4
Все уже было готово - прибрали зал в сельской столовой, наварили студня из тюленьих ластов, в холодильники заложили свежее мясо, а на вездеходе из соседнего селения, где еще чудом оставались прошлогодние запасы, привезли несколько ящиков вина, водки и шампанского. Эти ящики с соблюдением предосторожности, положенной для транспортировки взрывчатых веществ, были перенесены в хорошо охраняемое место.
А погода стояла пасмурная. Вертолет должен был сначала полететь в тундру, забрать оттуда семью Кайо, а потом вернуться в Улак. Держали по телефону связь с районным центром, справлялись чуть ли не каждый час. Василий Васильевич уверял Пэлянто, что вертолет наготове и, как только в небе посветлеет, машина поднимется в воздух.
Алексей был на строительной площадке, хотя ему полагался свадебный отпуск. Но в ожидании хорошей погоды время текло так томительно, что, промаявшись два дня, Алексей вышел на работу.
Странная погода стояла в Улаке. В вершине небосвода было совершенно ясно. Лишь по горизонту, по западной его стороне, сильный ветер гнал черную гряду туч, словно кто-то беспрерывно мазал эту часть неба неиссякаемой краской.
Ветер, отжимая воду от берега, пригладил прибой, и лишь вдали белели барашки, за которыми бушевал настоящий шторм.
Время от времени на бурном морском горизонте обозначался силуэт корабля - грузовые суда шли на мыс Шмидта, в Певек, в Черский. Там, на западе, - промышленная Чукотка, большие поселки городского типа, рудники, где добывают олово, золото, ртуть, строят атомную электростанцию… Словом, та Чукотка совсем другая. Там никогда не видят моржа, не знают, что такое охота на кита с ручным гарпуном.
Ветер шумел в проводах, стонал в антеннах радиостанции, звенел в железных переплетениях подъемного крана. В обеденный час Алексей ел олений суп в поселковой столовой. Вдруг почудилось странное, Алексей бросил ложку и вышел на улицу.
Ветра словно и не было. Черная полоска на горизонте прервалась и исчезла. Солнце стало ярче, а над улакским берегом снова зашумел прибой, подминая и полируя гальку.
Алексей побежал в больницу. По дороге его перехватил Пэлянто и коротко сообщил:
- Василий Васильевич поднялся в воздух.
Алексей влетел в больницу и с порога крикнул:
- Василий Васильевич в воздухе!
Пожилая нянечка укоризненно посмотрела на него и покачала головой:
- Зачем кричишь? Здесь тихое место.
- Извините, - смутился Алексей. - Мне бы Маюнну.
- Сейчас позову Маюнну Павловну, - строго сказала нянечка.
Алексею нравилось смотреть на Маюнну в белом халате. Она становилась необычной, будто отделялась от других людей.
- Я все знаю, - сказала Маюнна. - Ветер кончился, Василий Васильевич вылетел - он мне сам позвонил по телефону.
- Так надо готовиться! - возбужденно сказал Алексей.
- Без нас все приготовят, - спокойно ответила Маюнна. - А ты иди в баню.
- Сегодня не банный день, - напомнил Алексей.
- Рочгынто для тебя истопил баню. Иди, - Маюнна слегка подтолкнула мужа на улицу.
Алексей шел по длинной улице Улака и думал, почему ему так сильно хочется целовать Маюнну, когда она в белом халате, и он никогда не позволяет себе этого. Наверное, это инстинктивно у человека: женщина в белом халате - лицо особое.
Рочгынто уже ждал.
- Все готово, товарищ лейтенант, - отрапортовал Рочгынто, плотный пожилой мужчина в тщательно выстиранной камлейке и кожаной дырчатой кепке производства Провиденского кожевенного комбината.
Он всех военных называл так, даже тех, у кого чин был выше. В слове "лейтенант" ему слышался звон военного металла и еще что-то такое, не объяснимое словами.
- Воды сегодня много! - продолжал Рочгынто, шуруя в большой топке длинной кочергой. - Пар хороший, горячий и мягкий.
Пока Алексей раздевался в предбаннике, Рочгынто перечислял, что будет подано на свадебный ужин.
