Глава девятая
Руководитель практики
Постепенно руки у Андрюхи становились более умелыми и ловкими. Правда, давалось это нелегко: все они были в ссадинах, заживающих ранках, царапинах и порезах. Особенно доставалось костяшкам–казанкам, кожа на них была сбита по нескольку раз; это ведь всегда так - именно больным местом и задеваешь обо что–нибудь, ему–то и достаются новые удары. Руки плохо отмывались от масла и металлической пыли, ладони раздались, кисти стали тяжелее.
Зато мастер теперь уже не смотрел на Андрюху как на пустое место, и настал день, когда он доверил "студенту" сборку целого редуктора.
Андрюха расстелил на верстаке сиреневый чертеж и даже разулыбался, как будто встретил старого знакомого. Точно такой же редуктор, только двухступенчатый, он проектировал недавно сам, когда выполнял курсовой проект по деталям машин. Вспомнил, как делал расчеты, составлял пояснительную записку, чертил вот такой же сборочный чертеж, деталировку; как их комната 308 тогда превратилась в настоящее конструкторское бюро: пять чертежных досок, ватманские листы, рейсшины. А Владька на защите проекта уморил преподавателей своим "экономическим финтом". Нужно было привести технико–экономические обоснования проектируемого объекта, иными словами - похвалить свой редуктор, отметить его положительные стороны. Владька думал, думал, да и загнул: "Основное преимущество моего редуктора - это то, что он на три килограмма легче, чем редуктор студента Самусенко".
- Да, конечно, - смеялись преподаватели, - если брать редуктор Самусенко как образец для сравнения…
Основательно изучив чертеж, Андрюха разложил вокруг себя детали будущего редуктора и, не торопясь, сосредоточившись, начал сборку. Вставив шпонку в шпоночный паз, профрезерованный в гладком валике, с помощью винтового пресса насадил на валик шестеренку; промыл в керосине подшипники и тоже насадил их на вал по одному с каждой стороны. Точно так же собрал и второй вал, что потолще. Затем опустил оба валика в чугунный корпус, покрытый изнутри красным суриком, опустил так, чтобы подшипники вошли в свои гнезда, а шестеренки - в зацепление. Теперь, вращая малый валик рукой, можно было полюбоваться и послушать, как передается вращение, как, почти бесшумно, с легким воркованием, шестеренки катятся друг по другу, как гудят подшипники и мелькают зубчики.
Накрыл редуктор чугунной крышкой и отошел в сторонку - ничего вроде получился редуктор. Горбатая обтекаемая коробка, а из нее концы валов торчат. Тот, что потоньше, будет подключен к электродвигателю, а тот, что потолще, будет вращать барабан конвейера, передавать конвейеру спокойное движение.
"Ну вот, а ты, Платон, говоришь, что вещи - это бледные тени вечных идей. Что же, по–твоему, где–то на небе есть идея редуктора?.. Сказки!.. Живой человек, конструктор, придумал этот узел, рассчитал, начертил. А я вот по его чертежу собрал редуктор, вот он, пожалуйста, твердый, красивый, живой, настоящий! А не бледная тень какой–то там "вечной идеи"…"
Теперь оставалось положить где надо прокладки, привинтить верхнюю и боковые крышки, чтобы закрывали подшипники; поставить указатель уровня масла и рымболт. Этим Андрюха и занялся, согнувшись над редуктором и орудуя гаечными ключами.
- Простите, - прозвучало над ним, и напахнуло не то духами, не то пудрой, - вы… студент?
Андрюха поднял голову - перед ним стояла молодая женщина в очках.
- Да… - сказал он.
Женщина достала из сумочки изящную записную книжечку и авторучку, приготовилась писать.
- Фамилия ваша?
- Скворцов… - Андрюха вопросительно смотрел на незнакомку.
- Та–ак, Скворцов, - сказала она, ставя в книжечке крестик. - Я новый сотрудник кафедры "Технология машиностроения", и вот послали руководить практикой. Зовут меня Калерия Самойловна.
- Очень приятно, - Андрюха приподнялся с верстака и слегка поклонился.
Сделав улыбку на холодноватом, строгом лице, преподавательница спрятала записную книжечку и ручку и сочувствующим тоном спросила:
- Ну как вы тут?
- Да ничего, нормально, - неловко пожал плечами Андрюха.
- Молодцом. А то многие, у которых была, в голос: "Надоело уже!.." Я им говорю: "Понимаю вас, но что поделаешь - программа требует… Сама недавно студенткой была, знаю". - И уже к Андрюхе: - Ничего, потерпите уж. Через все это надо пройти…
- Да собственно… - начал было Андрюха.
