Нанок вглядывался в лица танцующих, всматривался в движения, не замечая, как сам начинает слегка дергаться в такт ударам барабана. Он нашел Марину. Она танцевала напротив высокого русского парня.
И вдруг Нанок догадался, почему здесь любят именно этот танец. В этих движениях и в том, что танцующие стояли друг против друга, было много от старинных эскимосских танцев, от тех древних движений под ритмичный звон бубнов с натянутой желтой кожей моржового желудка, бубнов, которые повествовали об отваге морских охотников, о том, что окружало людей моря - о птицах, волнах, морских льдах, островах, туманах, прибое, о бурях и покойной тишине после ненастья.
Он смотрел на Марину и представлял ее в камлейке, с широкими цветными полосами по подолу, стоящую перед старым Нутетеиным, который бил в бубен и пел свою знаменитую песню о чайке, борющейся с бурей.
Вспомнил Зину Канталину из тундрового стойбища, услышал ее голос из темноты мехового полога, увидел ее лицо, кроткие глаза, похожие на глаза важенки. Интересно, сумела бы она станцевать этот танец? Конечно, сумела бы!
Музыка резко и неожиданно оборвалась, и танцующие застыли на мгновение друг перед другом, устало улыбаясь, мысленно переживая наслаждение, которое они только что испытывали.
Марина подошла к Наноку и задорно спросила:
- А ты почему не танцуешь?
- Ты же знаешь, что я не очень приспособлен к этому.
- В Ленинграде мог бы и научиться.
- Некогда было.
- Некогда, некогда, - задумчиво нараспев произнесла Марина.
Подошел светловолосый русский.
- Знакомься - Сергей Наволочкин, - представила его Марина. - А это Максим Нанок, мой земляк и школьный друг, теперь ученый человек, научный работник.
- Сергей, пастух оленеводческой бригады номер пять, - подчеркнуто официально произнес русский, пожимая руку Наноку.
Заиграли медленный танец. Сергей просительно посмотрел на Марину, даже протянул руку, но девушка быстро произнесла:
- Нет, Сергей, я сегодня больше танцевать не буду. Нанок, пойдем.
Сергей, очень удивленный, так и остался стоять, а Нанок последовал за девушкой.
Марина шла уверенно, широко шагая по траве, напрямик, минуя тропку.
Она шла к морю мимо корпусов зверофермы, мимо строящейся котельной, спускалась смело, рискуя сорваться с травянистого склона. Луна висела над морем, и справа, как безмолвная толпа одетых в металл людей, стояли бесчисленные железные бочки.
Все явственнее доносился шум прибоя.
- Давай руку, а то упадешь, - Марина крепко схватила Нанока, и через несколько шагов они ступили на галечный берег.
Марина шла к скалам. Нагнувшись, она подобрала листок морской капусты, куснула и протянула Наноку. Морская капуста напоминала свежепросоленные огурцы, но пахла йодом.
- Хорошо здесь ночью, у моря, - тихо сказала Марина.
- Ты часто сюда ходишь?
- Когда хорошая погода. В шторм тут может ударить волной.
- С этим русским парнем?
- С ним.
- Как он попал в оленеводы?
- Был комсомольский призыв. Сначала много ребят - кто из армии, кто из городов - пошли в тундру. Сейчас почти все разбежались, осталось несколько человек, Сергей заочно учится в Магаданском сельхозтехникуме. Он хороший парень, - сказала она после некоторой паузы. - Говорит по-чукотски, сейчас учит эскимосский. Смешной немного.
- Любишь его?
- Еще не знаю.
Помолчали.
Морской ветер усилился. Резкий запах йода и соленой воды удивительно освежающе действовал на голову. У Нанока на душе было ясно.
- Я вот о чем хотела с тобой поговорить, - начала Марина. - Многие наши науканцы до сих пор считают, что мы предназначены друг для друга. Меня даже иной раз укоряют, что встречаюсь с Сергеем… Что мне делать?
