Бибинур-апа покинула класс. Установилась такая тишина, что слышен был малейшей шорох, когда кто-нибудь из ребят нечаянно двигался на месте.
Гаухар подошла к столу, положила классный журнал, портфель и приветливым звучным голосом произнесла первую фразу:
- Итак, дети, начнем урок.
Подумать только: дети! Перед детьми, может, и не стоило бы так волноваться, входя в класс. Но если бы Гаухар видела, как входила в класс, как здоровалась, как открывала портфель и просматривала классный журнал ее предшественница Лимита, - это был своего рода ритуал, который могла безупречно выполнить только сама Лямига. Правда, Гаухар расспросила Бибинур-апа и об этих важных деталях, - в поведении учительницы важны для ребят и привычные мелочи. Но как ни были обстоятельны ответы Бибинур, они не могли заменить того, что хотела бы Гаухар увидеть собственными глазами. Как и полагалось, для начала Гаухар сделала перекличку. Она называла фамилию мальчик или девочка поднимались. Гаухар спокойно и внимательно приглядывалась к лицам учеников, стараясь запомнить их зрительно.
Ребята вели себя тихо, чинно. Ведь они еще не знают Гаухар-апа. При прежней учительнице они наперебой рассказывали бы о том, что делали летом. И о сборе грибов и ягод, и об увиденных при этом птицах и зверьках… А сейчас молчат ребята. Все сосредоточенны, на лицах не мелькнет ни одного светлого лучика, - вдруг учительница спросит о чем-то неизвестном им, а потом строго скажет: "Вы ничего не знаете, все перезабыли! Небось все лето голубей гоняли!"
Но Гаухар привычно понимала их настороженность. Она говорила непринужденно и приветливо, в подходящую минуту не скупилась на улыбку. Сперва она задавала проверочные вопросы: "Вы проходили это?", "А знаете ли это?" Очевидно, Лямига умела закрепить в памяти учеников программный материал. В большинстве случаев класс дружно отвечал: "Проходили!" Правда, в первые минуты голоса их звучали не совсем уверенно, - должно быть, ребята еще робели. Но вот они освоились, и все пошло своим чередом. Если кто-нибудь из спрошенных мешкал с ответом, Гаухар помогала наводящей подсказкой. И дело опять налаживалось. Чувствовалось, что за лето ребята повторяли пройденный материал, иначе и подсказки не помогли бы.
После первой же перемены класс оживился, ребята легко втягивались в общий разговор, когда учительница обращалась ко всем, и если подвертывалось что-либо забавное, слышался сдержанный смех.
Конечно, урок проходил бы еще живее, если бы Гаухар узнавала учеников в лицо. Но пока что они были для не просто "дети". Все же к концу второго урока она хорошо запомнила одного мальчика, по имени Акназар, и девочку Зилю. Они сидели за одной партой и, наверно, были изрядными непоседами, то и дело вертелись на месте. Как и всякая учительница, Гаухар помнила и соблюдала непреложный закон: детям нельзя давать даже самые невинные прозвища. И все-таки она подумала: Акназара следовало бы звать Караназаром, лицо у него было смуглое, а волосы иссиня-черные. Имя девочки звучало для Гаухар поэтически, к тому же оно очень редко встречается среди татар.
В очередную перемену Гаухар не пошла в учительскую, осталась с окружившими ее девочками, - мальчики, конечно, уже успели выскочить в коридор.
- Вы петь умеете? - спросила Гаухар. Выяснилось, что большинство поют: одни - только для себя, другие - вместе с подружками.
- Отлично! Попробуем петь хором. Я начну, а вы подхватывайте. Уговорились?
Послышалось дружное:
- Уговорились!
Гаухар запела распространенную в этих краях ребячью песенку. Она еще вчера узнала об этой песне от Гульназ, запомнила слова и мотив. Голос у Гаухар был не сильный, но слух верный. Сперва девочки молчали, переглядывались. Но вот подтянула одна, другая, и когда Гаухар взмахнула руками, подхватили все. Точно звон ручейка, выделялся голос Зили.
