охотников, но у всех радостные лица, и все вскинули ружья в воздух.
- Наш салют победы - гордо сказал Рентыргин.
Бульдозер сносит ярангу. На берегу горит огромный костер - дожигают остатки древнего жилища.
- Иван Иванович, а могли бы вы музею продать свою ярангу? - спросил вдруг Нанок, заставив задуматься Рентыргина.
- Свою ярангу? - переспросил Рентыргин.
- Да.
- Коо, - покачал головой Иван Иванович.
- Почему? - настаивал Нанок.
- Может быть, я и отдал бы ее, - задумчиво проговорил он, - кому-нибудь для дела, если негде человеку жить. А для обозрения, пожалуй, не решился бы.
Нанок рассказал о своих мытарствах, связанных с покупкой яранги для музея.
- Это хорошее дело, - кивнул Рентыргин, одобрив идею Нанока показать, "откуда пошла сегодняшняя Чукотка". - Но, наверное, прав твой друг Асыколь: проще сделать новую ярангу. Тогда она не будет собственная, а так… ничья, что ли. И пусть стоит в городе Анадыре.
На последних страницах фотоальбома шли уже современные фотографии - Рентыргин на курорте "Талая" под Магаданом, в Крыму среди пальм и гипсовых оленей, на черноморском пляже.
- В прошлом году ездили отдыхать. Любопытно, но жарко. И море странное - очень теплое. Тюленей нет, однако дельфины водятся.
Иван Иванович Рентыргин захлопнул альбом.
- Мы с Софи-Анканау иной раз сядем вечером, листаем альбом и вспоминаем нашу жизнь. Хорошее дело - фотография, памяти подмога. У нас есть и второй альбом - но тот уже о наших детях.
И тут Наноку пришла мысль: а неплохо бы иметь такой альбом в музее! Это ведь история типичной чукотской семьи, советской семьи, связанной каждым своим днем, каждым своим делом с жизнью и делами большой советской страны.
Рентыргин взялся проводить Нанока в гостиницу.
С неба падал колючий снег. Из клуба доносился томный голос Лолиты Торрес.
Рентыргин посмотрел на небо, громко пошмыгал носом.
- Надолго такая погода? - спросил Нанок.
- Однако, может завтра проясниться, - ответил Рентыргин. - В эту пору погода надолго не портится.
После завтрака Нанок позвонил на аэродром.
- Приходите, - ответила девушка. - Идет внерейсовый, может быть, вас возьмут.
Нанок схватил чемодан и на попутном грузовике доехал, до аэропорта, подошел к самолету, поздоровался с пилотом. Летчик, выслушав просьбу Нанока, сказал:
- Пожалуйста. Только комфорта не обещаю. Будете лететь с яйцами.
- Что? - не понял Нанок.
- Яйца свежие везем в Билибино, - пояснил летчик. - Весь салон загроможден.
- Ничего, - махнул рукой Нанок.