- Давно… - ответил сварщик. Он уже заметно поостыл от схватки с Сеней и теперь присел на верстак и достал пачку "Севера". - Лет с шестнадцати. Как ФЗУ закончил, так и… - Багратион в задумчивости вынул из коробки спичку, закурил и продолжал: - Был и токарем, и слесарем, и фрезеровщиком. Молодой, знаешь, все надо попробовать, - он усмехнулся над собой, молодым. - Вот здесь, думаю, наверно, интересно… и пошел в театр. Заведовать механизмами, которые, знаешь, сцену поворачивают, декорации поднимают. А то думаю, как это они мелкоту такую, часы эти ручные ремонтируют? Дай попробую. Работал и часовых дел мастером, и автослесарем. Сейф тебе любой вскрою, если ключ потерян, ружье повороню, рисунок на стали вытравлю…
- Вот–вот, Багратион Петрович, - вставил Андрюха, - столько вы работали, столько умеете, знаете. Почему же вы не продвинулись–то, не пошли дальше? Ведь могли бы, наверное, стать мастером, начальником участка, институт закончить?..
- A‑а, - понимающе протянул сварщик. - Предлагали. Ты что, думаешь - не предлагали? И мастером, и начальником, и учиться предлагали. А я… хоть верь, хоть не верь - не хочу. Я, понимаешь, люблю, когда вот в руках что–то преобразуется, когда я руками что–то делаю. Возьми сборку… Чем она мне нравится? А есть в сборке, как бы это сказать… что–то от игры, что ли… Вот они, железки, никакого в них проку. А взял их, собрал, подключил, отладил, глядишь - задвигались, поползли, завертелись, и вот уже машина или там прибор какой готов. Полезная, одним словом, вещь. Ну, чем я тут не академик?..
На это Андрюха возразить ничего не мог. Слова сварщика о любви к металлу, к машинам, к работе - не пустые слова. Сварщик Багратион может все, только позови его, расскажи, вот мол, Багратион Петрович, вал задевает за раму, надо подрезать, подчистить…
Багратион, хромая, шурша зеленой брезентовой робой, притащит черные шланги, подкатит на тележке баллоны–торпеды с ацетиленом и кислородом, устроится поудобнее и начинает… Не спеша открывает на медной горелке краники, подносит к изогнутому концу горелки зажженную спичку - щелчок! И бешено гудящий, бело–синий язык пламени вырывается, выстреливает из сопла горелки.
- Три тысячи двести градусов, - с достоинством ответит Багратион, спроси его, какова температура пламени.
Ответит, опустит со лба защитные очки, наведет белый огненный язычок на планку, на уголок или швеллер; язык нагреет, размягчит металл, потом прожжет, отрежет, откромсает лишнее. В свете гудящего пламени адски поблескивают стекла Багратионовых защитных очков, снизу, из–под горелки, сыплется огненный град - разлетаются раскаленные добела капельки железа. Жутковато и красиво!
А когда нужно варить, Багратион берет из пучка коричневых прутков–электродов один, вставляет его в трехрожковую вилку–держатель, садится на корточки, нагибается над соединяемыми деталями, и в таком положении он похож на какую–то птицу с клювом–электродом. Долбит, долбит диковинная птица клювом по железу, и вдруг из–под клюва - треск! Взрыв колючего огня - стр–р–р! И вот уже плещется трескучее электрическое пламя, и, словно крыло птицы, протягивается от Багратиона тень, протягивается на пол, на стены цеха - трепещущее крыло большой странной птицы. Трансформатор гудит, дым сгорающей электродной обмазки окутывает Багратионову голову в черной треуголке.
- А блоху, Багратион Петрович, смогли бы подковать?
- Хм, блоху… - усмехнулся сварщик, затаптывая каблуком сапога окурок. - Блоха - это, как бы тебе сказать… символ. Это - придумано. А вот что–нибудь на таком же уровне - пожалуйста!