- Откуда у вас такие сведения? - удивился Алексей.
- У меня надежный источник, - подмигнул Рочгынто. - Можно доверять каждому слову. Жена. Веник дать?
- Так у вас и веники есть? - удивился Алексей.
Рочгынто подал настоящий березовый веник и гордо сказал:
- Сам сделал.
- Из чего? - с интересом спросил Алексей.
- Полярная береза. Стелющаяся, - объяснил Рочгынто. - Такой вы никогда не парились.
Действительно, веник был превосходный. Когда Алексей обдал его горячей водой, пошел такой дух, аж в носу защекотало.
Рочгынто разделся за кампанию и вошел в парилку.
- Сам люблю попариться, - сказал он. - А впервые помылся, однако, только в твоем возрасте.
- Как так? - спросил Алексей, с удовольствием намыливая тело жесткой мочалкой, сделанной из лучшей рогожи мешков из-под соли.
- Комсомольское было поручение, - ответил из густого пара Рочгынто. - Приняли нас в комсомол, выдали билеты и сказали: первое поручение - увлечь народ в баню. А как увлечь? Только личным примером. Сами натопили баню и пошли. Скажу честно, дело прошлое, но самому было боязно. Черт знает, как быть с горячей водой. Ведь одно дело, когда человек привычен к ней, а совсем другое - когда впервые. Ну и мыло тоже. В глаза попало одному нашему комсомольцу, так он, на потеху всему селению, голый выскочил из бани. Хорошо, что секретарь нашей организации, который дежурил рядышком, поймал его и приволок обратно. Помылись мы, обтерлись, оделись в чистое - и почувствовали себя совсем другими людьми. Словно стали новенькими. Прыгать и петь хотелось. Но надо было уговорить остальных. Улакцы народ любопытный. Как узнают, что есть какие-то тайны, так и полезут. Поэтому договорились мы между собой не болтать. Напустили темноты. А вокруг нас собрались и старики, и молодые, и все допытываются - каково там в горячем пару? А мы так ни да ни нет не говорим, а на рожах изображаем наслаждение. Помаяли мы их так и смотрим - один полез, другой, третий… Ну, а к вечеру и наши первые комсомолки помылись. Вот так началась наша баня в Улаке. Может быть, поэтому, когда я вышел на пенсию, меня и попросили здесь поработать.
Помывшись, Алексей и Рочгынто вышли в прохладный предбанник.
- Может, квасу? - предложил Рочгынто.
- А пива? - озорно спросил Алексей.
- Пива нету, - вздохнул Рочгынто. - Жалко, но нету. А квас хороший. Хотите?
Квас был действительно отменный. В нем плавали какие-то кислые ягодины, а сам он был холодный в меру и освежающий.
- Вообще-то этот квас делает пекарь, но я его уснадобил, - сообщил Рочгынто. - Малость брусничного варенья добавляю.
- Прекрасный напиток, - похвалил Алексей. - Никакого пива не надо.
- И то верно, - согласился Рочгынто. - Я пробовал пиво в Магадане. И по всей правде скажу - вкус у него не годится для культурного человека. Я сперва подумал, что такое пиво только в Магадане. Но и чешское нисколько не лучше! Привозил один полярник. Я к чехам всегда относился дружелюбно. Композиторы у них хорошие - Дворжак, Сметана, и машины хорошие делают… Но пиво такое делают… Вот болгарское вино в пластмассовых плетенках, как оно называется, забыл…
- Гамза, - подсказал почти одетый Алексей.
- Вот оно самое, - подхватил Рочгынто. - И вино отличное, и упаковка. У нас все учителя из этих плетенок абажуров понаделали - шибко красиво. Вечером не поленись, загляни в окна…
- Большое спасибо, Рочгынто, - поблагодарил Алексей.
- После свадьбы заходи, - позвал радушный банщик, - Да Маюнну поторопи. Держу хороший пар для нее.
Выйдя из бани, Алексей услышал знакомый гул вертолета. Машина уже снижалась над лагуной, нацеливаясь на площадку, обозначенную ярко покрашенными пустыми железными бочками.
