За первым бокалом Оле тут же осушил второй, и сразу ему стало хорошо и тепло. Он уже не отводил взгляда от Вали, с удивлением обнаруживая необыкновенный цвет ее глаз - они были темно-зеленые, как скол старинной бутылки толстого стекла. Почему же они тогда, в магазине, показались ему темными?
Валя улыбалась и медленно пила шампанское, при этом не переставая курить.
Все это она делала очень красиво, изысканно (нашел правильное слово Оле), делала, как в кино. Да, по мнению Оле, Валя явно походила на киношных красивых женщин, которых он видел на экране в тесном зале сельского клуба, где воздух был напоен запахом жира морского зверя и прелых шкур. Или же в тундре, в большой яранге бригадира. Луч прожектора пробивал дым костра, цеплялся за покрытые вековой копотью жерди и ложился на полотно экрана, украшенное большим жирным пятном у правого края.
Там, в Еппыне или в тундре, Оле довольно равнодушно взирал на киношную жизнь. Иногда он вместе с товарищами поражался каким-нибудь удивительным вещам. Его удивляло, например, теплое море, возле которого сплошь, как моржи на лежбище, лежали отдыхающие. Но все это не рождало у него желания вкусить когда-нибудь от призрачной экранной жизни.
Но тут Валя волновала Оле именно схожестью с теми экранными дивами. Впрочем, она, по всему видать, вольно или невольно подражала им…
Снова заиграл оркестр, народ, как по команде, ринулся на танцевальную площадку, но Оле твердо и решительно сказал:
- Валечка, мы посидим, а Тутын с Наташей пусть потанцуют.
Проводив взглядом удалившихся, Оле налил шампанского и вдруг заговорил о себе. Девушка слушала внимательно, время от времени красивым жестом стряхивая пепел с сигареты. Оле говорил и говорил, и на душе у него становилось легче, просторнее, свободнее, будто он освобождался от тяжкого груза.
Потом он слушал Валю, повесть ее жизни, и проникался теплым и чистым чувством к ней, к ее переживаниям по поводу неудавшейся любви и короткого замужества.
Потом Оле и Тутын провожали подруг по затянутой туманом улице, неуверенно шагая по магаданскому тротуару из шестигранных железобетонных плит.
9
Оле проснулся с головной болью.
В окно ярко светило солнце. Возле умывальника жужжала электрическая бритва.
- Вот смотрю на свою морду, - рассуждал вслух Тутын, - и думаю, что у нас с тобой большое преимущество перед нашими бледнолицыми братьями.
У Оле было паршиво на душе, и, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, он решил поддержать разговор:
- Что же это за преимущество?
- А то, что у нас скудная растительность на лице, - ответил Тутын. - Я где-то читал: в будущем у человека отомрет все ненужное: ногти, волосы… Считай, что мы с тобой несколько впереди волосатых наших собратьев по человечеству.
Тутын умывался, фыркая как морж. Он крепко вытерся полотенцем и поставил на стол две бутылки пива.
Оле глянул на темные бутылки с желтыми этикетками на горлышках, на блестящие металлические пробки, и его передернуло.
Прежде чем присоединиться к Тутыну, он все-таки умылся, побрился, стараясь не глядеть на свое отражение в зеркале: стыдно было встретиться с собственным взглядом.
Пиво на этот раз оказалось не таким уж противным. Прежде всего оно погасило сухое жжение в горле, утолило жажду. Второй стакан Оле пил не без удовольствия, с неожиданным удивлением смакуя приятную горечь на кончике языка. "Как быстро человек привыкает к дурному", - с удивлением подумал он, снова подставляя стакан под пенящуюся струю.
Голова прояснилась, уходил тяжелый, нудный туман похмелья, и разные мысли бродили у него в голове.
- Вот что я думаю, - заговорил Оле. - Вот ты сказал о преимуществах безволосья, а я подумал о другом: отчего нас так тянет к этому?
Оле показал на пустые бутылки на столе.
- Добавить? - понял его по-своему Тутын и поставил на стол еще две бутылки.