- А что ты от меня хочешь? - удивленно спросил Нанок.
- Я даже толком и не знаю, - нерешительно ответила Марина. - Ведь лично я тебе никакого обещания не давала, да и ты вроде тоже…
- Что - тоже?
- Ну, как тебе сказать… Чувств у тебя ко мне ведь никаких нет, не правда ли?
- Английский язык в школе изучаешь?
- При чем тут английский язык?
- Да вот эта приставка в конце фразы - "не правда ли" - типична для английского языка.
- У меня в школе, если ты помнишь, выше тройки по английскому не было.
- Извини, забыл.
- Ну так как нам быть? - Марина остановилась и посмотрела в глаза Наноку.
Да, она, пожалуй, очень красивая. Что-то вроде сожаления шевельнулось в душе Нанока. Наверное, Сергей будет счастлив, да и Марина, судя по всему, любит его. И все же что-то мешало ответить сразу.
- Старинные обычаи, - начал он медленно, словно бы издалека, - не все были плохими. Если бы жизненные правила, стихийно сложившиеся на протяжении многих веков, были против человека, наши народы не смогли бы существовать в этих условиях. Наверное, в том, что люди как бы предсказывали и такие союзы, была своя мудрость…
- Нанок, - в голосе Марины слышалась мольба, - не говори так по-ученому. Ты для меня не чужой человек, поймешь меня. До встречи с Сергеем я где-то в глубине души впрямь считала себя предназначенной тебе. Но ведь сейчас все это глупо.
- Не так уж глупо, - весело ответил Нанок и взял ее руку.
- Ты что? Что ты?
- Марина, я не хочу, чтобы ты насовсем уходила из моей жизни. Раз так получилось, оставайся тогда, оставайся тогда…
- Ты что? Что ты? - в смятении повторила Марина.
- Оставайся моей сестрой…
- Сестрой?
- Да, сестрой, - весело повторил Нанок. - И такое бывало в старом эскимосском обществе.
- Нареченная сестра, - тихо произнесла Марина.
- Ну вот, а тебе желаю счастья с оленным человеком Сергеем Наволочкиным.
- Спасибо, Нанок, - Марина рванулась к парню и крепко, в губы, поцеловала его.
На обратном пути, когда, помогая друг другу, они поднимались по крутому склону, оставляя на этот раз слева безмолвную толпу железных бочек, Марина спросила:
- Ты надолго сюда?
- Послезавтра уеду.
- Куда?
- В Чаплино. Мне надо купить ярангу.
- Ярангу?
- Для музея. Мы уже подготовили площадку. Хотим поставить ярангу, чтобы люди видели, как мы жили, откуда вышли на свет.
В Провиденской гостинице Нанок сел писать первое письмо Зине Канталиной. Написав обращение и поставив восклицательный знак, Нанок остановился и глянул в окно. В бухте стояли корабли. Они выстроились на рейде в ожидании ледокола, который должен повести их в Чаунскую губу. В порту, находящемся под окнами гостиницы, грохотали лебедки и краны, гудели автомашины. Ревел бульдозер, ровняя гору угля.
Странное состояние было у Нанока. Он силился вспомнить какое-нибудь хорошее слово, но в памяти возникало совсем другое - синий вечер в Наукане, далекая песня моторов и едва видимые в морской дали вельботы. Они тащили кита, и путь их к родному берегу был долог.
Нанок сидел на большом камне и слушал сказку, которую рассказывала бабушка Асыколя. Это было повествование о двух молодых людях, чья преданность друг другу позволила им выдержать самые тяжелые испытания.
"Они жили в маленьком нынлю в том месте, где берег понижается и легко можно спустить к воде каяк. В те годы и на нашем берегу охотились на этих маленьких лодочках, сшитых из лахтачьей кожи. Человек в каяке плавал не хуже моржа, однако опасность подстерегала того, кто был неосторожен: острый клык или зуб могли прорвать кожу, и тогда охотник шел ко дну, словно каменный жирник.
