- Ты просто не привык, - заявил Иван Ходьяло. - Пиво - это культурный напиток. Конечно, с первого раза к нему не приложишься. Это тебе не водка и даже не шампанское. К пиву нужен грамотный подход.
С этими словами Ходьяло полез в карман и вытащил замасленный газетный сверток. В нем лежал кусок юколы.
- Пиво закусывают раками или же рыбой, - тоном знатока сказал Иван Ходьяло. - Вот гляди.
Он медленно, маленькими глотками пил пиво, а Оле передергивало от еле сдерживаемого отвращения.
Но и с рыбой у Оле дело не пошло. Пересилив себя, он сделал несколько глотков, но больше не смог.
Принесли закуску - заливную кету. На душе у Оле стало веселее. Он принялся рассказывать про музей.
От пива товарищи довольно заметно опьянели.
Сергей Ваальгыргын предложил заказать водку.
- Чего эту мочу пить, - сказал он презрительно о пиве, вызвав возражение Ходьяло:
- Пиво - это напиток на любителя… Это как стихи - одни любят поэзию, другие к ней равнодушны…
Однако он согласился с тем, чтобы заказать водку.
Когда разливали водку, Оле решительно загородил рукой свою рюмку:
- Я не пью.
- Не пьешь или бросил? - пытливо спросил Ходьяло.
- И бросил, и не пью, - твердо сказал Оле.
- Ну, не будем настаивать, сбивать человека с пути, - вздохнул Ходьяло.
Люди пили, хмелели, становились оживленнее. Пришел оркестр и грянул так, что у всех заложило уши. Из музыкантов особенно старался тот, который бил одновременно в несколько барабанов.
Оле хотел было уйти, но Тутын заметил:
- Нехорошо покидать друзей.
В ресторане стало интереснее, да и соседи по столу уже забыли, что Оле не пьет, и обращались с ним так, словно он тоже был навеселе.
Среди завсегдатаев ресторана резко выделялись загорелые, в неуклюже сидящих на них дорогих костюмах оленеводы, участники слета. Время от времени, как только начинала играть музыка, многие устремлялись на небольшое свободное пространство перед оркестром и начинался общий танец, больше смахивающий на топот. Чаще всего мужчина и женщина ритмично ходили друг перед другом, менялись местами, иногда лениво поднимая руки. Иные смотрели друг другу в глаза, иные глазели по сторонам даже ухитрялись перекидываться словами со знакомыми. Пол тяжело подрагивал, и, будь ресторан не на первом этаже, он наверняка бы провалился.
Вернулись в номер около полуночи.
Оле вынул из-под подушки недописанное письмо, перечитал его и положил обратно.
7
Утром Оле обнаружил, что у него болит голова так, словно он вчера пил наравне со всеми.
В буфете уже толпились вчерашние знакомые и жадно поглощали пиво.
- Очень облегчает, - сказал Ходьяло. - Счищает ржавчину изнутри.
Оле запил чаем большой кусок жареной жирной морской рыбы и проводил товарищей на заседание во Дворец профсоюзов.
Отправив письмо, он завернул в агентство Аэрофлота и увидел у касс длинную очередь.
- Надо записаться, - сказал парень в морской форме, - и раньше, чем через две недели, не надейтесь улететь.
Сначала эта новость повергла Оле в уныние, но потом он сообразил, что две недели вполне достаточно, чтобы не спеша как следует познакомиться с Магаданом. Он еще не был в театре, в кино и не побывал на футбольном матче, о котором знал только по радио. Оле записался в очередь на авиабилет. Парень в морской форме обнадежил его, что улететь можно будет где-то во второй половине июля.
По-прежнему стояла прекрасная солнечная погода. У входа в универмаг торговали цветами. Цены были ошеломляющие, но и цветы, надо сказать, были роскошные, таких Оле никогда не доводилось видеть. Особенно вот эти, белые, словно сделанные из пушистой шерсти с шеи матерого оленя. Оля купил три цветка.
Так, с цветами в руке, он вошел в магазин.
