Она была, как всегда, строга и деловита. А мне казалось, что это тоже маска, за которой скрыта любовь. "Подожди, плутовка! – говорил я про себя. – Придет конец твоей строгости". Однажды я решил, что наступило время для разговоров. Я как раз купил билеты в театр. "Ну, что же, я очень рада!" – сказала мне Женя, когда я предложил ей пойти смотреть пьесу Шиллера "Коварство и любовь". И мы пошли… Это была прекрасная вещь – то, что мы смотрели в тот вечер. Вам, ветрам, знакомы другие зрелища, они грандиозны, я знаю. Ну, а мы смотрели спектакль про страдания и любовь людей. Режиссер по-особому сделал эту постановку. Он заставил нас смотреть на сцену как бы сверху. Как с планера на небольшой высоте. Я видел мрачные стены замка, и синий свет, переливающийся на бутафорских башнях. По двору, выложенному огромными каменными плитами, шел гнусный Вурм, и шаги его гулко раздавались в тишине. Мое сердце забилось от гнева. Я ненавидел этого иезуита. И схватил в волнении пальцы Жени. Она не отняла руки, и я тогда вернулся к действительности. Я любил Женю. Опустился занавес, и мы вышли в фойе. Мы встали у рояля. Я растопырил пальцы, поглаживая его блестящую поверхность.
"Женя, – сказал я ей, – если бы такой человек, как Вурм, грозил чем-либо тебе, я бы его растерзал!"
"Чем я обязана такому рыцарству?" – спросила она.
"Тем, что я хочу быть твоим рыцарем", – ответил я.
Она тогда посмотрела на меня очень пристально и сказала:
"Так, понимаю. Но об этом мне уже говорил вчера Тима".
"Вчера? Когда же он успел?" – испугался я.
"А во время полетов. Вы сумеете найти время!" – объяснила Женя.
"Вот это бенефис! Всегда запаздываю к вечернему чаю!" – и я чуть не расплакался.
"Как знать! Если бы пришел раньше, все равно чаю могли бы не дать!" – Она засмеялась.
Потом взяла меня за руку и сказала в утешение:
"Мы с тобой большие друзья!"
Так я и не сорвал с ветки румяное, крепкое яблоко. Вот рассказал о своей любви. Тебе неинтересно? Ты дуешь себе и дуешь: знаю много, мол, таких историй! Ну что же, я не Колумб и не первый открываю Америку. Мне вообще-то все равно, я болтал с тобой лишь для того, чтобы не заснуть и не потерять под собой склона. Мне летать осталось уже немного. Я побил всесоюзный рекорд, а через час и мировой будет моим. Ты свистишь о тросы? Спрашиваешь: ну, а Женя? Могу ответить: Женя – жена Тимофея, и у нее сын. А мне, скажу тебе по секрету, не обидно! Все равно я не разлюблю ее, хотя, возможно, и у меня будет жена. Так уже выходит в моей жизни. Я теперь спокоен, а спокойным дважды вспыхивать трудно. А потом я солдат, солдат воздуха, и все время веду войну с такими вот, как ты, ветрами. Где уж тут ухаживать и влюбляться заново. Так вот я люблю ту, которая мне никогда не достанется. Приятно бывать у нее в гостях. Она, наверное, давно забыла о моих робких признаниях в театре. Я для нее только добрый, старый друг, который дает благие советы. Какое ей дело до моих огоньков в сердце, так же, как тебе, ветер, нет дела до огней, мигающих там внизу, в городе. Я всегда стремлюсь ее видеть. Вот и теперь не прочь бы. Что же, это дело не трудное! Спущусь и завтра же распрощусь со стрекозой. Баста! Кончили летать. Пора и отдохнуть. Хочу в Москву! Так и скажу своему технику Алексею: "Айда, мол, в Москву, спасибо за хлопоты!" А он ответит: "Есть!" И у самого сердце так и запрыгает. Знаю, есть и у Алешки, о ком можно поговорить со всяким встречным-поперечным ветром. Ну, мне надоело болтать! Кончим разговоры, ветер. Я вижу, ты несговорчивый парень. Или к утру изменился твой характер? Что это за игра, то утихать, то снова дуть? Что ж, скоро кончим. Надул я тебя, ветер, наговорил с три короба, а тем временем и переполз через мировой рекорд. Сорок шесть часов! Вот уже светает. И как это происходит быстро. С краев горизонта поднимается какое-то жемчужно-розовое сияние. Все усиливается и усиливается. Вот уже ясно виден каменистый массив горы, и зелень, и селения, спящие в белесом тумане. И планер начинает проваливаться. Что же это ты, ветер, выдохся? Не кончил с честью? Ослаб! Да и я уже не тот, что раньше. Чертовски устала правая рука, и спать хочется. Веки словно свинцовые. Нет, слышишь, ветер, я больше не летаю на продолжительность. Ну что ж, идем на посадку. Разворот! Так, сделаем спиральку! А теперь по прямой. Ужасно устала рука. Шутка ли, сорок шесть часов проболтаться над горой. Ладно, высплюсь – и в Москву! Земля все ближе и ближе. Вот бегут люди. Что же, здравствуй, земля! С добрым утром!