В коридоре, должно быть, услышали пение. Мальчики один за другим возвращались в класс, становились полукругом позади девочек. Гаухар жестами приглашала их поддержать песню. Но они только улыбались, подталкивая друг друга: Но двое-трое все же присоединились к пению.
- У вас неплохие голоса, - похвалила ребят Гаухар. - А почему бы в школе не ввести уроки пения? В казанских школах такие уроки давно введены. Я поговорю об этом с директором школы.
Гаухар чувствовала, что у нее налаживается контакт с учениками.
Последним уроком была арифметика. В Казани эти урока проходили у Гаухар довольно интересно. Чего только она не придумывала, чтобы оживить предмет. Как-то будет здесь?
Гаухар не поленилась несколько раз объяснить условия устной задачи.
- Не торопитесь, подумайте. - Гаухар всегда любила повторять эту фразу ученикам.
Один из мальчиков вскоре поднял руку. Вижу, - отозвалась Гаухар. - Остальные думают? В таком случае дадим слово Ильдару. Ну, говори, Иль-
Худенький большеглазый мальчик начал было бойко и вдруг запнулся.
- Не спеши, не волнуйся, - подбадривала Гаухар. - Ну как?
Но Ильдар совсем запутался, бормотал что-то невнятное Гаухар не стала требовать от него непосильного.
- Что же, давайте поможем Ильдару…
Сообща успешно справились с задачей. Все же ребята заметно притомились. Гаухар велела всем встать, проделала вместе с ними пятиминутную физзарядку. После этого вторая половина урока прошла оживленнее.
Перед тем, как отправиться домой, Гаухар зашла к директору.
- Ну? - озабоченно осведомилась Бибинур-апа. - Состоялось знакомство?
- Вроде бы неплохо все прошло, Бибинур-апа. Во всяком случае, мне класс понравился.
- Вот и отлично. Через несколько дней, когда ты как следует освоишься, я зайду к тебе на урок, послушаю. Не возражаешь?
- Я буду благодарна, Бибинур-апа. Взгляд со стороны очень полезен. Особенно новичку.
- Значит, договорились.
Выходя из школы, Гаухар повстречала Миляушу.
- Ага, по глазам вижу, Гаухар-апа, что вы не разочаровались в классе! Ведь не плохо для начала. Не правда ли?
- Главное - начать. Дальше видно будет, - в том же приподнятом тоне ответила Гаухар.
3
Прошло уже недели три после начала занятий в школе. Гаухар все больше сживалась с классом и, что ни день, чувствовала себя увереннее.
И все же ее не покидало ощущение, будто она приехала сюда ненадолго. В школе время проходит незаметно, а вернешься домой, оно словно бы останавливается. Наверно, причина была в том, что временный приют у Бибинур-апа не был для нее постоянным жильем. Кроме книг да повседневной носильной одежды, она ничего не вынимала из чемодана. Ничем не пыталась украсить свою клетушку, отгороженную легкой переборкой. Хотя Бибинур-апа и повторяла не раз: "Живи у нас сколько хочешь, ты ничем не стесняешь", - все же Гаухар не хотела обременять добрую женщину. Ведь квартирка у нее не рассчитана на две семьи, между тем быт состоит из множества докучливых мелочей, трудно поддающихся учету. Зачем дожидаться неприятного случая, когда две женщины вдруг столкнутся из-за какого-нибудь пустяка? Гаухар очень просила помочь ей найти неподалеку от школы комнатку, желательно - у одинокой женщины.
Бибинур исполнила ее просьбу. Хозяйка дома, тетушка Забира, была совершенно одинокой, она с радостью приняла жилицу, предложив ей расположиться в довольно просторной комнате, а для спаленки отгородить занавеской угол.
Когда-то у Забиры-апа были и муж, и свекровь. Муж не вернулся с войны, свекровь умерла в прошлом году. Тетушка Забира от рождения прихрамывала на правую ногу, вторично выйти замуж ей не привелось. Домик у нее все же не настолько вместительный, чтобы можно было пустить семейных квартирантов.