- Почему мы это любим? - повторил вопрос Оле. - Что у нас такое в организме - как присосешься к бутылке, так не оторваться?
- Это дело ученых, - спокойно ответил Тутын. - Над этим работает целая лаборатория медико-биологических проблем. Я знаком с доктором Вольфсоном. Такой здоровенный мужик. Когда-то в Лорино работал участковым врачом, а теперь - ученый. Диссертацию защитил.
- Я ведь в свое время пил много, - вздохнул Оле. - Терял человеческий облик… Да что тут говорить! - Оле махнул рукой.
- Я тебе вот что скажу, - Тутын обтер губы кулаком, - в этом деле много неясного. Одни пьют - им ничего, а другие слабеют, как бы соскакивают с твердой тропы. Но главное - с чего люди пьют? А?
- С чего мы тут сидим и пьем? - ответил вопросом Оле. - Тебе надо идти заседать, а ты… Мне-то что, я в отпуске!
- На заседание я не пойду, - пробормотал Тутын. - Ты думаешь, я человек без самолюбия? У меня тоже есть своя гордость. И если такой тип, как Михаил Павлович, перевирает мои слова, думаешь, мне не обидно? А ведь наш земляк, из Уэлена он. Работает в издательстве, переводит книги… Не читал разве его книги про алкоголизм? К вам в тундру целый ящик таких книжек привезли. Куда нам столько?
- А у нас такой книжки нет, - вспомнил Оле. - Вообще, куда деваются чукотские книги? В нашей библиотеке их нет!
- Зато у нас, в тундре, повторяю тебе, книг про алкоголизм навалом! - сказал Тутын, и вдруг его взгляд остановился где-то далеко за спиной Оле.
Оле проследил за его взглядом. Тутын увидел новые часы, лежащие на тумбочке.
- Знаешь, Оле, я тоже хочу купить такие часы, - вдруг заявил Тутын.
- Купи, конечно, - обрадовался Оле. Он сообразил, что это удобный предлог зайти в универмаг и увидеться с Валей.
По дороге в универмаг они завернули в агентство Аэрофлота, где Оле узнал, что его очередь значительно продвинулась.
- Завтра можете зайти и купить билет, - сказала кассирша. - Дают несколько дополнительных рейсов.
Возле универмага Оле полез за деньгами, чтобы купить цветы. Тутын удивленно спросил:
- Это что, так надо?
- Валя любит цветы.
- Тогда я тоже куплю.
Многие покупатели с недоумением смотрели, как двое чукчей с громадными букетами цветов пробирались сквозь толпу в отдел часов.
Валентина еще издали узнала их и встретила улыбкой.
- Это вам, - сказал Оле, подавая букет. - Тутын захотел купить такие же часы, как у меня.
Тутын вручил свой букет. Валя, видно, была искренне смущена, подозвала из соседнего отдела Наташу и отдала ей второй букет.
Тутын выбирал часы долго и основательно. То ему казалось, что цифры светятся недостаточно ярко, то не нравился оттенок металла, на третьих по счету часах он обнаружил почти невидимую царапину.
- Часы, как жену, берешь если не на всю жизнь, то надолго, - изрек Тутын, остановив свой выбор.
Все это время Оле топтался тут же, рядом. Он пытался заговорить с Валей и мучительно подбирал слова, стараясь придумать что-нибудь разумное, интересное, значительное. Но, к удивлению своему, ничего такого не находил. Он даже как-то виновато вспомнил Зину, которой ничего не надо было говорить - без всяких слов им было хорошо.
Потом ему пришло в голову купить часы Наде, но он вспомнил, что это не поощрялось в школе.
Время от времени он встречался взглядом с девушкой, и ему казалось, что в выражении глаз ее было какое-то затаенное значение, невысказанное обещание. Он мысленно благодарил Тутына за то, что тот долго выбирал часы, много говорил, растягивая время, освобождая Оле от необходимости что-то сказать.
Тутын платил, со вкусом пересчитывая деньги, а потом неторопливо прилаживал на руке купленные часы, упаковывал старые. И при этом он не переставал разговаривать, сыпать разными умными изречениями. Похоже, что он тут же их придумывал, а может быть, они у него заранее были припасены.