Этот разговор с Багратионом снова заставил Андрюху крепко задуматься. Ведь по сути сварщик - это славная "старая гвардия", которая столько сделала, столько вынесла на своих плечах, что и подумать страшно. Да и сегодня они еще гвардия, на таких вот Багратионах и держится все. Но, пожалуй, только сегодня. Не завтра. Поставь Багратиона наладчиком на большую автоматическую линию - ничего не выйдет, несмотря на золотые руки. Потому что понадобятся расчеты, знания высшей математики, электроники, программирования… То есть, надо, видимо, навсегда расстаться с представлением, что рабочий - это только умелые руки. Расстаться…
После памятного разговора с Геной–солдатиком Андрюха все чаще стал думать о своей будущей работе. Ведь не заметишь, как пролетит время, и его, Андрюху, направят на завод уже как инженера. И ему придется иметь дело с рабочими, долго иметь с ними дело. Даже когда кончится двадцатый век и начнется двадцать первый. Так на кого же он, Андрюха, должен ориентироваться, на кого будет потом опираться в своей работе?.. Не на Багратиона - это ясно. И тем более не на Пашку, не на Сеню. Отпадает и Панкратов. Остается Гена–солдатик…
Но ведь Гена уйдет в отдел. Уйдет, как только получит диплом, Багратион тут прав. И все–таки… И все–таки именно они, парни, прошедшие армию, а теперь стоящие у станка, студенты–вечерники, наверное, и составят "новую гвардию". У них чертовски хорошая закалка, у них отличное равновесие между теорией и практикой. Да, пока они уходят, пополняют, так сказать, ряды ученых, инженеров, но ведь на смену им приходят другие такие же "солдатики". Багратион не принимает их за рабочих, не видит в них новой гвардии именно из–за их текучести: одни уходят "в верха", другие приходят "снизу". Но тут, наверное, надо заглядывать в завтра. А завтра типичным явлением станут автоматические линии, автоматические участки и даже цехи. Тогда Гена уже не уйдет из цеха, он сам говорил, что хотел бы работать на большой автоматической линии.
Так что же, выходит - Гена?
Глава восьмая
Геннадий
Пошла вторая половина месяца, и в кладовые, а значит, и на участки сборочного цеха хлынули недостающие детали.
Лицо мастера сделалось более озабоченным, он стал поторапливать: поживее, товарищи, поживее, кончайте с узлами, пошевеливайтесь.
Андрюха с Геной–солдатиком присверливали крышки к чугунному корпусу головки: Геннадий размечал, Андрюха сверлил. Геннадий смачивал тот фланец корпуса, где нужно провести разметку, раствором медного купороса, и поверхность фланца на глазах краснела, покрывалась тонким слоем меди.
"То есть, железо вытесняет медь из купороса, - вспоминал Андрюха опыты, что ставили на первом курсе, - и медь эта выделяется в чистом виде…"
А Геннадий уже накладывает крышку на омедненный фланец, берет чертилку - этакий стальной карандаш - и обчерчивает ею, обводит все отверстия у крышки. Убирает крышку, и на мягкой меди остается рисунок крышки, копия. Теперь Геннадий берет кернер, ставит его острым кончиком прямо в центр одного из кружочков, бьет по кернеру молотком, и в центре кружочка образуется лунка, керн.
- Сверли, - бросает Геннадий, а сам снова откупоривает бутылку с зеленым купоросом, опрокидывает ее, смачивает ватный тампон, натирает им другой фланец, и тот покрывается красной медью. Быстро у Геннадия получается и точно. Никакой суеты: крышка, чертилка, кернер, молоток - бам! - готово. Пальцы у Геннадия тонкие, сильные, они как по клавишам - по инструменту, выбирая нужный; глаза же и левая рука в это время заняты крышкой, чтобы она не съехала с фланца, чтобы разметка получалась высший класс.
Андрюха подключает резиновый шланг к сверлильной машинке, по форме напоминающей пистолет, нажимает на "спусковой крючок", и внутри пистолета взвывает под сжатым воздухом турбинка. Сверлышко, зажатое в цанговом патроне, начинает вращаться и вращаться так быстро, что спиральных канавок на нем будто бы и нет совсем - одно мелькание, отчего само сверло кажется нематериальным. Этакая жужжащая живая тень.
