- Второе, - деловито продолжала Шура, - нужно продумать программу. Поскольку мы все народ работающий - нужно распределить обязанности. Виталий возьмет на себя музеи и поездки в Пушкин и Петергоф, я - памятные места города, а мама - магазины.
- А мне что? - спросил Петр Тимофеевич.
- А тебе, папочка, самое ответственное, самое почетнее задание: познакомить друзей с Чукотки с рабочим Ленинградом, с заводами, фабриками, ну и рассказать о славном революционном прошлом города. Без этого нельзя обойтись - серьезно продолжала Шура. - Много гостей приезжает в Ленинград, а какое впечатление увозят? Музеи, музеи, дворцы, фонтаны, а что делают настоящие ленинградцы - они толком и не знают. Может, только понаслышке.
- Это вам вроде партийного поручения, - заметил Виталий Феофанович.
Петр Тимофеевич серьезно ответил:
- Ты говоришь дело, дочка.
- Чтобы не терять времени, надо сейчас же отправляться за покупками, - решительно сказала Шура. - Составим список.
Прикинули, что купить, и спустились вниз, к стоявшему у подъезда "запорожцу".
За рулем зять выглядел внушительно. Обычно рядом с ним садилась Шура, но в тех редких случаях, когда в машину садился Петр Тимофеевич, Шура уступала ему место.
Для начала заехали на рынок за свежими овощами.
- Молодую картошку Елена Федоровна привезет, - заявил Петр Тимофеевич.
- Вот что значит иметь собственный огород! - заметил Виталий Феофанович. - Сюда бы еще Алексеево стадо - прямо натуральное хозяйство!
- Это точно! - в тон ему весело отозвался Петр Тимофеевич и с сожалением сказал: - Чего-чего, а оленьего мяса мне пробовать не приходилось.
- Есть идея! - Виталий Феофанович даже затормозил. - Давайте купим оленину!
- Да где ее найдешь в Ленинграде? - усомнился Петр Тимофеевич.
- В магазине "Дары природы", - сказал Виталий Феофанович.
Поехали в магазин "Дары природы".
В прохладном полуподвальном торговом зале было пусто и пахло землей. На полках рядами стояли банки с медом, с маринованными овощами, желтели плетеные лукошки с орехами, висели пучки каких-то сушеных трав.
- Оленье мясо есть? - вежливо осведомился Виталий Феофанович.
- Оленьего нет, - ответил продавец, - но есть кабанье, сайгачатина, имеются перепелиные яйца. Медицина очень рекомендует перепелиные яйца.
- Что будем брать? - спросил Виталий Феофанович, обращаясь к Шуре, которая брезгливо рассматривала темное мясо сайгака.
- Мясо сайгака тоже считается лечебным, - продолжал продавец. - Медицина рекомендует…
- У вас не магазин, а прямо аптека, - заметил Петр Тимофеевич.
- А что тут удивляться? - ответил продавец. - Продукты естественного происхождения, как известно, сохраняют больше витаминов и очень полезны для организма. Особенно рекомендуются людям среднего возраста.
- Мне не очень нравится и кабанье, и сайгачье мясо, - тихо сказала Шура отцу. - На вид уж больно непривлекательны.
- А нужно ли все это? - устало спросил Петр Тимофеевич. - Наверное, оленьего и другого мяса наши гости за всю жизнь вволю наелись, и мы их ничем не удивим. Думаю, что самое лучшее - это угостить их хорошим русским обедом.
- Есть идея! - сказал Виталий Феофанович, выводя машину на проспект.
- Ну? - повернулся к нему Петр Тимофеевич.
- Сготовить окрошку.
- Верно! - поддержал его Петр Тимофеевич.
Вернулись домой они уже поздно вечером.
Петр Тимофеевич открыл своим ключом квартиру. Елена Федоровна сидела за столом и листала энциклопедию.
- Где вы пропадаете? - накинулась она на вошедших. - Я тут вся извелась, ожидая.