- Сегодня будем обмывать покупку! - заявил Тутын таким тоном, словно все должны были подчиниться его желаниям. - Прошу прибыть в ресторан "Магадан" к семи часам вечера.
- А мы закрываемся только в восемь, - ответила Валя.
- Ну к половине девятого, - сказал Тутын, - Будем ждать.
На улице Оле не мог не заметить:
- И как ты все это умеешь! Я, как подумаю, что надо сказать что-то интересное и значительное, тут же чувствую, как у меня язык прилипает к нёбу.
Тутын внимательно посмотрел на товарища:
- Это потому, что ты застенчив. А застенчивый человек раскрывается, когда немного выпьет. Поэтому предлагаю зайти в гастроном и купить кое-что.
Кратчайшая дорога от универмага к гастроному шла мимо Дворца профсоюзов. Тутын опасался встретить кого-нибудь из участников совещания и повел Оле кружным путем, мимо филиала гостиницы "Магадан" и магазина "Одежда".
Вернувшись с покупками в гостиницу, они обнаружили в вестибюле Михаила Павловича.
Он подозрительно поглядел на Тутына.
- Отдыхаете? - спросил он.
- Осуществляем право на отдых, - подчеркнуто сухо ответил Тутын. - А также осмысливаем вчерашнюю речь, в особенности ваш перевод, Михаил Павлович…
- На вашем месте я бы не обижался, - строго произнес Михаил Павлович.
- А я не обижаюсь, - ответил Тутын, - даже наоборот, очень благодарен и, если бы вы согласились, с удовольствием угостил бы вас.
- Но в рабочее время… - нерешительно произнес Михаил Павлович.
- Отдыхать никогда не вредно, - зазывающим тоном произнес Тутын, переложив в другую руку тяжелый сверток с бутылками.
Втроем поднялись они в номер. Тутын быстро собрал на стол, сходил в буфет за закуской.
Михаил Павлович тяжело вздохнул.
- Не так уж часто встречаешься с земляками, - произнес он, и Оле почувствовал в его словах нотки самооправдания. - К тому же надо освежить горло. Да и дела на родине не мешает знать лучше.
Оле пил вместе со всеми, заглушая раскаяние. Вскоре он почувствовал уверенность. Он заговорил громче, прерывая Тутына, начал замечать в его речах несообразности, непоследовательность, а иной раз просто глупость.
- Вот скажите: если хвалишь родной язык, свои танцы - это национализм? - с глубокомысленным видом спросил Михаил Павлович и сам же ответил: - Это же смешно - искать национализм у народа, численность которого всего полтора десятка тысяч!
- Национализм - пережиток капитализма, - солидно сказал Тутын. - У всякого народа есть пережитки капитализма, чтобы с ними бороться.
- Но какие пережитки капитализма у нас: ведь капитализма на Чукотке не было! - возражал Оле.
- Ну и что! - отозвался Михаил Павлович. - Эта зараза распространяется, как инфекция.
- Вирусами, что ли? - спросил Тутын.
- Микробами, - уточнил Михаил Павлович.
- А я думаю, что через радио, - со знанием дела сказал Тутын. - Вон в тундру заберешься, и ничего, кроме "Голоса Америки", не слышно. Анадырь не проходит, а Магадан еле-еле доносится, зато этот враждебный голос так гудит, аж олени пугаются.
- И все же хочется побольше своих песен и танцев, - сказал Оле. - Я вот смотрю на Арона Калю, как он терзает электрическую гитару, и думаю: а почему он не хочет петь свои песни?
- А я - уэленский! - вдруг с гордостью заявил Михаил Павлович. - Уэленские любят и хранят исконные обычаи.
Оле знал за уэленскими этот грех: они почему-то хвалились своим происхождением и посматривали на других свысока.
- Я - уэленский, но умею и чечетку отбивать. Научили меня на полярной станции, - продолжал хвалиться Михаил Павлович.
Он встал со стула и прошелся по тесному гостиничному номеру, выбивая такую дробь, что все здание задрожало.