Планер легко сел около белого посадочного знака. И все сейчас же подбежали к планеру. Николай вылез из кабины и устало шевельнул пальцами правой руки. Он улыбнулся всем.
– Поздравляю с мировым! – сказал Алешка.
– Спасибо, Алеша. Завтра собирайся в Москву, – ответил Николай.
– Есть! – сказал Алешка.
Они пожали друг другу руки. Потом Николаю жали руки все присутствующие. Алеша вдруг встрепенулся и полез в карман.
– Прости! – сказал он. – Забыл от радости! На!
И протянул Николаю телеграмму.
Тот вскрыл ее и, прочитав, спокойно сказал:
– Алеша, отставить Москву! Готовь машину, завтра снова летаю.
– Есть! – ответил Алешка.
Николай передал телеграмму начальнику аэродрома. В ней было написано:
"Два дня назад состязаниях Рёне немец Ритман пролетал сорок семь часов тчк Тимофей".
Женщина хочет ребенка
Петр срывает с ветки ели несколько иголок и кладет в рот. Он разжевывает их и выплевывает. Во рту остается вязкий вкус хвои.
– Ты как маленький, – говорит ему жена. – Все суешь в рот.
– Нет, Оля, ты только попробуй, какая это прелесть! – смеется он. И подносит к ее лицу пушистую веточку молодой ели. Иголки колют Ольге щеку, и она отворачивает лицо в сторону.
Темные кроны сосен сплетаются вверху своими ветвями. Растут молоденькие ели, а рядом с ними стоят огромные, в несколько обхватов, старые хвойные деревья. По лесу, придавив траву, лежат кое-где срубленные стволы-исполины. Многие из них потемнели и начали гнить. Они мертвы, но около них буйно пробивает себе дорогу молодая жизнь, и даже на самих поверженных стволах растут какие-то грибки.
– Пойдем-ка назад, а то автомобиль уйдет без нас, – говорит Ольга.
– В нашем распоряжении еще целый час, – успокаивает ее Петр. – И мне хочется посмотреть, что там.
Он указывает на расступившийся перед ним лес. Они подходят и видят, что стоят на краю обрыва. По склону растут деревья, а внизу далеко в ущелье гремит горный поток. Вода течет между гигантскими камнями, покрытыми зеленоватым мхом. Русло реки полузавалено стволами деревьев. Некоторые из них вывернуты из почвы с корнями. Все нагромождено, переплелось и выглядит диким.
– Мировой хаос, – произносит Петр.
– А помнишь Уссурийский край? – спрашивает Ольга. – Там тоже в тайге хаос.
– Да, и там.
Помолчав, Петр говорит:
– Ну вот, мое любопытство удовлетворено. Теперь, если хочешь, можем пойти назад.
– Пойдем.
Поворачиваются и уходят от обрыва. Идут и слышат, как затихает рев воды. Скоро Ольге и Петру уже совсем не слышно шума потока. Они выбираются из леса и бредут по дороге к аулу.
– Как точно называется этот аул – Сатой или Шатой? – спрашивает Ольга.
– Сатой! Но и Шатой тоже есть. Только в другом месте.
– А ты знаешь, мне немного грустно возвращаться в Москву. Здесь уж очень хорошо!
– Но, дорогая, пора! Наш отпуск кончился. Лично меня так и тянет домой.
– Ну, еще бы! Ты ведь у меня теперь школьник, ученик, – Ольга засмеялась.