Гаухар переселилась к Забире. Удобств в домике, конечно, никаких. Все на виду, - прямо из кухни, где обитала хозяйка, входишь в комнату Гаухар, за ситцевой занавеской стоит ее койка. Но квартирантке нравится у тетушки Забиры, где чувствуешь себя простор непринужденно, а хозяйка довольна квартиранткой: нос не задирает, уборкой в доме не брезгает, за что ни возьмется, все у нее спорится. Только уж очень часто задумывается, словно что-то ценное потеряла и не знает, где искать. Иногда часами грустит, глядя куда-то в пространство, даже поесть забывает, если не напомнит Забира.
- Очень чудную ты привела мне жиличку, душенька Бибинур, - как-то сказала тетушка Забира, встретив на улице директора школы. - Прямо ума не приложу, как понять ее.
- Беспокойная, что ли, или капризная? - недоумевала Бибинур. - Вроде не замечала ничего такого.
- Нет, нет, она тихая, порой и голоса не слыхать. Все думает и думает… Тоскует о ком или горе какое Случилось… Ну точно птица со сломанным крылом, ей-богу!
Хотя Бибинур-апа и знала о несчастье Гаухар, она же сочла нужным сообщить, об этом ненадежной на язык Забире.
- Разве может человек жить без дум на белом свете, тетушка Забира? Не обращайте на это особого внимания, со временем все развеется, - сказала Бибинур и поспешила распрощаться.
"Человек, конечно, так устроен - от забот и горя ему не уйти. Горе - оно не смотрит, стар ты или молод", - рассуждала тетушка Забира, отгоняя хворостиной от своего огорода чужих гусей.
- Эй, куда вас понесло? Убирайтесь подобру-поздорову!
Нынче выходной день. Как тут усидишь дома! Вчера лениво моросил дождь, а сегодня так ясно, тепло и тихо, разве удержишься от прогулки за город или по реке. Пароходы полнехоньки пассажирами, как в летнюю пору, далеко раздаются то звонкие, то басовито-хриплые гудки. Вон как протяжно залился пароход, - наверно, подходит к пристани, требует, чтоб готовили чалки, сходни. А этот, должно быть, отчаливает - дал два коротких гудка, один более длинный. Нет, хотя Забира и прихрамывает, она в такой день не усидела бы дома, если б ее не держало за полу хозяйство - куры, гуси, коза, две овцы.
Подойдя ближе к своей избе, прикорнувшей у самого оврага, Забира невольно бросила взгляд на ее фасад. Гаухар по-прежнему сидит у среднего окна, опершись локтем о подоконник, и смотрит куда-то на улицу, но вряд ли что видит. Когда Забира уходила по хозяйству, жиличка сидела на этом месте и до сих пор, кажется, не шелохнулась. Забира вздохнула, покачала головой. Звякнув щеколдой калитки, вошла во двор. Куры с клохтаньем бросились навстречу ей: они знают - в курятнике стоит приготовленная для них вареная картошка. Но дверь туда закрыта и без помощи хозяйки невозможно проникнуть сквозь эту окаянную преграду. Забира вытащила деревянный засов, распахнула дверь.
- Клюйте, хохлаточки, клюйте, милые, - приговаривала она, - да чтоб каждая снесла завтра яичко.
На крылечке, обращенном во двор, показалась Гаухар.
- О, голубушка, - нараспев заговорила Забира. - ты что же это сидишь дома в такой день? Разве не знаешь, что бабье лето короткое?
- Что-то не хочется никуда, тетушка Забира. А потом Миляуша обещала зайти.
- Уж очень денек-то хорош, Гаухар. В такие дни даже старухи вроде меня молодеют, о молодежи и говорить нечего.
Гаухар промолчала. Может, подумала: "Что я могу ответить на справедливые слова хозяйки?" А возможно, и не услышала ничего. Гаухар недолго постояла у калитки и, убедившись, что не видать Миляуши, вернулась в дом. Опять подошла к открытому окну - и глазам своим не поверила: на подоконнике лежат цветы. Кто положил, чья добрая рука? Быстро высунувшись в окно, Гаухар оглядела улицу. Ах, вон оно что!..
