Оле лежал на кровати, поминутно поднося к глазам циферблат тяжелых электронных часов. Он следил за выскакивающими секундными цифрами, в глубине души опасаясь - а вдруг собьется механизм, запнется и остановится? Но часы работали безотказно. Мало того, переданный по радио сигнал точного времени полностью совпал с показаниями новых часов.
Оле сел писать письмо дочери.
"Дорогая Надя! Живу я в Магадане уже второй день. Не прошло еще и недели с начала моего отпуска, а мне уже как-то тоскливо. Может быть, погода виновата. Тут, как в нашем море, неожиданно падает туман и от него даже шум машин утихает. Сегодня я был приглашен на совещание механизаторов-оленеводов в очень красивый большой дом, который называется Дворцом профсоюзов. В этом Дворце есть большая светлая комната - зимний сад. В нем множество небольших деревьев и даже пальмы в деревянных бочонках. Помнишь - такое дерево у нас стоит у директора совхоза? Если ты не видела, то сходи и посмотри. Вот из таких деревьев и сделан зимний сад во Дворце профсоюзов. Приеду и скажу дизелисту Грошеву, что можно и у нас сделать такой зимний сад - в интернате и в клубе.
Увидел я сегодня туман, почувствовал сырой холод и вспомнил наше селение Еппын. Так вдруг захотелось домой, что хоть садись на такси и поезжай на аэродром. Ехать-то всего час, а потом прямым рейсом на ЯК-40 до нашего районного центра. И уже можно завтра выходить в море на охоту. Здесь много машин и все дымят. Говорят, на материке чада еще больше. Не знаю, как и выживу… В горле стало у меня першить от бензинового запаха.
Новость тебе скажу: купил я электронные часы. По-моему, в нашем районе такие часы были только у глазного доктора Пуддера, да и тот уехал насовсем на материк. Это часы будущего: они идут очень точно. Думаю, что наши космонавты пользуются только такими часами.
В театр еще не ходил. Все некогда. Тут много земляков, оленеводов, вот с ними и провожу вечера.
Я записался в очередь на самолет в Москву. Но ждать еще не меньше десяти дней…"
Оле перечитал написанное, и ему вдруг стало очень и очень грустно. Подумалось: зачем этот отпуск, поездка черт знает куда? Представил себя в оленеводческой бригаде, в верховьях Курупки. Там сейчас благодать - тепло, тундра цветет, птичьи крики будят по утрам, а воздух чист и прозрачен до самого зенита.
- Вот тебе билет в театр, - сказал Тутын, войдя в номер. - На этот раз вправду бесплатный. Для делегатов.
- Я же не делегат, - сказал Оле, - я могу и заплатить.
- И я могу заплатить, - сказал Тутын. - Но это вправду бесплатный билет. Лишний.
8
В театр пришли задолго до начала представления. По случаю лета гардероб был закрыт металлической сеткой и на нем висел большой черный замок. Оле вспомнилось где-то прочитанное: "Театр начинается с вешалки…"
Пустой зал без стульев и кресел, с фотографиями артистов на стенах, понемногу заполнялся.
Оле осматривался и чувствовал некоторое волнение: все же впервые в настоящем театре, на представлении музыкальной комедии. Тутын поминутно убегал: то здоровался со знакомыми, то с кем-то горячо спорил. После речи во Дворце профсоюзов он вроде бы стал знаменит. Медленно прошел переводчик Михаил Павлович. Он был в том же темно-синем костюме, но с другим галстуком. И вообще, благодаря своей толщине и животу он казался здесь самым главным, на уровне Компотова.
Послышался звонок, и Тутын потащил Оле в зал.
Места оказались в четвертом ряду, прямо перед громадным занавесом, отделяющим зрительный зал от сцены. С потолка струился поток хрустального света - огромная люстра казалась вырубленной из прозрачнейшего льда где-то в гротах мыса Беринга, где пресная вода просочилась сквозь поры горных пород и застыла наподобие гигантских свечей.
Между занавесом и зрительным залом, за перегородкой, слышалось какое-то повизгиванье и позвякиванье. Оно то затихало, то становилось громче.