– Да, это замечательно! Книги, тетради, учеба, уроки, профессора…
– Смотри-ка, самолет!
– Где?
– Вон между двух вершин. Да не там! Сюда надо глядеть!
– Это орел.
– Нет, самолет. Это же ясно видно. Ну?
– Да, ты права.
Они входят в селение и идут к почте. Около обмазанного глиной и выкрашенного в белый цвет одноэтажного здания стоит маленький грузовик. Оба идут к нему, там лежат их вещи.
– Ну, и пассажиры пошли, – встречает их со смехом шофер. – Я уж хотел уезжать без вас. Где это вы пропадали?
Ольга и Петр не отвечают. Шофер не вызывает симпатии. Низкорослый, рыжеватый парень имеет распущенный и бесшабашный вид. У него белесые, выгоревшие ресницы и брови, небритые щеки. Шофер прищуривает понимающе левый глаз и отходит. Ольга и Петр слышат, как он запевает: "А под вечерочек чубчик так и вьется". Единственную фразу из какой-то разудалой песни шофер поет с самого раннего утра.
Потом появляются и другие пассажиры: работник местной библиотеки, его жена с маленьким сыном и руководитель поселкового театра.
– Пора ехать! – кричит шоферу библиотекарь.
– Успеем, – отвечает тот, – в два мига домчим.
Он сидит на своем шоферском месте и грызет семечки. Мимо проходят девушки, шофер нажимает кнопку сигнала и пугает их резкими звуками. Внезапно он говорит:
– А ну, давай садись. Время! Пора ехать.
И заводит машину. Петр подсаживает Ольгу на грузовик, а затем помогает взобраться жене библиотекаря. Ее муж возится с пачками книг. Сам Петр вскакивает в машину уже на ходу. Автомобиль катится вниз по дороге. Шофер поет свою песню. Петр и Ольга сидят, держась за ременные поручни, приделанные к бортам машины. Они смотрят, как удаляются величественные горы. Солнце освещает горы, и снега на их вершинах розовеют. Но в провалах ущелий снег кажется ультрамариновым. Еолые скалы выглядят рыжими, а немного ниже этих скал зеленеют леса. Вся картина очень свежая и яркая, потому что в воздухе нет пыли и глазу отчетливо видны все краски. Машина подпрыгивает на камнях и неровностях дороги. Но пассажиры ни на что не жалуются, даже мальчик сидит молча.
– Вот и все, – говорит Ольга. – Прощайте, горы!
– Еще не все, – Петр возражает, – до города ехать да ехать!
– Да, но по горам уже больше не полазаем.
– Хватит уже.
– Я никак не могу забыть эти альпийские цветы. Помнишь их?
– Да. Хорошо было бы заснять их на цветную пленку, – отвечает Петр.
Машина спускается вниз. Справа от дороги обрыв, и внизу в каменистом русле бежит бурная река.
– Вы тоже едете в Дзауджикау? – спрашивает библиотекарь Петра.
– Да, – отвечает тот.
После поворота автомобиль останавливается, из кабины вылезает шофер и приветливо машет всем рукой. Он идет к белой скале, прикрепленной к отвесной стене. Ему захотелось пить.
– Километров пятнадцать отъехали, – говорит библиотекарь и привстает в машине. Ему наскучило сидеть в автомобиле. Он ставит ногу на борт и прыгает на землю. От его движения машина вздрагивает и катится вперед. Шалопай-шофер не закрепил тормоза! Автомобиль быстро едет под горку. Библиотекарь неудачно выпрыгнул. Он лежит на земле и кричит. Его жена бросается ему на помощь. Вместе с ней из машины выскакивает и руководитель театра. В мчащейся к обрыву машине остаются мальчик, Петр и Ольга. Мальчуган сидит в передней части машины. Он забился под сиденье и уцепился там за что-то руками.
– Петя, спасать мальчишку! – кричит Ольга.
Она встает в машине во весь рост. Автомобиль в это время налетает задним колесом на камень. Кузов подкидывает и Ольгу выбрасывает вон. Она, как кошка, падает на руки и на ноги. Тотчас поднимается и бежит за автомобилем. А Петр перебирается через лавочки и пачки книг в переднюю часть грузовика. Его швыряет от одного борта к другому. Кузов скрипит, и колеса визжат. Машина летит по камням. Потом валится в обрыв. Петр не удерживается и выкидывается из нее. "Мальчонка погиб!" – мелькает в его голове. Он ударяется коленкой о камень, и ему кажется, что нога отрывается и летит вслед за машиной, которая скатывается в поток.