Вдоль домов бежит, торопясь повернуть за угол, мальчик явно дошкольного возраста. А с другой стороны улицы ему машет рукой примерно тех же лет девочка, Гаухар растроганно улыбнулась. "Гляди-ка, неужели эти малыши, каким-то путем узнали, что здесь живет учительница? Но я же еще ничем не заслужила такого внимания". Впрочем, кому дано исчерпывающе знать детскую душу и кто сумеет доказать, что в ней нет ничего неожиданного?.. Это маленькое событие показалось Гаухар очень значительным. Ведь она ни у кого здесь, кроме как у Бибинур, еще не бывала, ее почти никто не знает. Даже Миляушу она ни разу не навещала, только еще собирается. А ребятишки - вон они какие! В дом не решились зайти, положили цветы на подоконник. Возможно, их подослал кто-то повзрослев? Тоже вроде бы некому. Все это очень интересно! Смотри, какие красивые, душистые цветы! Гаухар снова и снова вдыхала их аромат. И, должно быть, первый раз после приезда в Зеленый Берег радостно, открыто улыбнулась. И в комнате словно посветлело. Она налила воды в кувшин и поставила цветы на стол.
В эту минуту во дворе послышался веселый голос Миляуши. Гаухар вернулась на крылечко. Миляуша, обняв тетушку Забиру, допрашивала:
- Гаухар-апа дома? Что она делает? Скучает?
- Дома, дома, доченька. А что делает, сама посмотри. Да развесели, немного мою жиличку. О чем-то все думает и думает…
- Не дам ей скучать! Не дам, милая тетя Забира! - со смехом повторяла Миляуша. Увидев на крылечке Гаухар, воскликнула - Смотрите, Гаухар-апа, как замечательно на улице! Кто же в такое время сидит дома!
- Правильно, дочка, правильно! - вторила Забира. - Я и сама говорила ей. Да не слушает. Ты сведи ее на берег реки, пусть поглядит, какая там красота!
- Именно это я и собираюсь сделать, тетушка Забира!
Точно коза, Миляуша двумя-тремя прыжками преодолела ступеньки крыльца. Скороговоркой пропела куплет какой-то песенки. Через сени метнулась на кухню, потом в комнату Гаухар. И сразу же увидела на столе кувшин с цветами.
- Ух, до чего хороши!
Наклонилась, понюхала. Вскинув голову, заметила на стене акварельный этюд.
- Батюшки, уж не ты ли рисуешь?! - В забывчивости, она впервые обратилась к Гаухар на "ты".
- Чего тут удивительного, если даже рисую? - мягко ответила Гаухар. - Вот цветы, действительно…
Вероятно, она хотела сказать: "Вот цветы, действительно, заслуживают удивления". Но Миляуша со свойственной ей нетерпеливостью перебила:
- Да разве человек, умеющий рисовать, имеет право отсиживаться дома в такой день? Пошли, одевайся! Я знаю здесь одно местечко - сущий рай, как говорят старики. Вот уж где есть чем полюбоваться художнику.
Гаухар не хотелось никуда идти, да разве от Миляуши отделаешься! Она подхватила Гаухар под руку и увела из дома. Махнув свободной рукой тетушке Забире, крикнула:
- Мы пошли!
- В добрый час! - отозвалась Забира. - Возвращайтесь вместе, будем пить чай.
Через узкий переулок они вышли на главную улицу. Здесь, как в настоящем городе, шумно, людно, двери магазинов открыты, покупатели входят и выходят. По улице навстречу друг другу катятся машины, но проезжают и подводы. Молодежь одета по-современному. Кое у кого из парней в руках маленькие транзисторы. В общем Зеленый Берег не желает отставать от больших городов.
Миляуша говорит без передышки. Кажется, нет на свете ничего такого, начиная от полета в космос и до модного танца, что в той или иной мере не возбудило бы у нее интереса. Не обходит Миляуша вниманием и повседневные события городка Зеленый Берег. Она удивительно легко перескакивает от одного к другому, не очень-то заботясь о связях между самыми разнообразными фактами. Гаухар невольно подумала: "Если она и на уроках так разбрасывается, довольно нескладно получается". Но оказать это Миляуше не решилась.