- Покупками занимались, - ответил Петр Тимофеевич, - Ну, раз ты уже в курсе, выкладывай свои соображения.
- Погоди, мама, - Шура достала свернутый листок бумаги, - мы тут кое-что наметили.
Елена Федоровна выслушала все, прочитала написанное и возмущенно сказала:
- Да вы что? Кого собираетесь встречать - родственников или иностранную делегацию?
- Все-таки люди с Чукотки, - попыталась возразить Шура.
- Ну и что, что с Чукотки? Чукотка тоже советская земля. И люди там советские живут. Конечно, надо их встретить хорошо, но по-родственному, - уже более спокойным голосом продолжала Елена Федоровна. - А то напридумали - экскурсии на заводы, туда-сюда. Пусть просто поживут. Куда захотят - пусть туда и ходят.
- Но Эрмитаж им надо показать, съездить в Петергоф, - сказал Виталий Феофанович.
- Только если сами захотят, - повторила Елена Федоровна. - У меня лично от фонтанов голова болит. Куда как лучше привезти к нам в Рощино. Тишина, лес…
- Но ведь там удобств нет, - напомнила Шура.
- Будто у них в ярангах удобства!
- В газетах писали, что чукчи больше в ярангах не живут, - подсказал Виталий Феофанович.
- Мало ли что пишут в газетах.
- Да и Алеша вот в письме сообщает: квартиру дали в новом доме, - Петр Тимофеевич взял письмо, - со всеми удобствами.
- Ну, не понравится на даче - обратно в город поедут, - легко согласилась Елена Федоровна. - А делать из них делегацию - нечего!
- Пожалуй, верно, - неожиданно для всех первым согласился Виталий Феофанович. - Это даже было бы несколько оскорбительно.
Порешили на том, что все будет так, как сказала Елена Федоровна.
7
В районном центре, который Кайо не узнал, потому что не был там лет десять, все поразило его - и новые дома, и сам разросшийся поселок.
Когда он в детстве приехал сюда в пионерский лагерь, он первым делом подумал, что именно так должны выглядеть настоящие города. А всего-то здесь вдоль низкого берега залива стояло полтора десятка деревянных домов, среди которых невообразимо огромными зданиями выглядели интернат и больница. От берега, где возвышались высокие кучи каменного угля, к домам вели рельсы узкоколейки. Собаки, впряженные в вагонетку, шустро бежали меж рельсов, и каюр весело поглядывал по сторонам, пощелкивая бичом, покрикивая на свою удивительную упряжку. Вагонетка мчалась, колеса стучали по рельсам, а Кайо уже видел в своем воображении тундру, прорезанную по всем направлениям длинными железными полосами, по которым катились вагонетки не только с собачьими, но и с оленьими упряжками.
Здесь же Кайо впервые увидел автомобиль. Единственный грузовик работал на строительстве посадочной полосы на краю удивительного поселка. Машина возила гальку с морского берега. По вечерам и выходным дням все жители Кытрына выходили помогать строителям маленького аэродрома. Ходил туда и Кайо вместе со своими товарищами.
Кайо бродил по улицам, вспоминая свое детство, и в душе у него поднималось смешанное чувство сожаления о невозвратности прошлого и гордости оттого, что и здесь он приложил свои руки, строил вот эту посадочную площадку, которая, как говорили истомившиеся в ожидании пассажиры, теперь ни к черту не годилась.
Шел дождь, и самолета на Анадырь не было. Молодые нервничали, ругали погоду и авиацию и удивлялись спокойствию родителей.
- Все идет нормально, - повторил Кайо. - С погодой все равно ничего не сделаешь. Наладится - прилетит самолет.
В гостинице удалось занять комнату. Правда, время было спокойное - волна отпускников схлынула в мае-июне. Да и погода была благоприятная - полторы недели над Чукоткой было ясное небо, но вот, стоило семье Кайо тронуться в путь, - такая напасть.
Но приподнятое настроение не покидало Кайо. Оно появилось сразу, как он пустился в дорогу, в которую его позвало почти опрометчивое решение, словно бы мальчишеский порыв. Проницательная Иунэут заметила вслух:
- Ты как мальчишка стал.