Петр лежит на краю обрыва, и туловище его свешивается вниз. Чтобы не скатиться в обрыв, он отползает от края. В колене сильная боль. Потом Петр взглядывает вниз и видит: машина застряла в камнях. О ее кузов бешено бьют струи воды. Мальчишка жив, он ревет, сидя все на том же месте. Вниз по камням обрыва прыгает Ольга. Край ее юбки разорван. Она спешит на помощь мальчонке. Петр хочет подняться, но боль в ноге мешает. Тогда, собрав силы, он подползает опять к краю обрыва и смотрит, что будет дальше. Ольга прыгает по камням в воду. Около Петра рыдает мать ребенка, а он кричит:
– Оля, Оля! – голос его звенит. – Направо, направо – там мельче!
А у самого катятся слезы. Черноволосая голова Ольги так и мелькает среди пены и камней. Петр перебирает пальцами землю и зубами кусает сухую травинку. Ольга все же добирается до машины и влезает в нее. Мальчонка протягивает ей свои руки, и она прижимает его к себе. Петр опускает голову, – Ольге предстоит еще обратный путь! Из обрыва Ольга вылезает благополучно, ей помогает библиотекарь. Как только она ступает на дорогу, мать ребенка вырывает у нее из рук мальчонку и бежит с ним в сторону. Отец спешит за ними. А Ольга, мокрая, в разорванном платье, подбегает к Петру, который отряхивает свой костюм. Он думает, что она сейчас забеспокоится о нем. Да! Ольга дотрагивается до Петра. Но делает это как во сне. Петр удивляется, а она наклоняется к нему, и он видит ее зрачки. Они большие и черные, как будто в глаза впрыснули кокаин.
– Я хочу сказать тебе кое-что по секрету, – говорит Ольга.
– Ну, говори, – соглашается он.
– Дай слово, что ты ничего не будешь иметь против.
– Ну, даю.
– Ты знаешь? Нет, скажи как-нибудь посолиднее, что ничего не будешь иметь против.
– Ну, что же, мне тебе басом, что ли, сказать?
– И ты одобришь мое желание?
– Ну, одобряю.
– И не будешь сердиться и, как всегда, ссориться со мной?
– Ну, аллах, да порази меня! – Петр испытывает к жене большую нежность, и ему хочется сейчас все обратить в шутку, не ссориться.
– Я хочу иметь ребенка! Мальчишку!
– Ну и ловко! Опять свое старое!
– Я так и знала! Ты не переменился.
– Ну, хорошо, не плачь и не трогай моей коленки, – Петр дотягивается рукой до ее сбившейся на лоб прядки черных волос. Он ощущает, что его привычное, даже ровное чувство любви к жене стало неожиданно свежее, острее. И ему кажется теперь совсем легким отказаться от многих эгоистических сторон своей жизни, которые обеспечивали все это время спокойствие и удобство. Он говорит тихо: – Успокойся. Будем живы, будет и мальчишка. Будет!
Тут Ольга перестает плакать и говорить свои трогательные слова. Она суетится, и Петру приходится терпеть. Ольга еще раз прощупывает его ушибленную коленку и улыбается. Она командует прибывшим на помощь народом. Петр недоумевает на свою покорность. Потом смеется. Хорошо! Видно, все приходит в свое время! Все имеет свои законы!
Петру бинтуют ногу. Шофер стоит в стороне и смотрит в поток. Он уже не поет своей надоедливой песни.
Трубка
1
"Проклятая работа, нудная!.. Возись-ка с больными, когда что ни час, то туман, то снегопад. Попробуй-ка докажи, что погода не летная, человеку, которому или печень резать или еще что-то срочно лечить нужно. В другом месте сказал бы: "Баста! Сиди и отдыхай", а тут со всеми соглашаются, только вези, А с погодой-то мне дело иметь, а не им! Одни голые нервы – вот какая это работа!.."