Андрюха направляет сверло в ту лунку, что осталась от Гениного кернера, давит на рукоятку пистолета, и сверло вгрызается в чугунное податливое тело. Все глубже, глубже внедряется сверло в чугун, вокруг сверла растет подвижный, неспокойный холмик мелкой стружки. Пистолет гудит, подрагивает, и дрожь его передается Андрюхиной руке - ощущение, что надо! Андрюха улыбается. Сверлит отверстие за отверстием, в перерывах любуется работой Геннадия.
- Сверли, - командует Геннадий.
Во время краткого перекура он рассказывает, как вчера к ним в интерклуб приезжали поляки и как он, Геннадий, славно поговорил с ними, поупражнялся в произношении.
Оказывается, служил он в Польше, и вот теперь ходит на занятия польской секции областного интерклуба, основательно изучает там польский.
- Ну как тебе прославленные польские девушки?.. - спросил Андрюха. Спросил просто так, к слову, но Геннадий полез за второй сигаретой, стал вспоминать, как однажды во время увольнительной познакомился с пани Магдой…
- Волосы у нее, ты бы видел!.. Есть такое выражение "льняные волосы". Так вот, они у нее именно льняные. Да и сама она…
Сначала Магда все смеялась над тем, что он, Геннадий, пытается говорить по–польски. Но потом, когда она попробовала говорить по–русски, настала его очередь смеяться и поправлять ее. Так они и объяснялись на смешанном и всегда при этом смеялись. А потом Магда познакомила его со своими родителями…
- Сели обедать, - рассказывал Геннадий, потягивая сигарету, - поставили передо мной, знаешь, противень, а в противне что–то прозрачное, вроде воды, и, как живой, карп стоит. Перышки в стороны торчат, ну, сейчас хвостом пошевелит и поплывет. Я даже немного растерялся, что такое, думаю… Гляжу, две вилки по бокам кладут. Ага, соображаю, рыбку–то, стало быть, есть нужно. И есть двумя вилками, не зря их положили…
Рассказывал Геннадий просто и хорошо. Андрюха уже представлял себе и дом под острой черепичной крышей, и Магду, и ее родителей, и братьев, и сестер, и как они все за стол уселись, и как на Геннадия исподтишка посматривали - гляди–ка, не растерялся пан солдат, не ударил в грязь лицом, держится с достоинством, вежлив, обходителен, ест рыбку да похваливает; пошутить умеет, и к месту.
А в одно из воскресений они отправились с Магдой в горы к лесному озеру…
Геннадий задумался на минуту, глядя куда–то далеко, и Андрюха впервые заметил, что на невзрачном лице Геннадия неожиданно большие и красивые глаза.
Но вот настал день демобилизации.
- Как мне не хотелось уезжать, кто бы знал!.. Остаться на сверхсрочную?.. Так ведь мать же здесь, старуха уже… - Геннадий замолчал, задумался опять.
Андрюха осторожно спросил, переписываются ли они с Магдой.
- Переписываемся, - очнулся Геннадий. - Каждый раз что–нибудь присылает: то открытку, то пластинку с песенками или музыкой. А то игрушку, петуха какого–нибудь из соломы или из щепок…
- А ты купи турпутевку, да и поезжай в отпуск. Не хватит денег - одолжи.
- А так и сделаю, наверно.
И видно было, что решил Геннадий это давно, что забыть свою Магду из Шецинека, Магду с льняными волосами он никак не может…
И опять Андрюха почувствовал легкую зависть. "Как–то у него все по–настоящему, серьезно, - подумал он о Геннадии. - И в работе, и в мыслях, и вот… Какое–то равновесие, не то, что у меня, у растрепы… Пусть даже у них ничего и не будет с Магдой, пусть драма, страдания, все равно это как–то правильно и хорошо. А у меня…" - И, загоняя дрожащее сверло в податливый металл, Андрюха стал думать о Наташке…
Она заглянула на участок вскоре после их разговора в табельной, когда рассказывал ей о пещерах. Мне, говорит, надо точно знать, по каким видам выступишь на спартакиаде, я сегодня должна подать заявку от нашего цеха…
Спрашивала, а сама теребила в руках чистенький, пахнущий свежей материей клок ветоши, что лежал на верстаке перед Андрюхой.