- Правда, - согласился Кайо. - У меня такое чувство, словно время вернулось. Но вернулось совсем другим, каким я его хотел сделать много-много лет назад.
Мало старых, довоенной постройки домов осталось в районном центре. В конце двадцатых годов Чукотская культбаза была прообразом будущего. Это был своеобразный центр, откуда новое шло во все дальние уголки полуострова. Здесь стояла первая радиостанция, первая школа-интернат, первая больница - все самое первое, необычное. Тогда даже казалось, что многое никогда не привьется на Чукотке. Но это все самое новое и самое первое тех лет уже трудно отыскать среди современных зданий, а чудеса детских лет Кайо - ветродвигатель, добывавший невиданно яркий свет из сырого морского ветра, собачья железная дорога - исчезли так, что от них даже не осталось следов.
По улицам поселка бежали легковые и грузовые автомобили, работала большая дизельная электростанция, вынесенная далеко за поселок, на берег пресного озера.
Любопытно было бы вернуться нынешним взрослым в ту пору. И пусть молоденькие девушки из Янраная толпились бы возле самолета, впервые приземлившегося у моря, а Атык показывал бы летчику танец о полете. Но тогда и селение стало бы меньше и эти потемневшие, обветшавшие дома, как бы стыдящиеся своей старости и дряхлости, снова зажелтели бы свежим, еще не потемневшим деревом на неожиданно чистом берегу залива.
Здесь показывали первое звуковое кино "Василиса Прекрасная". Запомнилась баба-яга и сама Василиса - видимо, по контрасту. Сегодня можно улыбаться, вспоминая всякие смешные случаи тех лет, но если подумать - так это было трудное вхождение в новый мир, как бы мучительный обряд вступления в будущее их поколения. Сегодняшним легче и проще: это их жизнь с самого начала.
Здесь невдалеке находился собачий питомник, где, по мысли его устроителей, предполагалось вырастить новую породу ездовых собак и решить транспортную проблему Чукотского полуострова. Тогда авиация только еще появлялась. Считалось еще баловством летать в служебные командировки на самолете. Работники районных учреждений отправлялись в поездки где-то в ноябре-декабре, чтобы вернуться уже весной, в апреле-мае. И в этом никто не видел ничего героического, ничего необычного.
Собачьего питомника теперь нет.
Путаясь в переулках, Кайо вышел к берегу залива.
На противоположном берегу зеленела трава, и если отвлечься от того, что было за спиной, от шума автомобилей, проезжавших по пыльным улицам райцентра, все же можно увидеть то, что оставалось постоянным: прибой, дальние тундровые холмы, широкую гладь залива и острова…
Когда окончились дни отдыха в пионерском лагере, за ребятишками приехали вельботы - белые прекрасные лодки, которых ждали с нетерпением. Почему-то Кайо чувствовал себя очень усталым, хотя само собой подразумевалось, что в пионерском лагере он отдохнет. Но от множества непривычных вещей, действий, слов и даже пищи было ощущение большой сделанной работы: тело ныло от лежания на пружинных кроватях, ноги болели от непривычной обуви, кожа чесалась и саднила от частого мытья: умывались ведь два раза в день - утром и вечером, а в баню ходили раз в неделю, и к тому же носили не шкуры, а матерчатую одежду. Сверстники были еще в худшем положении: Кайо-то все же немного был подготовлен к такой жизни. Он не помнил своих родителей - они умерли в одночасье во время страшной опустошительной эпидемии, которая неведомо откуда пришла в тундровые стойбища. Кайо только смутно припоминал мертвую ярангу, остывшие тела людей, пугавшие сходством с ободранными оленьими тушами. Единственного оставшегося в живых маленького Кайо подобрали пастухи соседнего стойбища, дальние его родственники.