Николай свернул и пошел мимо огородов к синим от инея кустам акации. Уж лучше бы работать на пассажирских линиях. Или инструктором при том же старом, таком знакомом аэроклубе. Там хорошо. Народ все здоровый, непривередливый. А тут… Эх, хорошо, интересно живется Тимофею. Он в военной авиации и испанский опыт уже имеет! Того гляди звание Героя еще получит…
Николай раздвинул кусты. Впереди в поле крестом торчал его самолет. У фюзеляжа возились люди – погружали больную.
Николай прыгнул через ров, отделявший кусты от поля. Быть больным, конечно, не сладко. Это ведь только здоровый может позволить себе, с силой оттолкнувшись, прыгнуть на неровный обледенелый снег и удержаться на ногах. Нет, здоровый больного никогда не поймет!
Он вздохнул поглубже, чтобы уловить радость своего крепкого тела. Хрустящий морозный воздух обжег ему ноздри. И летчик понял, что зазнаваться ему, собственно, нечего, впереди ждала непогода, были одни только хлопоты.
От группки людей у самолета отделилась женская фигурка и побежала навстречу летчику. Он прикинул: что, если все-таки отложить полет! Объяснить. Синоптик по телефону предупредил: туман. Мало ли что может случится? Нельзя рисковать.
– Товарищ Воронцин, вы нас задерживаете. Больной очень тяжело ждать, – строго сказала молодая женщина, подбегая к нему.
– Дело скверное, товарищ доктор. Погода… Туман на трассе… – ответил Николай.
– Нет, откладывать никак нельзя. Что такое туман? Больная ко всему готова.
– Они-то всегда готовы, я знаю. А вот погода… погода, товарищ доктор, ни к черту!
– Ну, уж как-нибудь надо… Обязательно в областную клинику надо… У нас нет здесь таких медицинских сил…
– Посмотрим, посмотрим, – сказал Николай, подходя к самолету.
Он не знал, кто такая больная, какая у нее болезнь. Никто ему об этом не рассказывал; да, честно говоря, он и не интересовался. Но слишком уж сверлили ему затылок взгляды ее родственников – наверное, у нее что-то очень серьезное.
Николай прошелся вдоль фюзеляжа, проверил, как приготовлена больная к полету. Она была втиснута в меховой мешок и крепко привязана в кабине. Он мельком посмотрел ей в лицо. Голубые выцветшие глаза следили за ним, слезы стыли в них и синели, как кусочки льда.
Старуха! Ей и жить-то всего ничего осталось. А ведь вот мучают. И его тоже.
– Закройте ей лицо, Обмерзнет, – сказал он, показав на клапан мешка, и затем полез к себе в кабину.
Кто-то, громыхая сапогом о подножку, неумело забрался к больной. Николай оглянулся – мешок закрыли. Тогда он надел перчатки и тронул рули. Застонали тросы, с плоскостей посыпался снег. Мотор был теплый – Николай недавно прогревал его. Он осмотрелся… тумана не было.
– Утро ясное будет, – уверенно сказала врач.
Синоптик, конечно, мог ошибиться, но Николай кожей чувствовал непогоду. Ветер приносил волны влажного воздуха, и мороз от этого делался пронзительнее. Нет, синоптик не ошибся! Вон верхняя половина березовой рощи, у края поля, начала розоветь, и черные галочьи гнезда превратились там в полупрозрачные палевые шары, а далеко на горизонте ясно проступила розовая муть – это и был туман, самый настоящий туман. Он-то знал это отлично.
– Вот и солнце. Прояснилось, – еще увереннее сказала врач.
А родственники зашептались между собой, и до слуха Николая долетело:
– Поезжал бы уж… Что раздумывать-то тут! Замытарит он ее вконец.
Николай поежился. "Ну, что понимают эти люди в летной погоде? Ладно. Пусть будет что будет!"
– А ну давай! – бросил он отрывисто.
К винту подскочил парень. Он еще с вечера помогал летчику и засыпал его таким количеством авиационных слов, что тот сразу определил его как бывалого.
Бывалый крутнул винт. Еще раз… Наконец поршни чавкнули, из патрубков стрельнул дымок и винт завертелся. Николай показал рукой, чтобы люди отошли. Они неловко ткнулись в разные стороны, отбежали. Он вырулил на ровное место и потом, сосредоточившись, дал газ. Самолет рванулся, у лыж выросли снежные усы, и машина, поднявшись в воздух, пошла по кругу, наклоняясь правым крылом к земле.
На втором круге ее плоскости заиграли розовым перламутром…