- Что там? - почему-то шепотом спросил Оле у Тутына.
- Оркестр, - объяснил Тутын. - Они прилаживаются друг к другу, поэтому такой звук.
- Что же они не могли раньше приладиться? - с беспокойством спросил Оле, в душе боясь, что оркестранты не успеют как следует подготовиться к началу спектакля.
- Не знаю, - признался Тутын.
Оле глянул назад.
Она сидела довольно далеко. Но ведь Оле был морским охотником и по роду своей древней профессии далеко и хорошо видел. Да, это была девушка, продавшая ему электронные часы в магаданском универмаге "Восход".
Пока не началось представление, Оле несколько раз оглядывался. Тутын обратил на это внимание:
- Ты нашел знакомого?
- Да нет, - замялся Оле, - интересно.
- Мне тоже было интересно, когда я впервые попал сюда, - заметил Тутын. - Правду сказать, я в других-то театрах и не бывал.
В зале стало постепенно темнеть. Оле глянул на люстру: лампочки тускнели, как бы постепенно истощая свою способность испускать электрический свет. Он невольно посмотрел на свои часы: свечение цифр в наступающей темноте становилось, наоборот, ярче.
Вопреки опасениям Оле, оркестр заиграл слаженно, громко и красиво. Оркестром уверенно руководил дирижер - лохматый человек.
Зал погрузился в темноту. Освещенным оставался лишь занавес. Оле проследил глазами, откуда устремлялись на сцену лучи прожекторов. Свет был не слабее, чем на пограничном сторожевом катере.
Поднялся занавес.
Декорация изображала какой-то европейский город, даже не сам город, а малую его часть, точнее, площадь. Конечно, можно было бы сделать и получше: краска кое-где поблекла. К тому же отсюда, с четвертого ряда, Оле зоркими глазами видел все огрехи конструкции: небрежно сведенные стыки, вместо кирпичных стен - разрисованная фанера, а то и просто картон. Вызывали сомнение и костюмы артистов. Но Оле вскоре перестал обращать на это внимание. Пьеса рассказывала о любви, но любви легкой, со всякими несуразностями, недоумениями, красивыми песнями, признаниями, огорчениями, которые легко разрешались ко всеобщему удовлетворению. Легкая, мелодичная музыка сразу запоминалась. Она рождала сладкую тоску, светлую грусть. Возникла мысль о том, что хорошо бы пережить вот такую красивую любовь, без грубых и горестных страданий и тяжких объяснений… И наверное, если такая любовь стала предметом театральной постановки, она когда-то и с кем-то случилась. Причем ей сопутствовала такая красота: удивительный город, сад, хорошо одетые люди, необычная посуда, мебель, цветы… Правда, цветы на сцене были, кажется, искусственные. Глядя на них, Оле, как ни странно, вспомнил похороны, которые он наблюдал в районном центре давным-давно, когда ждал рождения дочери. Гроб с телом покойного вынесли из пристройки к больнице и понесли на кладбище, откуда открывался величественный вид на мыс Столетия. Несли огромное количество венков из искусственных цветов. Оле потом ходил посмотреть на эту могилу, буквально засыпанную цветами.
Пела женщина. Несмотря на толстый слой грима угадывался ее явно не соответствующий роли возраст. Но голос был прекрасен, звучен и полон настоящего любовного чувства. Оле представил себе: а что, если бы вдруг вот так же запела ему там, в верховьях тундрового ручья, Зина?.. Герой Оле не нравился. Он был чересчур какой-то шустрый. Видимо, чувство это у героя было не первое, и он относился к нему легко, заставляя страдать женщину. Даже когда он пел ей о любви и она, веря ему, заламывала руки и прикрывала неестественно длинными черными ресницами глаза, Оле все равно относился к нему неприязненно.
Но потом возвращалось понимание условности происходящего: это театр, игра, а он, Оле, дурак, все это воспринимает всерьез.
Закончилось первое действие. Зажегся ослепительно яркий свет люстры, послышались аплодисменты. Они были куда громче, чем после речи Тутына на слете оленеводов-механизаторов.