- Расскажите, чем занимаетесь? - серьезным тоном спросила Калерия Самойловна и кивнула на редуктор.
Андрюха, сообразив, что вопрос задан не из праздного любопытства, что преподавательница хочет выяснить, насколько он знает свое дело, свою машину, стал старательно, как на экзаменах, рассказывать… Понимаете, говорил он, чтобы изготовить, например, большое зубчатое колесо, люди издавна делали так. Мастерили из дерева модель этого колеса, помещали ее в яму и начинали насыпать вокруг модели специальную формовочную землю. Насыпали и трамбовали, насыпали и трамбовали. Затем осторожно вынимали модель, и в земле оставался отпечаток, иными словами, - форма. В эту форму и заливался потом жидкий, расплавленный чугун. Застывал чугун - и заготовка колеса была готова. С тех пор в изготовлении крупногабаритных форм почти ничего не изменилось. Ну разве что трамбуют теперь не деревянными трамбовками, а пневматическими. А вот такая установка, какую мы здесь собираем, все в корне меняет. Формовочная земля будет подаваться конвейером в головку машины, а в головке вращается ротор с плицей. Плица подхватывает землю и швыряет вниз, в изготовляемую форму. А чтоб вся форма равномерно заполнялась, земляная струя должна перемещаться в пространстве… ну вот как кисть маляра, когда он красит пол: туда–сюда, туда–сюда, и притом чуть–чуть наискосок. Для этого в машине предусмотрена электроавтоматика…
Тут Андрюха осекся. Он вдруг увидел в глазах преподавательницы такую скуку, такое безразличие, что оскорбился до глубины души. "Я тут распинаюсь, елки–моталки, - подумал он, - а ей до лампочки все мои "живописания"…"
- Как отчет? - спросила Калерия Самойловна, решив, видимо, что Андрюха закончил свой рассказ. - С собой? Покажите.
Андрюха достал из тумбочки тетрадь, обернутую целлофаном, протянул преподавательнице.
- Так, так… - говорила Калерия Самойловна, листая отчет. - История завода, перспективы развития, структура управления, кстати, что такое СКО, ну–ка ответьте.
- Специальный конструкторский отдел, - сказал Андрюха, а про себя подумал: "Нашла о чем спрашивать…"
- А что такое БТЗ? - Калерия Самойловна убрала с рукава своего светло–серого жакета сориночку.
- Ну как же, - усмехнулся Андрюха, - это же, можно сказать, самая серьезная и важная служба. Бюро труда и зарплаты…
- Да, - вздохнула Калерия Самойловна, - зарплата в наше время - это… - Она помолчала и опять спросила. - ЦЗЛ?
Потом она еще спросила, что такое ОГТ, ОГМЕТ, ОГК, ПДБ, ОТК, ОНИР, ИРК…
- А это что за отдел? - силилась вспомнить Калерия Самойловна. - ПАС… ПАС… Погодите, я что–то не припомню…
Андрюха чуть не расхохотался. Однако, спохватившись, сделал смущенный вид и пробормотал:
- Да это так… в порядке юмора. Я вычеркну потом. Просто эти сокращения, разные ЦИЛ да ОГМ… Так их много, что я подумал: а почему бы не ПАС? - практикант Андрей Скворцов.
- Чего только не придумают! - Калерия Самойловна вдруг оживилась, повеселела. И рассказала, что один из студентов свой отчет о практике назвал: "Мемуары Петра Кондрашкина"…
- Хорошо, - сказала она, возвращая тетрадь Андрюхе. - У многих вообще ни строки не написано - "а мы, говорят, и забыли…"
- Ну и что им будет? Тем, кто отчет не пишет? - спросил Андрюха.
- Безобразие, конечно, - сказала Калерия Самойловна. Однако, подумав, беспечно махнула рукой: - Напишут, куда они денутся! К концу практики у всех отчет будет. Всегда же так делается, господи! Пока не припрет… Мы, помнится, тоже все делали в самый последний момент. Ночку не поспишь, бывало… Такова уж психология студента…
"Все штурмом берем, штурмом", - вспомнились Андрюхе слова Философа, которые тот сказал на экзамене. С горечью сказал, неодобрительно. А эта… вроде далее с умилением - "всегда же так делается, господи!"
