Подошел вагон, и Кайо поехал в свою молодость.
Он сразу же узнал площадь, хотя и здесь построили много новых домов. Что-то еще изменилось, но что именно - Кайо не мог точно определить.
Дорогу к старому знакомому дому он помнил так, что, не останавливаясь, прошел до самой двери квартиры, и только перед тем, как нажать звонок, вдруг засомневался. Как его встретит старая учительница? Сразу и не узнает: ведь прошло более четверти века.
Кайо услышал, как в глубине квартиры задребезжал звонок. Он ждал, пока откроется дверь, и думал, сколько же сейчас лет самой Наталье Кузьминичне, если она приехала в Улак уже сорокалетней, в тогдашнем представлении Кайо, - пожилой женщиной.
Дверь открылась, и перед Кайо предстал немолодой человек с небритым лицом, наполовину лысый.
- Здравствуйте, - растерянно произнес Кайо.
- Здравствуйте, - удивленно отозвался человек. - Вам кого? - Он пристально вглядывался в Кайо.
- Мне Наталью Кузьминичну, - ответил Кайо, - она жила здесь.
Человек еще раз пронзил Кайо пытливым взглядом и коротко сказал:
- Входите.
Кайо последовал за ним, прошел через полутемную прихожую, с бьющимся сердцем вспоминая, как он заходил сюда много-много лет назад.
На том же месте стоял столик с телефоном, а над ним - потускневшее зеркало.
Мужчина открыл дверь в комнату и пригласил Кайо войти.
Это была не та комната.
- Садитесь, - сказал мужчина. - Если я не ошибаюсь, вы с Чукотки?
- Да, - ответил Кайо.
- Наталья Кузьминична умерла семь лет назад, - сказал мужчина.
Холодом повеяло на Кайо от этих слов. Он некоторое время сидел, не зная, что сказать. Что говорят русские в таких случаях?
- Я очень жалею, - медленно произнес Кайо.
- Вы у нее учились?
Кайо молча кивнул и сказал:
- Я и тут учился, в Ленинграде, заходил сюда…
- Так я же вас знаю! - оживленно воскликнул мужчина. - Помните, может быть, племянника Натальи Кузьминичны - Гришу?
Так вот он какой стал, Гриша. Сразу и не узнать. Трудно поверить, что этот человек когда-то был молоденьким, худеньким застенчивым парнем, приглашавшим Кайо поработать на Кировском заводе подсобником.
- Столько лет прошло, - заметил Кайо.
- Да, больше четверти века, - согласился Гриша, - А я вот здесь еще живу. Женился, дети выросли. Сам работаю на том же заводе, инженер-технолог. Сегодня отдыхаю. А как вы живете?
- Так, - ответил Кайо. Он все еще думал о печальной новости, о смерти своей учительницы. - Скромно живем. Я ведь тогда уехал, не мог учиться дальше по болезни. Тоже женился, дочку выдал замуж за ленинградца, поэтому и приехал.
- Подождите, - Гриша поднялся, скрылся на некоторое время и вернулся со старым альбомом. - Вот здесь чукотские снимки Натальи Кузьминичны. Вы посмотрите, а я пока поставлю чайник.
Кайо листал альбом и видел старый Улак, которого уже давно нет: два ряда яранг на берегу моря, подставки из китовых костей, на которых сушились моржовые кожи, лежали нарты, байдары, вельботы. Вот здание старой школы. У окон, смотревших в сторону лагуны, группа учеников: маленькие ребятишки и девчата. Среди них - Наталья Кузьминична. Почему он решил, что она была старой женщиной? Вот здесь, на фотографии, она совсем молоденькая, она весело смеется, на ней белая косынка… А вот и сам Кайо. Он стоит в конце ряда. Вот яранга Рычыпа. У входа старик с трубкой. Чубук у трубки толстенный. Это собственное изобретение Рычыпа. В чубук старик закладывал стружки, которые постепенно пропитывались табачным соком, так что их потом можно было курить.
Гриша, которого, наверное, давно звали по имени и отчеству, внес чайник и быстро приготовил все к чаепитию.
- Покойная тетя очень любила рассматривать эти фотографии, - заметил он.