В дверь заглянула дежурная по этажу:
- Товарищи! Перестаньте хулиганить!
Михаил Павлович уселся на место. Он тяжело дышал, мелкие капельки пота выступили у него на лбу и на крыльях широкого носа.
- Вот, а свое небось забыл! - с укором сказал ему Оле.
- Почему забыл? - возмутился Михаил Павлович.
Он снял пиджак, аккуратно повесил на спинку стула и оглядел комнату. Не найдя ничего подходящего, он взял со стола картонную папку "Участнику совещания оленеводов-механизаторов" и принялся ритмично постукивать по ней, напевая сначала вполголоса. Оле знал эту мелодию. Он подхватил ее, запел громко и, решительно поднявшись со стула, отошел от стола, скинув на ходу пиджак.
Это был древний танец морского охотника, вошедший потом в репертуар ансамбля "Эргырон" и перекроенный до неузнаваемости часто сменяющимися художественными руководителями. Но в своем первозданном виде он сохранялся в памяти морских охотников от побережья Ледовитого океана до селения Энмылын, в Беринговом море.
Тутын поддержал пение, принялся выкрикивать, вплетая в мелодию одобрительные возгласы. Никто специально не обучал Оле этому танцу, но он помнил его с детства и считал, что держит в памяти всегда.
Тут не утерпел и Михаил Павлович.
Он бросил папку, изображавшую бубен, и присоединился к Оле. На самом интересном месте, когда и Оле, и Михаил Павлович, и подпевающий им Тутын в самозабвении прикрыли глаза, послышался громкий окрик.
- Прекратить! - грянул в широко раскрытую дверь мужской голос.
- Это форменное хулиганство! - взвизгнула дежурная по этажу.
Михаил Павлович смущенно опустил руки. Оле еще некоторое время двигался, а потом тоже как бы завял, испуганно уставившись на вошедших.
- Мало того, что в номере распивают, да еще и демонстрации дикости устраивают! - ругалась дежурная. - Да что это вам тут - яранга или чум? Если вы не можете вести себя культурно в культурном заведении, можете уходить, никто вас тут не держит!
Михаил Павлович тем временем торопливо надевал пиджак, застегивал пуговицы. Откашлявшись, он строго сказал, обращаясь к милиционеру:
- Здесь, можно сказать, герои тундры, оленеводы! В кои веки они выбрались в цивилизованный мир, получили возможность отдохнуть, а вы… Между прочим, - Михаил Павлович обратился к дежурной по этажу, - здесь исполнялись национальные танцы, не имеющие ничего общего с дикостью! Доктор исторических наук, известный исследователь товарищ Быков, чью книгу я имел честь редактировать в нашем издательстве, указал на высокую ценность арктических культур!
Михаил Павлович говорил увлеченно, явно наслаждаясь своей речью. Глядя на него, невозможно было представить, что всего лишь несколько минут назад он отбивал чечетку, а затем исполнял древний охотничий танец.
- Но ведь вы не одни живете в гостинице, - уже мягче заговорила дежурная по этажу. - В других комнатах такие же труженики… Может быть, они отдыхают в это время?
- Я согласен с вами, - кивнул дежурной Михаил Павлович. - Но грубость - это не метод! Да, не метод борьбы с пережитками капитализма и перевоспитания отдельных граждан. Товарищи, не надо обобщать! Не надо!
Последние слова он адресовал растерянному милиционеру.
- Обобщать никто не собирается! - сердито ответил милиционер. - Я ограничиваюсь устным предупреждением и прошу вас вести себя потише и выполнять правила поведения граждан в гостинице.
Дежурная и милиционер удалились, и Михаил Павлович, снимая пиджак, грустно произнес:
- Танцев сегодня больше не будет.
Однако настроение было испорчено. Оле оглядел заваленный кусками хлеба, рыбы, мятыми пирожками стол, початые бутылки, грязные стаканы, и ему вдруг захотелось выйти на свежий воздух.
- Пойдемте погуляем! - предложил он.