Оле несколько раз возвращался в отдел часов и разглядывал электронные наручные часы. Такие он мельком видел только у глазного доктора Пуддера. Часы стоили раза в два больше обычных, но не это удерживало Оле. Его волновала мысль о возможности иметь такие часы. Оле где-то читал о жидких кристаллах, интегральных схемах, что-то помнил из школьного курса физики, но все равно тайна светящихся цифр была необъяснима. У Оле для такого рода явлений имелось свое тайное определение: космические… Так вот в этих часах ему чудилось нечто инопланетное, таинственное, пришедшее на магаданскую землю из других миров. Может быть, Оле давно обратился бы к продавцу с просьбой показать часы, но за прилавком стояла девушка… В ней было что-то от полузабытого облика юной Зины, еще той далекой поры, когда они любили друг друга без слов на тундровых холмах. Необычный, поднимающийся кверху, к вискам, разрез глаз был подчеркнут легкой линией синего карандаша. Вообще-то Оле не любил рисованные лица. Ему виделось в этом нечто искусственное. Но обычай подкрашиваться в последние годы распространялся среди чукотских и эскимосских молодых женщин с невероятной скоростью. Он сделал по этому поводу замечание Зине, когда она была еще его женой. Зина ответила так: "Тогда сделаю татуировку, как у твоей мамы…" У матери Оле обе щеки были украшены тремя синими параллельными линиями с каждой стороны.
Оле поднялся на второй этаж универмага, походил по отделу тканей, спустился вниз и выпил кофе возле небольшой стойки у входа.
Вернувшись в отдел часов, он встретился взглядом с девушкой. Обычно равнодушная, как, впрочем, и все здешние продавщицы, девушка вдруг улыбнулась. И Оле зарделся, засмущался, потупился, как десятиклассник, и отошел.
Он уже решил уйти из магазина, но все же неведомая сила привела его снова к витрине с часами. Оле старался не поднимать глаз, вперив взгляд в электронный циферблат, на котором каждую секунду выскакивала светящаяся, чуть бледноватая при ярком дневном свете цифра.
- Хотите купить часы? - услышал Оле над головой голос.
- Да, - прохрипел он в ответ.
- Электронные?
- Да, - повторил Оле и, прокашлявшись, поднял взгляд.
Девушка стояла близко - можно было дотянуться до нее через прилавок - и улыбалась одними глазами. На ее темных щеках Оле разглядел пушок.
Девушка достала часы и коротко приказала:
- Снимите ваши.
Оле отстегнул ремешок старых часов "Полет" с помутневшим стеклом и подставил руку.
Продавщица ловко защелкнула металлический браслет, и Оле почувствовал на своей руке прохладу и солидную тяжесть новых часов.
- Нравится? - с улыбкой спросила девушка.
Он молча кивнул.
- Можете заплатить в кассу.
Оле вернулся с оплаченным чеком - девушка ждала его с прежней улыбкой. Старые часы были положены в коробку.
- Я правильно вас поняла? - спросила девушка с прежней улыбкой.
- Правильно, - сказал Оле и вдруг, неожиданно для себя, подал ей букет. - Большое вам спасибо.
- Ой, что вы, товарищ! - смутилась девушка. - Это так необычно, чтобы покупатель цветы дарил.
- Пусть будет так, - торопливо сказал Оле. - Я вам очень благодарен. Спасибо большое.
Он сунул букет ошеломленной девушке и поспешно вышел из магазина на яркий солнечный свет.
Оле двинулся вверх по улице, по направлению к телевизионной вышке, увидел вход в парк и завернул в него. При этом он время от времени поглядывал на часы. Оле уселся в стороне на скамейку и принялся разглядывать покупку. Да, в них и впрямь чудилось нечто космическое. Оле где-то читал, что внутри часов нет никакого искусственного подсвета и что сияние испускают жидкие кристаллы… Он напряг память, стараясь припомнить кое-что из школьного курса физики, но безуспешно.