- Всего этого давно нет! - невольно вырвалось у Кайо.
- Да, - кивнул Гриша. - Наталья Кузьминична часто говорила: "Чукотка сейчас совсем не та". Пейте чай… Она любила чай… Крепкий, называла его чукотским.
Когда Кайо собрался уходить, Гриша сказал:
- Можете взять на память этот альбом.
Кайо стал отказываться.
- Послушайте меня, - сказал Гриша. - Наталья Кузьминична была так предана вашей родине, что мне было бы очень приятно сделать что-нибудь приятное для вас. Я возьму отсюда только несколько фотографий, где есть она, а остальные можете взять. И мне будет приятно, поверьте.
Кайо повертел в руках альбом. Снова перелистал. Отказываться дальше было бы просто глупо.
- Большое спасибо, - сказал он.
- Вам спасибо, - ответил Гриша. - Спасибо, что не забыли свою учительницу…
Он некоторое время помолчал.
- Я очень многим обязан ей. По существу, она мне заменила мать, а потом была бабушкой и воспитательницей, нянькой моим детям.
- Она была настоящая ленинградка, - сказал Кайо.
Гриша кивнул.
Кайо вышел на улицу. Сияло солнце. Вокруг кипела жизнь, проносились автомашины, звенели трамваи. И все это пронизывало воспоминание об учительнице, заронившей в душу Кайо любовь к этому городу.
Крепко прижимая к себе старый, в плюшевом переплете альбом, Кайо спустился в прохладное подземелье метро.
11
Из глубины квартиры слышалась песня:
Позарастали стежки-дорожки,
Где проходили милого ножки.
Позарастали мохом-травою…
Кайо нашел Иунэут на кухне. Она мыла посуду и пела. Лицо у нее было довольное, совсем не такое, как вчера. В цветастом халатике у нее был такой вид, словно она всю жизнь жила в городской ленинградской квартире и мыла посуду горячей водой, беспрерывно текущей из крана.
Заметив мужа, Иунэут засмущалась и перестала петь.
- Вот ты и пришел! - сказала она по-чукотски.
- Гулял по городу, - отозвался Кайо. - А где все люди?
- Пошли по магазинам. А я вызвалась убрать в квартире. Это так интересно!
- Что тут может быть интересного? - полюбопытствовал Кайо.
- Много! - ответила Иунэут. - Пылесос! Гудит как пурга, называется "буран". Пол натерла. Мазью, как вазелином. Видишь, как блестит?
В бытность студентом, он тоже натирал полы в общежитии. Но это делалось ногами, и работа эта была довольно тяжелой и нудной.
- А мыть посуду - одно удовольствие, - продолжала Иунэут.
Кайо снял ботинки, нашел большие разношенные шлепанцы и обследовал квартиру. Иунэут постаралась на совесть. Нигде ни пылинки. Пол матово блестел, и войлочные подошвы скользили по нему, как по льду.
- Хочешь чаю? - спросила из кухни Иунэут.
- Хочу, - ответил Кайо.
Он сел на табуретку и устало вытянул ноги под столом.
Иунэут налила чай, пододвинула мужу вазу с вареньем и достала из холодильника вчерашний торт.
- Устал ходить? - сочувственно спросила Иунэут.
- Нет, не устал, - ответил Кайо. - В метро ехал. Заходил к старой учительнице. Помнишь, я о ней тебе рассказывал?
- Которая учила английскому?.. Как она тебя встретила?
- Умерла она, - вздохнул Кайо. - Семь лет назад… Родственник ее альбом мне подарил. Вот, погляди.
Иунэут пристально разглядывала фотографии, вздыхала, иногда спрашивала.
Кайо смотрел на жену. Кажется, его опасения, что Иунэут будет чувствовать себя неловко в новом, пока еще чужом доме, были напрасны. Она держалась, как настоящая хозяйка, уверенно, с достоинством.