Каждый вечер женщина ожидала мужа, стоя на высоком берегу. Солнце садилось в воду, и на фоне блестящего диска возникала маленькая темная точка. Если она медленно приближалась к берегу - значит, охотник возвращался с добычей. Но и в случае неудачи он не спешил…
Каждый вечер тревожилась женщина. И однажды муж не вернулся. Напрасно прождала его хозяйка нынлю. Лишь ненадолго она возвращалась в жилище, чтобы накормить троих маленьких сыновей. С приходом льдов надежды на возвращение мужа и кормильца угасли навсегда. Пришлось женщине самой идти на ледовую охоту и добывать зверя, чтобы накормить детей. Понемногу горе сгладилось заботами о пище, и только привычка женщины каждый вечер выходить к берегу и ждать осталась…"
Подошедшие вельботы не дали договорить сказку, но Нанок потом дослушал ее уже в другом пересказе, где говорилось, что, выросши, дети погибшего охотника поклялись никогда не охотиться в одиночку и построили большую байдару.
В те годы Нанок все видел вокруг как бы более отчетливо. Каждую складку на склонах сопок, каждый камень и сухой листок, принесенный ветром на поверхность ледника…
К позднему вечеру на листке бумаги темнела лишь первая строка. Нанок зажег свет.
Шум в порту поутих.
Нанок вернулся к столу.
Как пишутся письма? Как отобрать из множества рвущихся наружу слов самые значительные и нужные?
Поздно ночью Нанок заклеил конверт и надписал адрес: Анадырь, Государственный ансамбль "Эргырон", Канталиной З.
6
Через несколько дней после отъезда Нанока Зина по радиотелефону получила из ансамбля вызов. Собралась быстро и на вездеходе выехала в Провидение.
Брат подвел вездеход прямо к зданию Провиденского аэропорта. Зина, разузнав, что раньше завтрашнего дня рейса на Анадырь не будет, села на катер и поплыла на другой берег бухты навестить своих давних знакомых.
Катер шел мимо больших пароходов, выстроившихся в длину посередине бухты. Зина стояла на палубе и думала, что через день-два снова начнется беспокойная жизнь: нескончаемые переезды, репетиции, концерты, усталость, сладкая усталость, разочарования, радости, словом, каждодневная работа. Жизнь в тундре представлялась уже каким-то далеким прошлым, приятным сном. Олени, ручей под холмом, яранги и теплый меховой полог, тихие вечера, вдруг резко нарушаемые громким голосом радиоприемника… И этот странный парень Нанок. Ученый-историк… В школе Зина увлекалась историей, но совсем не той, какой занимался молодой эскимос. Ее больше интересовала придворная жизнь в европейских феодальных государствах. Может быть, оттого, что она много читала Шекспира.
Зина вспоминала неловкое молчание Нанока, его неуклюжесть, особенно когда он прощался… Писать обещал. Что-то говорил о портрете.
Зина вынула из сумочки пудреницу и глянула в крохотное зеркало. Ничего особенного.
Из порта пахнуло машинным запахом, мокрым каменным углем и теплым металлом.
Совсем другие запахи, чем в тундре.
И все-таки что-то теплое осталось в душе от общения с Наноком. Он совсем не похож на других. Спал в пологе, как мышь, не слышно было. В ту ночь Зина просыпалась несколько раз, и надо было совсем затаить собственное дыхание, чтобы услышать легкое посапывание парня, словно спал не взрослый мужчина, а младенец.
Это был последний рейс катера, и пассажиров набралось порядочно. Зина сошла на берег, поднялась на улицу Дежнева, вымощенную бетонными плитами, и направилась мимо кинотеатра и продовольственного магазина в знакомый дом, смотрящий окнами на бухту. Зина поднялась на второй этаж и позвонила. Здесь со своими детьми жила Ансима, единственная, пожалуй, из коренных жителей Провидения.
- Заходите, дверь открыта! - услышала Зина знакомый голос одной из дочерей Ансимы.