Зрители потянулись к выходу из зала.
- Пойдем отдохнем, - предложил Тутын.
В буфете он взял себе бутылку пива, а Оле - лимонад.
И вдруг совсем рядом, так что можно было даже дотронуться до нее рукой, Оле снова увидел девушку из магазина. Она повернулась и уставилась на него, видимо припоминая, где его видела.
- А, это вы! - сказала она, вспомнив, и улыбнулась. - Как идут часы?
- Очень хорошо, - ответил Оле и показал часы на запястье. - Хотите лимонад?
- С удовольствием, - ответила девушка и взяла стакан с подноса.
Тутын с изумлением смотрел на товарища.
- Как вам спектакль? - спросила девушка, крохотными глотками потягивая лимонад.
- Мне очень нравится! - с искренним воодушевлением сказал Оле.
- А вашему товарищу? - повторила она вопрос, обращаясь уже к Тутыну.
- Мне тоже нравится, - сказал Тутын и добавил: - Я не первый раз в театре, а вот Оле никогда до этого не бывал на таких представлениях.
- Ой, как интересно! - воскликнула девушка. - Ну и как?
Оле вдруг почувствовал неприязнь к другу: ну зачем это надо подчеркивать? Ведет себя так, как будто сам только и делает у себя в тундре, что днем сидит в президиуме, а вечера проводит в театре.
- Мне понравилось, - на этот раз сдержаннее ответил Оле.
Послышался звонок. Оле заторопился, но Тутын удержал его:
- Это только первый звонок.
Девушка допила лимонад, поблагодарила Оле и пошла вперед.
- Видишь, она пошла, - сказал Оле товарищу.
- Ну вот теперь и мы можем пойти.
Тутын шел немного сзади, а на несколько шагов впереди него шла эта удивительная девушка.
И когда в зале погас свет и зазвучала музыка, Оле вдруг захотелось встать, обернуться и посмотреть в зал.
А между тем на сцене разлад между влюбленными усиливался. Соответственно и музыка становилась драматичнее, выворачивая душу у чувствительного Оле. Он слушал и дивился силе воздействия музыки и даже подумал мельком о том, что Арон Каля покорил Зину не без помощи звуков своей электрической гитары.
Оле смотрел на героиню, сочувствовал ей, а мысли его были не здесь. Хорошо бы вот сейчас сидеть рядом с ней… От нее пахло какими-то необычными духами. Эти удивительные брови, странно изгибающиеся вверх, как крылья, и сияние, идущее из самых глубин ее темных зрачков. Интересно бы посмотреть в ее глаза в темноте. Может быть, они светятся так же, как цифры на электронных часах. Оле украдкой глянул на циферблат, и Тутын шепнул:
- Еще далеко до конца.
На сцене любовь как будто налаживалась, недоразумения разрешались… На горизонте музыкальной комедии забрезжил счастливый конец. Но до него героям еще надо было доплыть, предстоял далекий и полный препятствий путь. Однако предчувствие наступающего счастья уже угадывалось даже в звучании музыки, в ее настроении. Надежда… Она бывает сильнее сегодняшних трудных обстоятельств, неурядиц. Луч из будущего, ведущей к цели. Эта мысль пришла к Оле, когда он ожидал свое дитя в районном центре почти десять лет назад…
Какими же словами описать сегодняшнее представление в письме к Наде?
Оле пытался сосредоточиться на действии, разворачивавшемся перед ним на сцене, размышлял о будущем письме, даже сочинял отдельные фразы, а за всем этим была мысль о девушке, сидящей на несколько рядов позади.
Он глянул на часы.
Секундные цифры; неумолимо выскакивали, светясь, одна за другой, и казалось, не было в мире силы, которая могла бы остановить их. А ведь верно: время никто и ничто не может остановить. Есть предположение об изменении течения времени при далеких космических путешествиях, но этого еще никто не испытывал. Пока что время движется беспрерывно, с неодолимой силой. Даже мысленно невозможно представить себе его остановку.
Спектакль кончился.