Этой ветошью, или "концами", как говорят сборщики, в цехе вытирают руки, протирают детали перед сборкой. А копаться в ветоши - одно удовольствие. Глазам надоедают серые и темные тона, которые преобладают в цехе, поэтому радуешься белым, чистым пучкам ниток, клочкам ваты, красным, синим, зеленым и желтым лоскуткам материи. Привозят ветошь, видимо, со швейных и трикотажных фабрик, сгружают в склад, а уж там сборщики набирают себе целые вороха.
Так вот, нежные Наташкины руки перебирали эти нитки и лоскутки, Андрюха же, машинально завладев другим краем разноцветного кома, тоже копался в нем; несколько раз пальцы их нечаянно соприкасались, и игра эта обоим нравилась…
- Чего тут только нет, - тихонько говорила Наташка. - Смотри, вот этот лоскуток явно от пальто. Этот - от костюма. А это платье кому–то шили, а может, сарафан…
- Пошли, - предложил Андрюха, заметив, что Панкратов бросил работу и окаменело уставился на них, - я тебя пирожками угощу.
Отправились в дальний угол цеха, где белел халат лотошницы. Пирожки оказались хрустящими, сладкими и даже еще теплыми. Андрюхе нравилось смотреть, как Наташка ест, как она держит пирожок в руке, отставив мизинчик; как жует, посмеиваясь одними глазами; как у нее поблескивают губы оттого, что она касается их кончиком влажного розового языка…
Неподалеку располагалось покрасочное отделение.
Покончив с пирожками, они заглянули туда. Собранные уже и прошедшие испытание машины покрывались здесь сначала бурой грунтовкой, а потом серой, салатной и оранжевой краской. Повязав тряпицей нижнюю часть лица, работница направляла струю краски из пульверизатора на бока машины. Ацетоном воняло так, что глаза начинали слезиться.
- Батюшки, батюшки, - тихонько сказала Наташка, - как подумаю, что скоро и мне здесь придется…
- Тебе?
- А понимаешь, они не успевают, - кивнула Наташка в сторону женщин. - Столько машин в конце месяца пойдет, что нас бросают на подмогу.
На обед решили не ходить. Вместо этого Наташка предложила заглянуть в цеховой красный уголок. Там стояли стулья, скрепленные планками по пять штук, с той, видимо, целью, чтобы стулья не растаскивали кому вздумается. На столе, накрытом зеленым сукном, лежала слегка затертая подшивка "Комсомольской правды"; были тут и шахматы, причем одна пешка была самодельная, кто–то взял и выточил из дюраля. В застекленном шкафу стояли кубки, завоеванные цехом в спортивных соревнованиях; на стенах - таблицы, плакаты, портреты лучших людей цеха.
Наташка расспрашивала об институте, слушала, не скрывая зависти; клялась, что лоб разобьет, а в будущем году обязательно сдаст вступительные в педагогический, и в конце концов, вздохнув, призналась:
- Знаешь, мне всегда кажется, что где–то идет интересная необычная жизнь, а я тут… - Помолчала. - Если б не комсомольская работа, так вообще тоска. А комсомольская мне нравится: с людьми все–таки… не с табелями и "восьмерками". Хотя среди комсомольцев есть такие типы, что никуда не сагитируешь, ни на что. Но в большинстве–то хорошие…
- А мне, Наташ, наоборот. Кажется, что именно здесь, на заводе, и есть настоящая, интересная жизнь. Смотри…
И Андрюха вспомнил слова Багратиона: "Мы вот этими руками делаем все: машины, дома, заводы. Мы. И никто, кроме нас, не сделает, не построит, не запустит. Без нас ничего не может быть, жизни не может быть…"
- И, знаешь, я с ним согласен, с Багратионом. Действительно, "без нас жизни не может быть". Возьми машину, которую мы сейчас собираем. Да без нее же просто невозможно обойтись в больших литейках. Представляешь, люди до сих пор вручную насыпают землю в большие формы, а трамбуют ее пневматическими трамбовками. Это наподобие пневмозубил, которыми асфальт на улицах скалывают, ты видела, конечно. Так вот, представь, - целый день с этой холерой в руках… Руки трясутся, зубы стучат, пыль, грязь, и прочее. А наша установка будет швырять в форму сорок тонн в час. Причем так утрамбовывать, что ни лопат, ни трамбовок, ни самих формовщиков не понадобится. Один–разъединственный оператор будет сидеть в кабине у пульта управления и нажимать на кнопки. Здорово?