Маюнна уже шла навстречу.
На площадку бежали встречающие.
Когда Алексей и Маюнна подошли к вертолетной площадке, винты медленно раскручивались. Дверь открылась, и на землю спрыгнул один из летчиков, а за ним показалась цветастая камлейка Иунэут. Мать нашла глазами дочку, подбежала, обняла и заплакала. Вслед за ней вышел рослый мужчина в нерпичьих торбазах, нейлоновой японской куртке, с непокрытой головой. В отличие от жены, его лицо было спокойно и даже бесстрастно. Алексей почувствовал холодок в груди. Он с усилием шагнул вперед и глухо произнес:
- Здравствуйте, я - Алексей Яковлев.
- Павел Григорьевич Кайо, - представился оленевод и внимательно оглядел зятя.
Глаза его пронизывали, и Алексей зябко ежился под его взором. Как себя держать с ним, с этим человеком, который совершенно не совпадал с его представлением о тундровом жителе? Правда, на ногах у Кайо были торбаза, да и нейлоновая куртка, ставшая летней одеждой северного жителя, еще ни о чем не говорила. Но вот взгляд его и лицо…
Поначалу Алексею даже показалось, что он уже видел его. Но где? Маюнна фотографий отца не показывала. Может, впечатление это оттого, что Кайо не походил на добродушных, улыбчивых своих земляков, а больше на изображения древних чукчей на моржовых клыках в косторезной мастерской? Строгое, даже жесткое лицо, преисполненное отваги перед битвой с врагами. Правда, те чукчи не носили нейлоновых курток, а были облачены в панцири из костяных пластин и моржовой кожи.
Маюнна медленно подошла к отцу.
Кайо наклонил голову и коснулся зардевшейся щеки, ощутив тепло, запах духов, лекарств.
- Маюнна и Алексей! Самые горячие поздравления от товарищей и от меня лично! - Голос летчика разрядил напряженную тишину.
Василий Васильевич пожал руку Алексею, поцеловал в щеку Маюнну и весело сказал Иунэут:
- Ну вот и кончилась твоя беззаботная молодость!
- Ничего, как-нибудь перезимуем! - задорно ответила Иунэут своей любимой поговоркой.
Кайо молча шел рядом с Алексеем. Если две женщины не умолкали, то мужчины являли собой зрелище странное - оба словно воды в рот набрали и лишь изредка перекидывались взглядами. Кайо понимал, что так не должно быть, надо хоть что-то сказать этому явно растерянному парню, завязать на первых порах хоть какой-нибудь разговор, но ни одно слово не шло с языка, не было ни одной мысли. Да и что сказать, если, едва взглянув на шагающего рядом Алексея, Кайо почувствовал, как поднимается глухая неприязнь к человеку, которому навсегда отдана любимая дочь, самое нежное в мире существо? И навсегда от Кайо уходит радость ощущать никому неведомый, теплый, еле слышный запах молока, запах отцовского счастья, нежности и детства.
Словно два человека поселились внутри Кайо. Один - разумный - уговаривал другого очень верными, вескими словами. И сначала другой - обиженный - соглашался: да, верно, глупо отнимать у дочери ее счастье, ее будущее. Ни одна дочь, как бы ее ни любил отец, не может оставаться всю жизнь одна. Ей нужен муж, чтобы изведать подлинное счастье настоящей женщины и, наконец, продолжить род Кайо, продолжить своего отца в будущих детях… А другой жалобно стонал: разве нельзя было еще немного повременить? Получилось так, что они почти и не видели свое дитя. Лишь короткое время младенчества Маюнна провела с родителями, а потом все равно пришлось отдавать ее в интернат, а после - в училище… Да, это неумолимый закон жизни: дети рождаются, чтобы покидать родное гнездо, чтобы род людской не редел на земле. Жестокий закон… и справедливый. Тут уж ничего не поделаешь. Приходится с грустью мириться с этим и искать в собственном сердце уголок для этого странного, молчаливого парня, который, ни слова не говоря, шагает рядом и тяжело дышит, словно чемоданчик набит свинцом, а не свадебным пыжиком для молодоженов.