Ему нравилось смотреть на Иунэут, и он подумал, что она, как и он сам (поспешил он тут же заметить про себя), еще совсем молодая и выглядит гораздо моложе своих лет. А здесь, в городе, она выглядела еще моложе. Неужто кэркэр так старит? Конечно, тундровое хозяйство - это не кухня с белыми кафельными стенами, с газовой плитой, да такой, что даже есть градусник и стеклянное окошечко, чтобы видеть, как печется пирог, с горячей водой и всякими приспособлениями. Половину бы всего этого в жилище оленевода, чтобы он тоже жил по-современному, по-человечески в своей тундре. Наверное, это не так уж сложно, если созданы хорошие домики для дрейфующих станций, для антарктических зимовщиков…
- Хотела бы, чтобы в тундре было, как здесь? - спросил Кайо, чувствуя что-то вроде ревности оттого, что Иунэут здесь нравилось.
- Разве это возможно? - с сомнением покачала головой Иунэут.
- А почему нет? - возразил Кайо. - Надо только как следует взяться.
Он пил чай и думал, что, может быть, он и сам виноват, что в тундре еще не все так хорошо. Ничего не просил, не требовал, не предлагал, всем был доволен. Даже иной раз подавляя желания, старался, чтобы их было как можно меньше, следуя где-то вычитанному философскому учению о счастливом человеке как о человеке с минимумом желаний.
Что значит "минимум желаний"? Это у животного самый минимум, и то не у всякого! Выходит, Кайо, не сознавая того сам, пятился назад, считая себя в то же время современным человеком?
- Вот вернемся домой и возьмемся за дело как следует! - уверенно сказал Кайо, ставя вверх дном выпитую до дна чашку. - У нас теперь есть молодая подмога - Маюнна и Алексей. Уж они-то не захотят жить в яранге!
- Не только в яранге, но даже и в Улаке им не захочется жить, - сказала Иунэут.
- Это почему?
- Разговор такой слышала, - ответила уклончиво Иунэут.
- Какой разговор? - насторожился Кайо.
- Они тут рассуждали, как будут дальше жить, - нехотя принялась рассказывать Иунэут. - Алексей собирается поступать в строительный институт, а Маюнну склоняет к тому, чтобы она сдавала экзамен в медицинский. Да тут еще Виталий Феофанович вмешался. Он ведь большой доктор. Фтизиатр называется…
Иунэут уверенно произнесла это новое слово.
- Что ж мы, - растерянно произнес Кайо, - совсем одни в тундре останемся? Они о нас даже и не думают. И родители тоже… Взяли отобрали у нас Маюнну - а нам ничего! Как же так? Несправедливо!
Горячая обида захлестнула сердце Кайо, затмила свет. Обидно не то, что Маюнна и Алексей решили остаться в Ленинграде, а то, что все это обсуждалось за спиной Кайо, словно он сторонний.
Что же получается? Кайо привез их в Ленинград, вернее сказать, сам их уговорил поехать, а они тут сговариваются за его спиной. Ладно Алексей - он приехал на свою родину, в родной город, к своим родителям, но Маюнна!
- Что ты такой стал скучный? - участливо спросила Иунэут.
- Зря мы сюда приехали, - с горечью произнес Кайо.
- Только что, говорил другое, - заметила Иунэут.
- Откуда я знал, что так выйдет? - уныло сказал Кайо и вспомнил утренний разговор с Петром Тимофеевичем.
Судя по всему, сам Петр Тимофеевич ничего не знает о намерениях молодых.
Но каков Виталий Феофанович! Из всех он для Кайо был самый непонятный. Может быть, потому что очень такой… как бы это сказать - подчеркнуто внимательный, вежливый. Наверное, таким и должен быть хороший врач. Тем более фтизиатр.
О врачах-туберкулезниках Кайо сохранил самые лучшие воспоминания. Они какими-то едва уловимыми чертами отличались от других врачей. Может быть, оттого, что им приходилось долго, иногда годами лечить своих больных, которые в те времена, когда болел Кайо, все-таки в большинстве случаев умирали. Как не вспомнить доктора Сергея Владимировича Петрова, который лечил его. Доктор только что вернулся с войны, под его халатом виднелся офицерский китель, да и по улице Петров ходил в шинели - это видел Кайо, чья койка находилась у самого окна, выходившего на площадь Льва Толстого…
- А этот разговор про институты они всерьез вели? - осторожно спросил Кайо.