Наташка глядела на него и слушала внимательно.
- Наверно, я сама такая, - сказала она грустно. - Вот ты рассказывал тогда о спелеологии, о пещерах - интересно. Об институте - тоже. Теперь вот о заводе… Понимаешь, наверное, эта "интересность", что ли, она в самом человеке. Я боюсь, ох, боюсь - а вдруг буду им неинтересна? Ребятишкам. Вдруг они меня не полюбят?.. Это же ужасно.
- Да ну, - убежденно сказал Андрюха, - полюбят! - И чуть было не добавил: "Ты ведь славная, ты ведь…" Однако вместо этого сказал: - Педагогический, Наташ, это тоже здорово. У меня, между прочим, мама воспитательницей работает. В детсадике. По–моему, без ума от ребятишек, а они - от нее. Хотя, бывает, и скандалят.
Спохватившись, что разболтались, что обед–то уже кончился, заторопились вниз, в цех.
- Не забудь, - напомнила на прощание Наташка. - В субботу соревнования. Готовься.
- О чем задумался? - спросил Геннадий, заметив, что Андрюха не включает пистолет, чтобы просверлить очередное отверстие.
- Да так… - пустяки, - вздохнул Андрюха и надавил на "спусковой крючок".
- Ты не теряйся… с этой рыженькой–то, - сказал вдруг Геннадий и качнул головой в сторону табельной.
Андрюху так и бросило в жар: "Откуда знает? Как догадался, что я о ней?.." И только спустя некоторое время спросил:
- Ничего девчонка?
- Хорошая девчонка, - серьезно сказал Геннадий. - Тут к ней было Панкратов клеился. Уж он и так, уж он и сяк. Она - ни в какую.
- Слушай, что он за человек, этот Панкратов?
- Не знаю… - нехотя сказал Геннадий. - По–моему, из калымщиков, из "бичей". Про мед тогда рассказывал. Сволота! За такие штучки - расстреливать надо.
Несколько минут работали молча.
- Я давно хочу тебя спросить, - снова заговорил Андрюха. - Как ты успеваешь все делать? Еще и в интерклуб этот ходишь…
- Тяжеловато, - отозвался Геннадий. - Была бы хоть квартира, а то, понимаешь, у нас с матерью частный домишко. А хлопот с ним полон рот. Дрова, уголь. Воду из колонки за версту таскаю. Крыша вот стала протекать - чинить надо. А тут еще в завком выбрали - опять заботы, опять время… - Геннадий помолчал. - Как успеваю? У меня же, Андрюха, все до минутки расписано. Весь день. Иначе давно бы зашился…
"Режим - вот в чем дело. Вот чего мне не хватает! Режима и еще раз режима!.."
- И все бы хорошо, - продолжал Геннадий, не отрываясь от разметки, - все бы я успевал, со всем справлялся, если бы не штурмовщина… Вот мы первую половину месяца, считай, "проспали". Значит, за вторую половину должны сделать вдвое больше. А как? Да так, что в цехе придется с темна до темна. Тут и летит мой режим к чертям. Занятия приходится пропускать, а потом попробуй догони… Сидишь ночами и переписываешь конспекты, отчеты по лабораторным работам. А спать когда?.. Некогда. Хорошо, если часов пять в сутки урвешь.
- Зачем же ты соглашаешься "с темна до темна"? Занятия, мол, у меня, не имеете права…
- А ты знаешь, сколько нас, таких, найдется?.. Ого–го. Уйдем, так уж точно заводу плана не видать, как своих ушей!.. Нет, Андрюха, как ни крути, а выход один - спать по пять часов в сутки… - И, видя, что Андрей снова задумался и забыл про "пистолет", Геннадий напомнил: - Сверли, Андрюха, сверли. Всех проблем все равно не решишь. У меня так голова от них трещит…