Эта девушка… Красивая! Просто не представляешь иногда, как может поразить красота. Оле за долгое время холостяцкой жизни, случалось, даже бывал временно женатым. Но жены все попадались какие-то неинтересные. Точнее сказать, интересные до первой ночи, а дальше… Не было такой, с которой он готов был бы отправиться хоть на край света. Наоборот, хотелось поскорее самому уйти. А первоначально казалось: вот она, наконец! И еще одно немаловажное обстоятельство: по мере того как вырастала Надя, с этим становилось все труднее и сложнее.
Оле не без усилия подавил в себе вдруг возникшее желание зайти еще раз в универмаг и поглядеть на девушку хотя бы издали. "Еще подумает, что я пришел обратно за цветами" - заколебался он.
Приближалось обеденное время.
Оле решился дождаться Тутына у Дворца профсоюзов.
Служитель с красной повязкой на рукаве заметил Оле и сказал:
- Заходите, товарищ!
В большом зрительном зале после уличного яркого света показалось сумрачно, как будто вельбот вошел под сень прибрежных скал. Спотыкаясь от неуверенности и смущения, Оле примостился на краешке последнего ряда.
Было довольно много свободных мест. Густо сидели в, середине зала и совсем жидко на первых рядах, ближе к президиуму.
Выступал старый знакомый Оле - начальник управления сельского хозяйства Компотов. Толстый, с мясистыми висящими щеками, он что-то бубнил, уткнувшись в бумагу, и изредка хмуро оглядывал зал. Оле вспомнил, как Компотов приезжал в оленеводческую бригаду. Всяких людей повидал Оле, но такого довелось встречать впервые. Время было трудное: осенью, после наступления морозов и первого снегопада, вдруг хлынули дожди, а потом ударил мороз. Много пало оленей. Оле до сих пор не мог спокойно вспоминать огромные вороньи стаи, кружившие над тушами павших от голода оленей.
Компотов молча вышел из вертолета, даже не поздоровался с собравшимися пастухами и направился в ярангу. За ним бежали председатель райисполкома и директор совхоза.
В яранге Компотов потребовал бригадира. Бригадир совершенно спокойно выслушал ругань разгневанного Компотова.
Когда вертолет улетел, Оле недоуменно спросил бригадира:
- Как же вы так?
- Я выключился, - ответил оленевод. - Я умею это делать. Научился… А Компотова давно знаю…
Среди многих неразрешимых вопросов, над которыми в часы досуга задумывался Оле, была загадка происхождения начальства. Каким образом в обществе формируется человек, который не только по своим внутренним устремлениям, но даже по внешнему виду предназначен в начальники? Именно в начальники. Оле четко разграничивал "начальников" и "руководителей". Начальник, как чаще всего оказывалось, плохо знал дело, но зато обладал громким голосом. Тот же Компотов в другой приезд сопровождал министра культуры и пытался что-то объяснять гостю. Оле, стоявший поодаль, внутренне краснел за Компотова. Но видом своим и голосом Компотов полностью соответствовал понятию Оле о начальнике.
Здесь, во Дворце профсоюзов, Компотов читал по бумажке много раз слышанное и не раз напечатанное в газетах, брошюрах и солидных книгах, переданное по радио и телевидению. О том, что оленеводу нужны специальные машины, которые могут преодолевать глубокий снег, пересекать весенние реки, ходить по мягкой тундре, не повреждая ее растительного покрова… Хорошо знакомыми словами Компотов говорил о том, что оленевод давно заслужил право жить в хорошем доме, где ему было бы не хуже, чем в яранге…
Видимо, речь подходила к концу, потому что Компотов часто поднимал голову, отрываясь от написанного, и поглядывал в сторону президиума, где Оле с удивлением узрел Тутына. Тутын важно вертел в руках толстый карандаш, снисходительно посматривал на Компотова. Казалось, что оратор читает речь в основном для Тутына и ищет у него одобрения.
Компотов сошел с трибуны под жидкие аплодисменты. Председательствующий объявил:
- Слово имеет представитель совхоза "Возрождение", механизатор оленеводческой бригады Петр Васильевич Тутын.