Они спустились к реке, повернули влево от пристаней, вышли за черту городка. В своих прогулках они еще ни разу не заходили так далеко. Беседка, в которой обычно они сидели, любуясь Камой, осталась далеко позади. Начался прибрежный лес; ели и сосны вздымались высоко к небу, воздух был чист и прохладен.
Природа всегда благотворно влияла на Гаухар. Она безотчетно шла за Миляушей, осматривалась и с каждым новым шагом как бы открывала для себя таинства лесной жизни. Душа ее отдыхала и умиротворялась после перенесенных тяжелых испытаний. Яркие краски природы казались живыми, звучали как музыка. До сих пор Гаухар умела только видеть лес, и чувства ее пробуждались благодаря зрительным восприятиям, - оказывается, лесные поляны, опушки, перелески, каждый куст и дерево надо еще уметь слышать. Гаухар знала из книг, что у природы есть свой язык. Но для того, чтобы эта простая истина внедрилась в сознание, нужно было сделать подлинное открытие. До сего времени Гаухар словно бы находилась в каком-то забытьи. А вот сейчас она способна понять очень интересное, но Глубоко скрытое свойство человеческой души - это умение разговаривать с природой. Настоящие художники, наверно, совершенно свободно понимают ее язык.
Гаухар остановилась и еще внимательней осмотрелась. Ей никогда не доводилось видеть столь своеобразную по колориту и выразительности красоту. По одну сторону - осенний лес, где густо-зеленая хвоя перемешалась с яркими красками листвы чернолесья, по другую сторону - река, подернутая легкой рябью, луга Г противоположного берега. Хочется с одного взгляда вобрать в себя эту удивительную, многокрасочную картину, исполненную природой с таким совершенством. Миляуша уже ушла вперед, она обернулась и нетерпеливо позвала:
- Что же ты остановилась?! Еще не такое увидишь!
Они продолжали идти вдоль лесистого берега, временами погружаясь в густые заросли. Миновав овраг, начали подниматься в гору. А когда достигли вершины, сразу все посветлело вокруг; теперь и берег, и река, и лес словно бы слились в один могучий, возбуждающий душу аккорд.
- Ну, посмотри, художница, разве найдешь где-нибудь такое красивое место! - воскликнула Миляуша. - Приходи сюда с твоими кистями и красками, рисуй сколько угодно. Правду я говорю?
Гаухар молчала, словно бы прислушиваясь к тихой, звучавшей только для нее музыке.
- Смотри, наслаждайся! Мне-то не в диковинку, я не впервые здесь, - не унималась Миляуша.
Она устроилась под кленом, стоявшим чуть на отшибе, где солнце пригрело траву, и, кажется, задремала.
Гаухар не собиралась мешать ей. Все смотрела и прямо перед собой, и по сторонам. Одинокий величавый дуб стоял на самом краю обрыва, вцепившись мощными корнями в берег, и как бы вызывающе возносил над рекой свою крону; "Твои волны и струи совсем не страшат меня! Я стоял здесь больше сотни лет и буду стоять, сколько захочу!". Чайки с резкими криками носились над Камой, то взмывая, то стремглав падая к самой воде. Работяга буксир тянул посредине реки длинный, изогнувшийся на повороте плот.
Вся картина так и просилась на бумагу или холст. Ничего, Гаухар еще придет сюда и попытается, может быть, несовершенно, но все же по-своему запечатлеть этот пейзаж. Она уже давненько не брала в руки ни кисть, ни карандаш. Теперь ясно - вряд ли ей суждено быть подлинным, большим художником, - но ведь никто не лишит ее права восхищаться природой, жизнью и рисовать для себя, для близких друзей. Будут у нее друзья, будут!
В эти минуты она словно выздоравливала от затяжной болезни. И с каждым новым глубоким вдохом чистый воздух, насыщенный свежестью реки и леса, возвращал ее к жизни.