- Мне вообще-то болтаться по улице нельзя, - трезво произнес Михаил Павлович, - не дай бог, кто-то из сослуживцев увидит, да и Тутыну полагалось бы быть на совещании… Знаете что?..
Михаил Павлович снова был полон энергии, и глаза его заблестели по-прежнему:
- Пойдемте ко мне! У меня трехкомнатная квартира на Портовой улице! Простор! Никого нет - жена уехала в отпуск с детьми! Давайте! И вещи забирайте! Пусть они подавятся своей гостиницей! Нет у них чувства северного гостеприимства!
Для северянина нет ничего более естественного, чем предоставить свой кров путнику, гостю. Оле и Тутын принялись собирать свои пожитки и через четверть часа вышли из номера.
- Мы покидаем вашу негостеприимную гостиницу! - демонстративно произнес Михаил Павлович ошеломленной дежурной по этажу.
- Товарищи! - вдруг взмолилась она. - Да вы что? Я же просто для пользы… Чтобы другим не мешали, немного потише вели себя… Товарищи…
Но все трое уже молча, твердо ступая, шагали вниз по лестнице, стукая чемоданами по ступенькам.
У окошка администратора разошедшийся Михаил Павлович угрожающе произнес:
- Вообще-то надо было куда следует написать, но мы, северяне, люди добрые.
Тутын предложил взять такси.
- Не будем мелькать на улице…
Таксист был недоволен тем, что ехать предстоит недалеко. Но он успокоился, когда Оле сказал, что будет особо уплачено за сервис.
Михаил Павлович занимал прекрасную трехкомнатную квартиру. Он не удержался, чтобы первым делом не показать, как комфортабельно живет чукча в областном городе. Здесь была ванна с горячей и холодной водой, туалет, большая кухня, оснащенная электрической плитой, и, главное, три просторные комнаты, из которых одна была обставлена как кабинет.
- Здесь я творю, - сказал Михаил Павлович, особо задержав внимание гостей на книжных полках и письменном столе с раскрытой пишущей машинкой.
Осмотр квартиры несколько расстроил Оле. Человек он был не завистливый, но эта жилищная роскошь заставила его вспомнить однокомнатные домики Еппына, где на десяти квадратных метрах порой проживали шесть-семь человек, разумеется, безо всякой холодной и горячей воды. Он молча выпил рюмку и сердито спросил Михаила Павловича:
- Когда все это придет к нам?
- Что ты имеешь в виду? - насторожился Михаил Павлович.
- Вот такое жилище, ну, ладно, пусть похуже…
- А у вас же есть в районном центре, - напомнил Михаил Павлович.
- В селе нет, - уточнил Тутын. - И не строят. Говорят: концентрируйтесь - тогда построим дома со всеми удобствами…
- Кто так говорит? - спросил Михаил Павлович.
- Товарищ Компотов, - ответил Оле. - Нашему председателю сельсовета он так прямо и сказал: сейчас курс на концентрацию и специализацию. Чтобы Нечерноземье развивалось… При чем тут Нечерноземье? Мы же - охотники.
- Компотов выступал и в нашем селе, - вспомнил Тутын, - наобещал, что привезут кур, гусей, коз и свиней и дадут в каждую семью. Чтобы развивать личное хозяйство.
- Да вы что - всерьез? - вдруг ненадолго протрезвел Михаил Павлович. - Так это уже было с кукурузой! Возле Горячих Ключей собирались развести плантацию, да вовремя спохватились.
- Вот ты тут живешь, при начальстве трешься, неужто они тебя, как чукчу, не спрашивают, что надо делать? - допытывался Оле у Михаила Павловича.
- У начальства на это свои соображения, - вздохнул Михаил Павлович. - Проводить в жизнь общую установку.
- Почему такие, как Компотов, смотрят на нас как на неразумных детей? - Оле чувствовал, как в нем растут и обида, и гнев, как совесть грызет его за то, что он пил. - Да что там: детей у нас отбирают, не доверяют даже вырастить их!
- Не обобщай! - строго прикрикнул Михаил Павлович. - Не драматизируй положение… Конечно, есть отдельные недостатки, но общее направление верное - двигаться вперед… Давайте выпьем за это!