Не раз еще вернется Андрюха в своих раздумьях к этим словам Калерии Самойловны…
А пока он слушал преподавательницу и думал: "Забавно". А думал он так потому, что все студенческое, весь мир лекций, зачетов, бессонных ночей, защита проектов, "редуктор студента Самусенко" - все это отодвинулось куда–то и стало даже чуточку забавным, будто принадлежащим детству. И Андрюха вспомнил, что такое чувство он уже однажды испытывал, когда приехал на каникулы к себе в деревню. Сходил в школу, побывал в своем классе, встретил учителей. Все то же, да не то. Будто время что–то сделало с его глазами, и он смотрит на свою маленькую школу, на свою парту, на учителей не то чтобы свысока, нет, а вот с этим сложным чувством, где и удивление - неужели это было со мной? - и чувство грусти, и улыбка от сознания - а ведь было, было! Ведь это я ни за что ни про что вот здесь, на этом самом месте дал в ухо Кольке Петухову. Забавно…
А теперь вот глазами, с которыми снова что–то произошло, смотрел Андрюха на Калерию Самойловну.
Она же, заметив, что он слушает ее с какой–то странной полуулыбкой, вдруг замолчала. В ней что–то шевельнулось, появилось вроде бы сомнение, она насторожилась самую капельку - не очень ли разболталась?
- Да‑а, - будто бы спохватившись, Калерия Самойловна глянула на золотые часики. - Мне же еще сегодня… Скажите, в этом цехе есть студенты? Я вас очень прошу - проводите меня, пожалуйста, к ним.
Андрюха повел руководительницу по главному проходу цеха. То и дело приходилось уступать дорогу бесшумным электрокарам, и всякий раз Калерия Самойловна отшатывалась в сторону, спотыкалась на неровном деревянном торце. А когда совсем рядом взревел автопогрузчик (машина, как бы обрубленная и повернутая задом наперед), Калерия Самойловна вообще чуть не упала от испуга, и упала бы, наверное, не поддержи ее Андрюха вовремя.
Наташка, пробегая по проходу со стопкой каких–то папок, подозрительно покосилась на Андрюху и Калерию Самойловну…
- Нет, цех - это все–таки… - бормотала Калерия Самойловна про себя и качала головой, мол, все эти грязные машины, этот стук, скрежет, это угрожающее опасное движение железа…
Передав преподавательницу с рук на руки толстушке Ивкиной, работавшей на испытательном стенде гидравлических насосов, Андрюха облегченно вздохнул и побежал на свой участок доканчивать сборку редуктора.
Затягивая болты и думал: "Интересно, что и парни стали какими–то другими… Разговоры в общаге теперь другие. Игнат жалуется - трудно ему свои агрегатные станки настраивать. Владька говорит - во всех порах у меня металлическая пыль сидит, век, наверное, не отмоюсь. Петро ворчит насчет нарядов и расценок, Гришка Самусенко хвастает, что в аванс всех больше получил…"
Глава десятая
В семье
Коротко прозвенела судейская сирена, и все шестеро подались вперед, застыли. И вот он взвивается и летит с той стороны, из–за белой натянутой сетки, черный круглый мяч: вот он принят "центром", остановлен его стремительный полет, погашена в сильных пальцах его энергия. Мяч плавно перемещается по воздуху к парню у сетки; тот, слегка присев, еще более плавно посылает мяч вверх, точнехонько на сжавшегося, как пружина, и ждущего Андрюху. Толчок! Андрюха бросает себя вверх, навстречу мячу, и, будучи уже над землей, над сеткой, над игроками, видит разом и как бы остановившийся в полете мяч, и площадку противника, и "дыру" в ней, то есть лицо, на котором растерянность и страх. Зафиксировав все это в мгновение, Андрюха с выдохом лупит по тугому мячу, направляя его в "дыру" - бац! И уже пружинно касаясь ногами земли, слышит рев болельщиков: "А–а–а!", видит, как за сеткой, на той стороне, принимая мяч, валится на спину один игрок, второй, третий, и что мяч–таки поднят в воздух и медленно, "пешком", опять переваливается на эту сторону. Игра продолжается, кузнечный ведет в счете, и надо вырвать у них инициативу, надо вырвать. Этого ждет принаряженный по случаю выходного дня Багратион, стоящий у самой судейской вышки с двумя своими мальчиками; этого ждет Геннадий; мастер с женой и дочкой; этого ждут все болельщики за сборочный цех; этого ждет Наташка…
Подходит к концу большой спортивный праздник. Заводской стадион, расположенный в березовой роще, залит нежарким уже предвечерним солнцем. Он, конечно, не то чтобы классический стадион "Динамо" там или "Спартак" с их идеально зелеными футбольными полями, с трибунами и душевыми. И все–таки это стадион: есть и футбольное поле, на котором уже отгремели страсти и на котором сборщики позорно продули инструментальному цеху; есть и ямы для прыжков, и баскетбольные площадки, и беговая дорожка, по которой еще недавно в числе многих девчонок бежала Наташка…
Андрюхе сделалось ее жалко, когда он глядел на нее, такую вроде бы потерянную в толпе голенастых девушек, ждущих старта. На Наташке были желтые трусики, белая маечка и белые беговые тапочки; она заметно нервничала и то и дело касалась ладонями своих порозовевших щек.