- Всерьез, - не задумываясь, ответила Иунэут.
- А ты знаешь, что это такое? - строго спросил Кайо;
- Не знаю, - испуганно ответила Иунэут и встревоженно взглянула на мужа.
- Это значит, что мы насовсем потеряем Маюнну, - ответил Кайо. - Ты не знаешь, как прилипчива городская жизнь. Вот ты узнала только самое маленькое удовольствие - увидела, как легко убирать квартиру. Утром встала, включила пылесос, вазелином натерла полы. Посуду мыть - открыла кран - горячая вода. Это тебе не в яранге жить. Там, что ни день, надо снимать полог, выколачивать на снегу, студить на ветру постели. Летом хоть речка рядом течет, а зимой сколько надо помучиться над костром или примусом, чтобы добыть воду… А если пурга затянется на несколько дней да ветер будет валить ярангу… Да, это не ленинградская квартира…
- Кайо, что ты говоришь? - попыталась возразить Иунэут.
- Это только маленькие удовольствия, - продолжал Кайо. - Захотелось поразвлечься - включил телевизор.
- Телевизор и в Анадыре есть, Говорят, скоро и в тундру проведут, - сказала Иунэут.
- А театр? Его не привезут в тундру и не поставят на берегу Иони…
- Приезжал же ансамбль цыган, - робко напомнила Иунэут.
- Что цыгане! - махнул рукой Кайо. - Они такие же кочевники, как мы, оленеводы. Вот оперу или, скажем, балет ты уже никаким пыжиком не заманишь. А еще - магазины…
В прихожей послышались голоса. В квартиру ворвалась нагруженная покупками Маюнна и восторженно закричала:
- Папа! Мама! Здесь такие магазины! Глаза разбегаются!
Кайо многозначительно посмотрел на Иунэут.
- Я всем купила подарки, - продолжала Маюнна. - Папа, вот тебе новый широкий галстук. Самый модный. В очереди стояла за ним. Тебе, мама, такое купила! Ты и не мечтала об этом!
- Вера Ивановна! - укоризненно сказала Елена Федоровна. - Мы же договорились… Я бы сама помыла посуду. Отдыхали бы, набирались сил. Ну зачем же так?
- У нас силы есть, - недовольно пробурчал Кайо.
- Берегли бы для тундры, - сказала Елена Федоровна.
- Это верно, - кивнул Кайо. - Там сил больше надо. - И еще раз многозначительно посмотрел на Иунэут.
Алексей не принимал участия в разговоре. Он молча перетаскивал покупки в комнату.
Разобравшись с пакетами и свертками, женщины принялись готовить обед.
Кайо ждал, что кто-нибудь заговорит о молодых, но все вели себя так, словно ничего не случилось. Или то, что они втихомолку решили, вовсе не касалось его?
Обида с новой силой захватила Кайо. Он уединился в отведенной им комнате и прилег.
Как же он такого не предусмотрел? А ведь много ума и не надо, чтобы сообразить, что молодые просто не упустят такого случая. Вот сегодня он сам ехал по городу и везде видел огромные щиты возле институтов с объявлениями о приеме студентов. Весь город полон молодежи - столько озабоченных молодых лиц. А в парках почти все скамейки заняты парнями и девушками с учебниками в руках.
Глупо, конечно, противиться естественному и законному желанию молодых продолжать учение.
Разве он сам не был таким? Кайо встал с кровати, достал альбом и принялся листать. Он еще раз пристально вгляделся в лица своих школьных товарищей и в здание школы. На этой стене он выжег, удивляясь чуду, с помощью большой лупы слова: "Сегодня 20 мая 1939 года прилетели утки". Тонкий солнечный луч писал, как карандаш, оставляя за собой дымящийся след. Бывая в Улаке и проходя мимо школы, Кайо каждый раз останавливался возле южной стены и читал эти слова. Сейчас они уже едва различимы.
А потом появилась Наталья Кузьминична с ее удивительными рассказами о Ленинграде.
Вот она стоит с учениками на берегу моря. В этот день вельботы тащили к берегу убитого кита. Все радовались, потому что кит означал сытую зимовку, тепло в ярангах, хорошую кормежку для зимних помощников человека - собак.