Ансима сидела на диване, что-то дошивала, а рядом с ней на стуле - Нанок!
Он повернул голову к двери и застыл в изумлении.
- А-а, Зина Канталина приехала! - обрадовалась Ансима. - А мы-то думали, ты на гастролях. В отпуске была, что ли?
Зина, не сводя удивленного взгляда с Максима Нанока, ответила:
- В тундре была у своих.
- Не дело это у вас, - осуждающе сказала Ансима. - Все настоящие люди отдыхают в Крыму или на Кавказе, а вы - в тундре. Вот и моя Тамара. Вместо курорта едет сюда.
Тамара усмехнулась:
- Дома - лучше всякого курорта.
Нанок смотрел на Зину и чувствовал, что ему становится жарко.
Зина тоже была в замешательстве и, чтобы окончательно не смущать парня, отправилась следом за Тамарой на кухню.
Ансима снова взялась за шитье и принялась дальше расспрашивать Нанока о жизни в Нунямо.
- Морж идет?
- Морж идет, - отвечал Нанок, думая о том, читала ли письмо Зина. За это время, пока он был в заливе Лаврентия, потом в Нунямо, можно слетать не один раз в Анадырь. Но по всему видать, Зина только что из тундры. Он что-то невпопад ответил Ансиме, и та удивленно поглядела на парня поверх очков.
- Ты, наверное, голодный?
- Да нет, сыт я, - уверил Нанок.
- Слышала я, ты собирателем старья стал? - спросила Ансима Нанока, когда все перебрались в просторную кухню ужинать.
Зина улыбнулась, не глядя на Нанока.
- Почти так.
- Нанок - научный сотрудник музея, и собирает он не старье, а памятники культуры, - назидательно произнесла Тамара.
- Старые памятники? - переспросила Ансима.
- Не только старые, - ответил Нанок. - Я бы с удовольствием приобрел для музея и ваши работы.
- Ты лучше вот что скажи начальству: почему так долго не вывозят металлолом? А? Все скоро превратится в ржавую труху. Собирали, собирали, а потом бросили на берегу. Некрасиво это, неграмотно!
Зина посматривала на Нанока и улыбалась чуть заметно, глазами и едва уловимыми движениями уголков рта. Наверное, она не получила письмо. А хорошо бы сказать ей вслух, все, что написано на бумаге. Но как это сделать? Да и ни за что ему все равно не решиться на это. Интересно, эта робость - только у него или у эскимосов вообще не принято распространяться насчет своих чувств?..
Ансима оглядела стол, брезгливо сморщила нос и сказала:
- Зимой приезжай, Нанок. Угощу тебя мороженой нерпичьей печенкой. Истолчем ее в ступе с жиром! Вот это еда!
- Мама держит эту ступу, - Тамара показала на каменную ступу, выдолбленную из крепкого камня.
- Мне тоже нужна ступа, - сказал Нанок.
- Что вы будете там толочь? - спросила Ансима.
- Мы хотим в нашем музее показать, как жили и как живут чукчи и эскимосы, - принялся объяснять Нанок.
- Чего в музей ходить - садись на вельбот, на самолет или вертолет, поезжай по селам и стойбищам - да смотри. Сегодня все можно увидеть - и прошлое, и сегодняшнее, а некоторые так в будущем живут.
- Музей нужен людям, - назидательно сказала Тамара. - Вот поедем с тобой в Москву, уж повожу тебя по музеям!
- В Москве, наверное, есть места поинтереснее.
- Нанок изучает историю нашего народа, собирает все, что есть важного, что создали эскимосы много лет назад. Это очень нужное дело, - объяснила Тамара.
- Истории, конечно, надо знать, - оживилась Ансима. - Ты помнишь Рытыр?
Нанок кивнул. Эта женщина долгое время жила в Провидении, а в прошлом году умерла. Родом она была из Уэлена, и оттуда последовала сюда за дочерью, вышедшей замуж за русского моряка.