Алексей все ждал, что скажет Кайо. Старик представлял собой полную противоположность рассказам Маюнны. В этом худом, заостренном лице с темными глазами пока не виделось и не чувствовалось никакой ласковости, которую любила вспоминать Маюнна. Будь глаза у Кайо посветлее, какое-то выражение в них все же можно было бы рассмотреть, но в такой черноте… Не обязательно смотреть в глаза, чтобы почувствовать отчуждение и даже некоторую враждебность. И от всего этого на душе у парня стало неуютно и зябко. Из глубин сознания всплыли где-то слышанные разговоры о враждебности чукчей к белым людям… Но ведь когда это было! В царское время еще, которого здесь уже никто не помнит. О давних притеснениях купцов и священников сейчас вспоминать так же глупо, как обижаться на татаро-монгольское иго. Да и что это получается, если глубоко вдуматься, - расизм! Так и сказать этому сердитому оленеводу, который идет и смотрит на мужа своей родной дочери как на врага. Ведет себя словно феодал какой.
Почему-то от этих мыслей Алексей повеселел и хотел даже что-то сказать Кайо, но ничего такого на ум не приходило, а выглядеть дурнем в глазах тестя не хотелось.
На помощь подоспел Шаронов. Он задержался у вертолета, видимо отдавал распоряжения. Но вот вертолет поднялся, взял курс на юг, а Шаронов быстрыми шагами догнал Алексея и Кайо, обнял их за плечи и весело спросил:
- Познакомились? Ну и прекрасно! Специальность-то какая у твоего зятя - строитель! То, что надо теперь на Чукотке. Учиться дальше думаешь?
Алексей молча кивнул.
- По строительной частя?
- В ЛИСИ собираюсь, - ответил Алексей.
- В ЛИСИ - это по звероводству, что ли? - переспросил Шаронов.
- Ленинградский инженерно-строительный институт, - пояснил Алексей.
- Добре, - похвалил летчик. - Глядишь, именно тебе доведется изобрести современное северное жилище. А то ведь мудрят, чертят - а где хорошее, современное, подлинно северное жилище для оленевода? Вот где молодому пытливому уму приложить усилия. Потому что дом, который мы строим сегодня для северян, - вчерашний день строительной науки. Нашелся бы изобретатель, который взял бы все преимущества яранги - ее легкость, компактность, способность хорошо держать тепло - да прибавил бы то, что требуется для современного жилья - гигиеничность, санитарные удобства, - такому человеку я бы дал самую высокую премию!
Кайо слушал летчика и усмехался про себя, вспоминая, как сам пытался усовершенствовать тундровое жилище. Сначала попробовал заменить жирник примусом. Дело кончилось тем, что сжег полог. Едва сам уцелел. Потом пробивал отверстия в рэтэме и делал окна. При первой же пурге стекла выдавило со звоном и в ярангу намело столько снегу, что пришлось после пурги повозиться с уборкой.
Соседи посмеивались, а некоторые всерьез считали Кайо слегка тронувшимся, полагая, что так на него подействовало пребывание в далеком городе Ленинграде, где все дома сделаны из камня, словно скалистые массивы на морском побережье. Предполагали даже, что в этих многоэтажных домах хорошо гнездиться перелетным птицам. И впрямь, в последних кинофильмах о Ленинграде Кайо часто видел птичьи гнезда на карнизах домов и жалел: в ту пору, когда он там был, птиц в городе не было - ведь только что закончилась война.
Может быть, в том, что он делал со своей ярангой, выражалась тоска о покинутом городе, об удивительных вечерах, когда весь огромный город словно приподнимался над землей, над низкими водами и плыл, как волшебный прекрасный корабль, рассекая белесый, пронизанный отраженным светом воздух…
Мосты раскидывали свои крылья-паруса, усиливая впечатление полета, удивительной легкости и парения. И что поразительно - этот город вызывал у Кайо воспоминания о Чукотке, о таких же легких, пронизанных светом ночах, когда дальние тундровые горы словно приближались, обретали легкость и отрывались от земли, возносясь к небу вместе с каменистыми склонами, мрачными ущельями, наполненными нетающим снегом, с белыми полосами ледников, с мягкой травой зеленых полян, оленьим мхом, ягодами, цветами, журчащими ручьями. Эти горы плыли к морю, в бесконечный простор, уходящий к небу, к тому стыку, где дальние облака сливались с плавающими льдинами, а между ними сновали белые вельботы в поисках морского зверя - моржей, тюленей, китов, лахтаков - словом, всего того, что дает жизнь приморскому жителю.