Занятый размышлениями, Оле упустил самый конец - вершину торжества любви.
Гром аплодисментов как бы продолжал музыку, заполнил зрительный зал от последних рядов до нарисованного на заднике сцены озера с зелеными берегами и плывущими лебедями.
Многие зрители аплодировали стоя. Слышались даже какие-то одобрительные выкрики. А тем временем опустившийся занавес снова поднялся, и исполнители, взявшись за руки, как дети на прогулке, вышли на самый край сцены и принялись кланяться в знак благодарности и признательности. У них были усталые и довольные лица людей, возвратившихся на берег после долгой охоты на моржа.
В глубине сцены возник товарищ Компотов. Рядом с ним мелькнуло загорелое лицо и ослепительно белая рубашка пастуха Ходьяло. Они тащили огромную корзину с цветами.
Поставив ношу на самый краешек сцены, Компотов обратился к артистам:
- Участники областного совещания оленеводов-механизаторов приносят артистам Хабаровского краевого театра музыкальной комедии сердечную благодарность за культурное обслуживание.
Снова прогремели аплодисменты, и только после этого зрители потянулись к выходу.
- Ну, а теперь скажи мне прямо, Оле, как тебе театр? - спросил Тутын, глубоко вдохнув сырой воздух Магадана.
- Мне очень понравилось! - искренне ответил Оле. - Я не ожидал. По телевизору и в кино - совсем другое.
- Да, - задумчиво и важно произнес Тутын, - искусство принадлежит народу. Так сказать, и нам с тобой тоже.
- Это верно, - согласился Оле и запнулся: впереди шла продавщица из универмага "Восход". Она оживленно переговаривалась с подругой и, похоже, давно заметила Оле.
- Гляди, твоя знакомая! - сказал Тутын и, догнав ее, спросил: - Как вам понравился спектакль?
- Ничего, - улыбнулась продавщица.
- А вот моему другу так очень понравился, - продолжал Тутын. - Он в восторге.
- Правда? - продавщица посмотрела прямо в глаза Оле, и будто кто-то спичкой чиркнул у него по сердцу.
- Я в сильном восторге, - сказал Оле, воспользовавшись выражением Тутына.
- Товарищ Оле хочет отметить это ужином в ресторане и будет рад, если вы пойдете с нами, - сказал Тутын.
Оле оставалось только удивляться сообразительности и предприимчивости земляка. Хотя так оно и должно быть: водить вездеход, из ничего лепить машину, способную передвигаться в суровых тундровых условиях, выбивать у разных начальников запасные части - для этого надо быть и сообразительным и предприимчивым.
Продавщица вопросительно посмотрела на подругу.
- Ну, если товарищи приглашают…
Швейцар был на посту. Он с подозрением посмотрел на девушек и строго спросил:
- А вы куда?
- Это наши гости, - солидно сказал Тутын.
Столик оказался довольно далеко от оркестра, и Оле этому обрадовался: по крайней мере потом не будут уши болеть. Продавщица спросила Оле:
- А вам нравится эстрадная музыка?
- Нравится, - ответил Оле. - У нас в селе есть маленький оркестр. На электрогитаре играет Арон Каля, муж моей бывшей жены…
Зачем он это сказал, Оле подумал только потом. Правду говоря, он просто хотел подчеркнуть знакомство с современной эстрадной музыкой, больше ничего. Но продавщица поняла по-другому. Она поинтересовалась:
- Значит, вы разведены?
- Давно, - ответил Оле.
- Я тоже, - вздохнула продавщица и достала сигарету.
Глядя, как она закуривает, Оле подумал: по ее виду совсем не скажешь, что она когда-то была замужем.
- Думаю, что надо первым делом познакомиться, - вмешался Тутын. - Мой друг уже всю свою биографию рассказал, а вот как зовут его, наверное, девушки не знают: это Николай Оле, охотник из села Еппын.
- А меня зовут Валентина, я из города Магадана, - сказала продавщица.
- А я - Наташа, - представилась вторая девушка. - Я из Гомеля, белоруска.
Она была похожа на птичку.