Но если Алексей и Маюнна останутся в Ленинграде… Как пусто и скучно станет жить. Можно бы поговорить с ними, но что им сказать? Любой довод покажется им неубедительным.
Кайо положил альбом рядом и закрыл глаза. Перед ним возник старый Улак и сам Кайо, впервые идущий в школу с сумкой из нерпичьей кожи.
Кайо и не заметил, как уснул, а проснулся, когда Иунэут позвала его обедать.
Петр Тимофеевич уже пришел с работы.
- Я достал пропуск тебе на завод! - весело заявил он и помахал перед Кайо бумажкой. - Пришлось обращаться в отдел внешних сношений, будто ты иностранец какой!
К обеду подъехали Шура, Виталий Феофанович, и вся семья была в сборе.
Говорили о покупках, строили планы поездки за город, в Рощино, но никто ни словом не обмолвился о том, что задумали Маюнна и Алексей.
А может быть, Иунэут все это померещилось?
Поздно вечером, когда Шура с мужем уехали и все стали укладываться спать, Кайо позвал Петра Тимофеевича на кухню.
12
- Подать вам что-нибудь? - спросила Елена Федоровна.
- По стакану чая, и оставь нас, - ответил Петр Тимофеевич, чувствуя, что предстоит серьезный разговор.
- Надо поговорить о наших детях, - сказал Кайо.
- Пора, - отозвался Петр Тимофеевич.
Он пододвинул свату чашку чая и приготовился внимательно слушать. Кайо, наоборот, ждал, что скажет Петр Тимофеевич. Они сидели так некоторое время, прихлебывая чай и вопросительно поглядывая друг на друга. Кайо мысленно уже готовился возражать Петру Тимофеевичу. Если сказано будет, что детям лучше жить в Ленинграде, потому что здесь им хорошо, удобно, спокойно, то возразить надо будет так: все это верно, конечно, Ленинград не сравнить с тундрой и даже Улаку далеко до самого захудалого ленинградского пригорода. Наверное, многим хотелось бы жить в этом чудесном городе. Но настоящий человек устроен так, что всегда старается, чтобы и место, даже такое вроде бы неудобное для человеческого существования, как арктическая земля, было украшено живущим на нем человеком. Что будет с человечеством, если каждый, вместо того чтобы работать на своей земле, будет искать уже обжитое место, приготовленное для приятного существования? А бежать от трудной жизни молодым - это им не на пользу… Интересно, что скажет на это Петр Тимофеевич? Конечно, он любит своего сына, соскучился, не видел два года. Хочется отцу, чтобы, его дитя жило в родном доме, чтобы чувствовалось, что жизнь продолжается.
Петр Тимофеевич смотрел на Кайо. Ну что ему сказать? В душе такое теплое, большое, доброе чувство, что даже как-то неловко, боязно показаться смешным перед этим удивительным человеком, в котором словно бы смешались тысячелетия. Да, Кайо вырос и стал таким в тундре, в трудных и часто жестоких условиях. Наверное, чувство, которое он испытывает к своему ребенку, немного иное, быть может больше связанное с инстинктом… Может быть, это и хорошо… И было бы жестоко отбирать у него Маюнну. Наверное, надо, чтобы Алексей и Маюнна оставались бы вместе с ним. Правда, как тогда быть с институтом?
У Алешки нет настоящей специальности, хотя в армии научился и плотничать, и класть кирпичи. Строительное дело ему по душе. Вечная специальность. Сколько будет существовать человек - он всегда будет строить новое, улучшать старое… Да и Маюннино дело хорошее, близкое к Яковлевым - медицина. Здоровье у человека - главное богатство, и те, кто хранит его и оберегает, уважаемые люди.
Петр Тимофеевич посмотрел на молчащего Павла Кайо и подумал, что в своих мыслях он отклонился от будущего предмета разговора.
- Еще налить? - спросил Петр Тимофеевич.
- Пожалуйста, - ответил Кайо и подумал: "Молчит, потому что чувствует, что неправ. Может, даже придумывает, как бы сказать так, чтобы не обидеть, а детей оставить в Ленинграде".