Мальчик с первого класса жил в улакском интернате, лишь летом в школьные каникулы возвращался в стойбище к дяде. В тундре текла размеренная, не похожая на приморскую жизнь. Но началась война, и было сделано грустное открытие, что несчастья сплачивают людей гораздо теснее и крепче, чем праздники. И в душе самого Кайо происходило зарождение чувства большой родины, простирающейся от берега студеного моря, от тундры, где кочевал колхоз, до далекой Москвы, до осажденного гитлеровцами Ленинграда.
Пробыв лето в пионерском лагере, Кайо почувствовал, что он может по-настоящему жить только в родной тундре, в своем собственном стойбище. Может быть, в той необузданной радости, которая охватила его, когда он ступил на берег Улака и оттуда направился пешком в дядино стойбище, и было начало его странных поступков.
Интересно, почему тогда это новое деревянное селение возбуждало только любопытство и не рождало желания жить в нем всегда или перестраивать свою жизнь так, чтобы сделать ее похожей на ту, которой жили сами работники первой культбазы на Чукотке? Может быть, оттого, что чукотский человек в те годы еще не был готов к стремительному отрыву от своего прошлого, которое тогда еще было живым настоящим? Разум принимал все новшества, а чувство часто отвергало очевидные преимущества, хотя чукчи всегда отличались трезвым взглядом на жизнь.
Теперь на берегу лежали штабеля строительного леса, кирпичи, детали сборного железобетона, лодки, какие-то большие металлические конструкции и горы пустых бочек, приготовленных для вывоза на материк. Да, это был другой берег, берег современной Чукотки, такой не похожий на тот, который покинул Кайо много лет назад.
Кайо повернулся спиной к заливу и медленно пошел вдоль складов к устью речки. У ног тихо плескалась вода, а ноги в непривычных ботинках, обутые уже для долгой ходьбы по улицам Ленинграда, цеплялись за камни, разъезжались в стороны. Кайо прошел уже довольно много, а устья все не было. Тогда он догадался, что речки-то самой уже давно нет. То есть она есть, но вся остается в районном центре, не донося до залива ни капли. Кайо вернулся, тщательно осмотрел берег и нашел уже еле заметное понижение в галечной гряде, бывшее место впадения речки в залив.
Почему-то исчезновение речки сильнее всего опечалило Кайо, ему больше не захотелось оставаться на берегу залива.
Иунэут встретила его с загадочным видом.
- Угадай, кто тебя искал?
- Не знаю, - ответил Кайо, тяжело опускаясь на кровать. - Нет сил гадать - устал.
- Узнаешь - усталость мигом пройдет, - задорно сказала Иунэут. Она видела, что Кайо действительно устал, но новость, которую Иунэут собиралась сообщить мужу, сулила радость. Кайо почуял это и выжидательно посмотрел, на жену.
Иунэут почувствовала нетерпение и нарочито спокойным, обычным голосом сказала:
- Тебя искал Тато.
- Какой Тато? - наморщил лоб Кайо.
- Директор здешней школы, Юрий Тато, - сказала Иунэут.
- Что же ты мне раньше не сказала! - накинулся на жену Кайо.
- Я тебе сразу сказала, как только ты вошел, - отозвалась Иунэут.
Ей не нравилось новое состояние мужа. Кайо и раньше не отличался особой разговорчивостью, но сейчас он стал каким-то странным.
- Где же он?
- Наверное, в школе, - ответила Иунэут.
Кайо быстро собрался.
Однако на старом месте школы не оказалось. Здесь стоил совершенно новый дом, а старая школа-интернат - гордость района, а может, всей Чукотки - бесследно исчезла, уступив место новому двухэтажному зданию с широкими окнами.
У Юрия Тато был просторный, светлый кабинет.
Он с любопытством глянул на Кайо и сказал:
- Здравствуй.
- Здравствуй, Тато.
Вот он каким стал, школьный друг, сосед по парте во все годы интернатской жизни!
Тато был в белой рубашке, в хорошем костюме, весь какой-то очень чистый.
- Давненько я тебя не видел, - сказал Тато.
- И я тебя тоже, - отозвался Кайо.
- Где же ты скрывался?