Тутын поспешно вскочил и устремился на трибуну. В руках у него кроме карандаша ничего не было, и это встревожило Оле.
Рядом с Тутыном встал незнакомый чукча с большим животом, в хорошем синем костюме, ладно сидящем на его упитанной фигуре.
- Тумгытури!
Тутын говорил по-чукотски так, будто читал по написанному.
Оленевод сказал, что с особым интересом он слушал речь всем хорошо известного товарища Компотова. Начальник часто бывает в тундре, громко ругается и хорошо знает, как в действительности живут оленеводы. Дальше Тутын сказал:
- Я частый гость на разных слетах и совещаниях. Прямо стал летающим оленеводом. Раз три месяца отсутствовал, чуть из бригады не отчислили, да пришло разъяснение - участвовал сначала в районном, потом в окружном, а в конце концов - в областном совещании. Случилось это зимой, погода была плохая. То в одном месте посидишь, то в другом, в третьем билета на самолет не окажется, вот так и прошли три месяца… Но дело не в этом. Я заметил, что всюду мы говорим одно и то же. Особенно Компотов. Будто хорошо смазанные жиром, слова его глотаешь, не разжевывая, и даже не помнишь, какой у них вкус. И все же я спрашиваю вас всех: сколько мы еще будем разговаривать?! И все о том, что оленеводу нужен надежный механический транспорт, передвижное жилище, хорошее снабжение? Почему мы все говорим, говорим, говорим и ничего не делаем?
Тутын остановился и поглядел на переводчика.
Тот откашлялся, поправил галстук и начал:
- Дорогие товарищи! Прежде всего разрешите мне передать от лица моих земляков, тружеников совхоза "Возрождение", пламенный тундровый привет участникам областного слета оленеводов-механизаторов!
Переводчик сам зааплодировал, и вместе с ним захлопали в ладоши сначала в президиуме, а потом в зале.
- Товарищи! Наша партия и правительство проявляют неустанную заботу о дальнейшем развитии и поднятии на должный уровень оленеводства. Наш совхоз и наша бригада взяли новые повышенные обязательства, преисполнились решимостью достичь в своем деле новых высоких показателей.
Тутын отошел от трибуны и с изумлением смотрел на переводчика. Оле тоже удивлялся: ведь Тутын так хорошо говорит по-русски.
- В свете новых решений и постановлений, - продолжал привычным, несколько вибрирующим от волнения голосом переводчик, - мы уверенно смотрим вперед и торжественно заявляем: мы выполним и перевыполним взятые на себя повышенные обязательства!
Переводчик говорил прямо в микрофон, и его слова далеко и внятно разносились по залу.
И вдруг в этот размеренный поток ворвалось что-то инородное. Это Тутын подошел к трибуне и громко сказал по-русски, обращаясь к переводчику:
- Я этого не говорил, Михаил Павлович!
- Не мешай! - отмахнулся от него по-чукотски переводчик. - Я знаю, что надо говорить с трибуны, отойди!
- Товарищи, - продолжал Михаил Павлович. - Товарищ Тутын также просит передать, что обо всем, что он узнал на этом совещании, он расскажет в родном совхозе, особенно об указаниях, которые даны в развернутом и насыщенном конкретными фактами и рекомендациями выступлении товарища Компотова.
Компотов громко захлопал, и переводчик направился на свое место.
Тутын растерянно стоял возле трибуны, не зная, что делать.
- У вас все, товарищ Тутын? - вежливо спросил председательствующий.
- Все, - махнул рукой Тутын.
- Объявляется перерыв на обед!
Оле пробился к Тутыну, еще не оправившемуся от своего выступления.
- Ты все правильно сказал! - похвалил он.
- Ты слышал, как меня перевел Михаил Павлович? - растерянно пробормотал Тутын. - Надо было самому по-русски сказать. Зря послушался: просили для местного колорита по-чукотски сказать.
- Зря расстраиваешься! - переводчик весело хлопнул Тутына по плечу. - Я, можно сказать, спас тебя, а ты еще недоволен!