- Рытыр мне рассказывала об оборотнях - тэрыкы, которые бывали в Уэлене в начале сороковых годов…
Рассказы об оборотнях, людях, превратившихся в полуживотных, были очень распространены на Северо-Востоке. Считалось, что ими становятся охотники, попавшие в беду и долго скитавшиеся во льдах. Они теряют человеческий облик и даже обрастают короткой жесткой шерстью, как у лахтака.
- Так вот, в сороковых годах уэленские жители начали замечать, что из мясных ям исчезает копальхен, - продолжала Ансима. - Кто-то его брал! Кто-то снимал, с крыш яранг сушеное моржовое мясо - кыкватоль. Ехал охотник из Кэнискуна на нарте и вдруг видит - волосатый человек на дороге. Выстрелил в него охотник, ранил, схватил, связал лахтачьими ремнями и положил на нарту. Привез в Уэлен. Этот человек говорил на языке, похожем на эскимосский, но никто не понимал его. Волосатик просил знаками, чтобы его прикончили, потому что мучился от раны. Но его не стали убивать, вылечили и отпустили… Вот такие истории случались на Чукотке, и их никто не описывает.
Нанок слушал внимательно. А может быть, все же есть доля правды в этих рассказах? Ведь вполне могло случиться так, что где-то на мысе Барроу морского охотника унесло на льдине в океан. Долго его носило среди льдов и холодных волн. У него было оружие, и он мог добывать себе еду, может быть, даже соорудил какое-то укрытие, чтобы не замерзнуть. Прошло какое-то время. Течение прижало льдину к берегу, и человек вышел на твердую землю. Пошел искать людей. Сам он, проведя на льдине в одиночестве столько времени, конечно, изменился, покрылся грязью и копотью, оброс, одежда его порвалась. И вот встречает такого кто-нибудь из уэленских или науканских охотников и, конечно, не признает его за человека, потому что с детства слышал рассказы об оборотнях - тэрыкы. Да тот еще и не понимает языка, что вовсе подозрительно. То, что последний "волосатик" из рассказа Ансимы говорил на языке, похожем на эскимосский, а уэленцы, которые в большинстве своем хорошо знали эскимосский язык, не понимали его, - вполне объяснимо, потому что эскимосский язык имеет множество диалектов, которые иной раз так различаются, что люди, вроде бы говорящие на одном и том же языке, не понимают друг друга.
Интересно, чем объясняется возникновение диалектов? Изолированностью одних групп населения от других? Но чукчи были изолированы не менее, чем эскимосы, а язык у них удивительно единый, и человек, живущий далеко возле Корякии, отлично понимает собеседника, проживающего, на берегу Ледовитого океана, в устье реки Амгуэмы.
Нанок, слушая Ансиму, старался думать об этих важных вещах, но как-то не получалось, особенно когда он ловил на себе взгляд Зины Канталиной.
Когда Нанок уходил из гостеприимного дома Ансимы, Зина вдруг тоже поднялась и сказала просто:
- Пойду провожу вас…
- Правильно! - тут же одобрила Ансима. - Пока идешь до гостиницы - ноги поломаешь. Построили новое здание профтехучилища, а мусор до сих пор убрать не могут!
Стоящие на рейде корабли украсились разноцветными огнями. Откуда-то доносилась музыка. Вечер был тихий. За высокими сопками, украшенными нетающими снежными полосами, угасала вечерняя заря.
Некоторое время Нанок и Зина шли молча.
- Завтра я поплыву на шхуне в Чаплино, - сказал Нанок просто так, чтобы только не молчать.
- А я улечу в Анадырь…
- А дальше - куда?
- Еще не знаю, - ответила Зина. - Может быть, побудем в городе. Надо готовить новую программу. А может, куда-нибудь поедем.
- В тундре было хорошо…
- А я уже сегодня об этом думала, - улыбнулась в темноте Зина, и Нанок почувствовал эту улыбку. - Даже не верится, что такое было…