Медленно, под пристальными взглядами всего Улака дошли до дома.
Иунэут откуда-то достала припасенную бутылку и разлила вино по стаканам.
Она ласково посматривала на зятя, улыбалась ему.
Летчик Шаронов, отхлебнув вина, громко произносил значительные слова, словно он был на большом собрании.
Все его слушали вроде бы внимательно, но каждый думал о своем.
- Надо не на словах, а на деле приблизить село к городу, а в наших условиях, значит, тундру к морскому побережью, - продолжал разговор Василий Васильевич. - Вот вы сделали шаг, породнились - Ленинград и чукотская тундра, Ленинград и Улак.
Летчик вдруг замолчал и повернулся к Кайо.
- Послушай, друг, - сказал он встревоженно, - что же это делается?
Иунэут подскочила тут же и спросила:
- В бутылке не то?
Она схватила стакан и понюхала.
Василий Васильевич отобрал у нее стакан и улыбнулся.
- Я хочу сказать - что это делается на наших глазах? А? Это же сюжет, как бы сказал мой друг-кинооператор из Хабаровска, Шишко Саша! Породнились два далеких города, то есть селение Улак и город Ленинград! Надо за это выпить! Непременно!
Летчик налил Алексею.
Алексей, несколько растерянный и еще не решивший, как себя держать, беспомощно посмотрел на рюмку, взял ее в руки и повертел.
- Можешь не ждать, - сказал Василий Васильевич. - Кайо не пьет.
Это было несколько неожиданно.
Алексей выпил вместе с Иунэут и Василием Васильевичем.
Кайо поймал взгляд парня и увидел в нем смятение. Ему даже самому стало неловко. И что он так смущает молодого человека? Неужели так уж трудно преодолеть неприязнь к нему? Может быть, все это просто оттого, что Кайо видит его впервые и еще не привык к нему? А ведь Алексей из Ленинграда!..
Когда же Кайо впервые услышал о Ленинграде?
Скорее всего от учительницы в школе. Но такое ощущение, словно всегда знал этот город, всегда помнил о нем. Может, потому, что многие учителя, работники полярной станции, моряки на кораблях - почти все были из этого чудесного города. Иногда казалось, что Ленинград совсем близко, как эскимосское селение Наукан, как Инчоун, - а ведь иной раз в Улаке ленинградцев бывало побольше, чем гостей из этих селений. Еще в школе Кайо знал, что город этот был выстроен царем Петром Первым и поначалу назывался Санкт-Петербургом, потом был переименован в Петроград, а после смерти Владимира Ильича Ленина - в Ленинград.
Эти смены имен только прибавили уважения к городу, потому что у чукчей меняют имя только в самых исключительных случаях, когда жизнь человека коренным образом меняется. А так бывает только у того, кто живет деятельно, интересно и не боится резких поворотов в своей судьбе.
Считал ли себя Кайо таким человеком? Или он доволен тем, что было? Почему испугался новости? Не было ли в этом первоначальном чувстве растерянности отголоска страха перед переменами в своей судьбе? Признаться честно, самому себе - не столько беспокойство за судьбу дочери руководило его поведением, сколько мысль о том, что отныне жизнь его будет протекать иначе, придется принимать множество важных решений, которые сильно повлияют на его будущую жизнь…
Время от времени Кайо посматривал на Алексея, словно стараясь найти в его облике нечто ленинградское, свидетельство происхождения из далекого города его юности. Слушая речи Василия Васильевича, ловя встревоженные взгляды Иунэут, он вдруг уходил в воспоминания, такие отчетливые, красочные, похожие на чудные сновидения, как если бы такого в действительности не было в его жизни.