- Но ты не перевел того, что я сказал! - настаивал Тутын.
- Я перевел то, что должен был сказать настоящий посланец совхоза, - важно произнес Михаил Павлович. - Завтра твоя речь появится в газете. О тебе узнают в области, а может быть, и дальше… Жаловаться мы все умеем, - отечески добавил Михаил Павлович, - а вот зажечь людей призывом, энтузиазмом - это не каждому дано.
Переводчик важно унес свой живот.
Оле сочувственно посмотрел на Тутына. Тот стоял в нерешительности, а потом вдруг предложил:
- Пойдем со мной.
- Куда? Я не пойду.
- Я тебя приглашаю, пойдем!
В самом деле, в задней комнате стоял накрытый стол. Чего тут только не было! Даже апельсины, которых Оле давно не пробовал. Некоторое время он стоял бочком, робко, с изумлением наблюдая за Тутыном, который со всеми был хорошо знаком.
- Мой друг, оленевод из соседнего района, - представил Тутын Оле.
Девушка подавала горячие сосиски, разливала чай и кофе.
- Здесь хорошо, правда? - шепнул Тутын. - Мне нравится. Гляди, как тут! Теперь я понимаю, почему Компотов такой толстый, выше средней упитанности.
Оле взял второй апельсин.
- А тут бесплатно?
- С вас, товарищи, три рубля! - произнесла девушка над ухом Оле и добавила, обращаясь к Тутыну: - А с вас еще и рубль за первый перерыв.
Очутившись на улице, Тутын виновато сказал:
- Мне почему-то казалось… раз человека выбирают в президиум, должны же быть у него какие-то преимущества!
Он заметил на руке Оле часы.
- Покажи!
Он долго смотрел, как загорались цифры, и с восхищением произнес:
- Какомэй! Чего только не придумают!.. А вот для оленевода поработать головой никто не хочет.
- Есть же эти самые снегоходы "Буран", - напомнил Оле.
- Я говорил с Компотовым о "Буранах", - со вздохом ответил Тутын. - Он не одобряет.
- Почему?
- Не доверяет оленеводу. Говорит: а как выпьете да поедете и машина встанет - замерзнете. Это не то, что на оленях или на собаках. Там, если начнется пурга, взял да и остановился, сделал снежное убежище, залез и жди себе, когда стихнет…
- Так ведь можно не одному ездить, - возразил Оле, почувствовав вдруг сильную обиду на Компотова за его недоверие. - А тот вездеход, который ты по кусочкам собирал в районном центре, - чем он лучше "Бурана"? Ведь тоже железная коробка, и если он встанет в тундре…
- Взял бы ты и выступил на нашем совещании, - предложил Тутын.
- Я же не делегат, я в отпуске, - напомнил Оле. - А потом, ведь все равно Михаил Павлович переведет не так, как скажешь.
На этой улице сходились потоки служащих, спешащих на обед. Неподалеку отсюда располагались здания треста "Северо-востокзолото", геологическое управление, почтамт, другие учреждения. Шли хорошо одетые люди, много людей. Оле наблюдал за ними и думал о Компотове. Как, должно быть, ему нелегко. Он отвечает за оленеводов, разбросанных на огромных пространствах северо-востока Азии. Разве за всем усмотришь и уследишь? То там, то тут какая-нибудь беда: гололед, попытка или какая-нибудь другая эпидемия, тундровый или лесной пожар, а то просто олени возьмут и убегут. И такое бывает… Наверное, кто-то еще стоит повыше Компотова и жмет на него, ну и Компотов, в свою очередь, тоже жмет на тех, кто ниже. Вот и получается - взаимное давление.
Тутын ушел на заседание, а Оле направился в свою гостиницу.
С боковых улиц наползал сырой, тяжелый туман. Вот он уже начал клубиться на уровне верхних этажей домов по улице Ленина, затем отрезал от земли половину телевизионной вышки и потек вниз, к долине речки Магаданки. Солнце еще пробивалось, но его лучи уже не прогревали воздух. Стало зябко и сыро.