- Ну, а я - скромный труженик тундры, - заявил про себя Тутын. - Оленевод-механизатор совхоза "Возрождение". Моя работа - пасти оленей, охранять их от волков и бороздить на вездеходе просторы Арктики.
Заказывая ужин, Тутын сказал:
- Оле непьющий. Даже пиво не употребляет. Так что будем пить дамский напиток - шампанское.
- Почему - дамский? - возразила Наташа. - Шампанское - это торжественный, благородный напиток.
Оле смотрел, как курила Валя, щурила левый глаз от дыма, и клял себя за робость, за неумение вот так просто, свободно разговаривать, как делал это Тутын. Иногда возникало раздражение: зря поддался Тутыну, пришел в ресторан с девушками, с которыми чувствовал себя неудобно. Но еще большее неудобство возникало оттого, что рядом был Тутын, который видел и чувствовал все его смущение и необоримую робость.
- А я бывала на Чукотке, - вдруг сказала Валя, гася сигарету в пепельнице бутылочного стекла. - В Певеке. После училища работала в тамошнем универмаге. Город понравился, особенно в белые ночи. Солнце круглые сутки, льды блестят в Чаунской губе, и пароходы идут… Первый пароход - это праздник в Певеке. Но южаки…
- Южак - это что, вроде пыжика? - птичьим голосом спросила Наташа.
- Южак - это ураган, - ответила Валя. - Такой ураган, что человек стоять не может. И все кругом летит. Представляете, раз шла на вечер и несла бутылку шампанского. Так вот, ветер вырвал бутылку. Это было так неожиданно, я даже подумала, что человек какой-то…
- А я вот нигде не была, - жалобно пропищала Наташа. - Все Магадан и Магадан, вот уже два года. Скоро отпуск, отправляться в Гомель, а рассказать нечего. Только про туман да зимнюю пургу.
Неожиданно грохнул оркестр. Оле даже вздрогнул.
- Пойдемте танцевать? - предложила Валя.
- Я столько лет не танцевал, - смущенно пробормотал Оле.
- Ничего, - встряхнула головой Валя и встала.
Оле вопросительно посмотрел на Тутына. Тот ободряюще кивнул.
В толпе, сгрудившейся на маленьком пятачке свободного от столиков пространства, Оле почувствовав себя увереннее. Весь-то танец заключался в том, чтобы топтаться друг перед другом. Главное - не сбиться с ритма, а уж этому-то умению Оле научился с детства: в родном селе каждую неделю собирались и плясали под древние напевы и ритмические удары яраров.
- Вы всегда такой? - спросила Валя.
- Какой? - не понял Оле, стараясь представить, как он выглядит со стороны.
- Растерянный, - с улыбкой пояснила Валя.
Неужто и впрямь он выглядит таким безвольным, растерянным, смотрящим на все широко разинув рот? От этой мысли пропала охота танцевать, и Оле с радостью вернулся бы за стол, если бы не музыка: она продолжала греметь, колебля тяжелый, пропитанный табачным дымом воздух. Колонны дрожали, дрожал потолок, и даже волны табачного тумана подрагивали в такт музыке.
Потом, когда она умолкла, они снова заняли свои места.
Между Тутыном и Наташей шла оживленная беседа.
Валя взяла бокал и посмотрела на Оле.
Оле покосился на свой бокал. Шампанское еще не выдохлось. За стеклянное дно цеплялись пузырьки и, нехотя отрываясь, стремительно поднимались вверх. От одного бокала ничего не будет. В конце концов, он ведь настоящий мужчина, нисколько не хуже, чем Тутын. У того лицо еще не разгладилось после вчерашней выпивки, да и пива он высосал в театральном буфете бутылки три, не меньше, а ведет себя широко, свободно, весело.
Оле поднял бокал и тихо сказал Вале:
- За ваше здоровье!
- Спасибо, - сказала Валя и выпила вместе с ним.
Тутын кинул мимолетный взгляд на Оле. Он ничего не сказал, и за это Оле был благодарен ему. Только Наташа по-птичьи проверещала:
- А говорил - совсем не пьет…