- Почему скрывался? - Кайо усмехнулся. - Жил в тундре, работал.
- Я слышал, - сказал Тато. - До сих пор не понимаю. Ну, хорошо, не мог закончить университет, но скрыться в тундре…
- Давай не будем об этом говорить, - попросил друга Кайо.
- Ну, ладно, - кивнул Тато, решив, что у Кайо какая-то особая тайна.
А Кайо вдруг пожалел о том, что пошел к другу, который всегда может спросить об этом. И недоумение будет стоять между ними, мешая откровенному разговору, затмевая сладость юношеских воспоминаний о том, как Тато и Кайо жили в улакском интернате, спали рядом, порой даже на одной кровати, топили прожорливую печку, мерзли на режущем ветру, пробиваясь с нартой, груженной углем, с тихоокеанского побережья на ледовитое…
Тато включил электрический чайник и на краешек стола поставил стаканы, поморщился - горячий чай жег пальцы, а Кайо с чувством превосходства думал о том, что вот у друга такие нежные пальцы, а у него, оленевода, так загрубели, что чувствуют только приятное тепло.
- Я все равно очень рад видеть тебя, - сказал Тато.
- Я тоже, - ответил Кайо.
В интернате они были неразлучны. Когда Тато уезжал на летние каникулы, Кайо тосковал по нему, как по родному человеку. Осенью, когда они встречались, со стороны, быть может, и не было заметно, что увиделись близкие друзья, но в глубине души своей каждый чувствовал волнение. Они старались быть всегда вместе, ходили рядом, если была какая-нибудь работа - делали вдвоем. При этом они часто могли и не говорить ни слова друг другу, присутствие друг друга было для них достаточным.
И сейчас, вспоминая себя в детстве, Кайо заново переживал эти чувства.
И голос Тато остался прежним. Голос, который в темной интернатской комнате повествовал о древних подвигах янракыннотских жителей, совершавших набеги на остров Святого Лаврентия. Тато знал множество исторических преданий, сказок, пословиц и поговорок. Он отлично писал сочинения и изложения, и учителя прочили ему деятельность на поприще литературы.
И вот Тато стал педагогом, учителем русского языка и литературы. Значит, укрепились его детские способности. Может, он даже и пишет?
- Ты расскажи, как жил, - попросил Тато. - Лет двадцать мы, наверное, не виделись.
- Даже больше, - ответил Кайо и удивился огромному отрезку времени, прошедшему для него в общем-то без больших, значительных событий. Вот разве только дочь… - Дочка у меня есть, - сказал Кайо. - Замуж вышла. За тангитана.
- Значит, скоро будешь дедушкой, - весело заметил Тато.
- Не буду! - вдруг сердито ответил Кайо.
- Но как? - развел руками Тато. - Это же неизбежно.
- Извини, - смутился Кайо. - Я не то хотел сказать. Дедом, конечно, буду в свое время. Может быть, даже очень скоро. Но дело совсем не в этом. Вот, может быть, ты меня поймешь… Я так тебе ответил потому, что сам себя сделал стариком. Понимаешь, я как-то остановился… В жизни своей остановился, - пояснил Кайо. - Стал просто жить так, как живется. Как растение или зверь. Всем доволен… Даже не доволен, а как бы тебе сказать, считал хорошо, что жизнь не меняется… Вот и дочь у меня. И ее хотел остановить, а она взяла и отделилась от меня…
- Ушла, что ли, она от вас? - сочувственно спросил Тато.
- Да нет, не ушла.
- Не понимаю.
- Жизнь у нее своя появилась, - ответил Кайо.
- Так ведь так и должно быть, - заметил Тато. - Как же иначе? У нее своя семья.
- Не в том смысле, - возразил Кайо. - Понимаешь, раньше она была как бы частью нашей жизни, даже вдали от нас. А вот когда она вернулась из медицинского училища, я сразу почувствовал, что она уже другая. Вроде бы ушла от нас… И я задумался, почему так случилось? И нашел ответ. Я виноват.