Бежала она где–то в середине растянувшейся по дорожке группы, но Андрюхе казалось, что бежит она лучше всех и красивее всех, что нет на всем огромном стадионе быстрее и стройнее этих загорелых крепких ног. Он не отрываясь смотрел на них все время, пока они мелькали в стремительном и естественном, как колесо с мелькающими спицами, беге.
А надо было уже идти к яме для прыжков в длину, и Андрюха пошел туда, так и не успев сказать Наташке, что она молодец.
Неподалеку от ямы самые сильные люди завода толкали штангу и поднимали двухпудовую гирю. Пашка, потный и красный, под поощрительные и насмешливые окрики зрителей выжимал чугунную гирю, и бицепс на его правой руке вздувался, как сдобная булка. Багратион же, стоя неподалеку от Пашки, ворчал негромко: "Не займешь первого места - лучше не показывайся в бригаде!.."
Когда–то Андрюха неплохо прыгал в длину. Надо вспомнить технику разбега, толчка, полета и приземления… А судит–то кто, господи! Самусенко! Умеет человек устраиваться, ничего не скажешь… А парни у ямы собрались - как на подбор. Откуда только повылезли, из каких цехов и отделов! Атлеты что надо.
Разбег по дорожке, разбег короткий, таранный! Внизу, под ногами, мелькнула доска, заделанная заподлицо с землей; толчок, толчок изо всех сил, почти удар ногою о доску, и сердце точно взбухло, заняло всю грудь, и ты уже в полете, ты весь сжался, сложился в ком, коленки выше головы. И так, комком, летишь секунду, в глазах промелькнул пестрый от флагов и транспарантов, от спортсменов и болельщиков стадион, березы за его забором, поблескивающая за их стволами река. Втыкаешься пятками в ровную, взрыхленную граблями землю с опилками, рывок всем телом вперед и в сторону, чтобы не упасть, не опрокинуться назад.
Финальный прыжок Андрюхе не удался.
Гришка Самусенко, в белой футболке, в белых штанах, с красной судейской повязкой на предплечье, только руками развел, мол, ничего, Андрюха, не поделаешь: прыгал ты, как зверь, не хуже этого волосатого грузина, но сейчас, увы, переступил через планку, "заступ", - не считать.
- Ты почему не ходишь на тренировки, понимаешь? - напал на Андрюху занявший первое место Геловани из конструкторского. - Какой отдел? Какой цех?.. Обязательно ходи! Мы тренируемся каждый вторник, каждую субботу.
Андрюха в ответ только улыбался: досадно было, что переступил…
- Да ничего, ничего! - утешала его Наташка. - Что ты!.. Ты знаешь, как выручил! Нам бы еще очков пятьдесят набрать - и тогда…
Она была вся взвинченная, то и дело подсчитывала эти самые "очки", то и дело убегала куда–то, подбадривала, утешала, огорчалась, и Андрюха уже почти ревновал ее к парням и девчонкам, ко всем этим возбужденным бегунам, прыгунам и пловчихам, к тому, что везде и всюду она свой человек, для всех она "ох ты, рыженькая!"
И только когда на теннисных столах начались решающие поединки, Наташка оказалась рядом.
За кого болеть? - разрывался Андрюха. То ли за Игната, своего товарища, а значит, за свою 308 комнату, за свой родной институт; то ли за Генку–солдатика, а значит, за бригаду, за свой сборочный цех.
Андрюха знал: Игнат собаку съел в этом настольном теннисе. И хладнокровен же, дьявол, и коварен! Видит своими глазами–щелками малейшую Генину оплошность… Но и Геннадий не промах. Работает ракеткой и шариком, будто слесарным инструментом.
Слегка, словно перышко, прихватив ракетку худыми сильными пальцами, Геннадий производил ею неуловимые для глаза движения, и шарик, цокнув о зеленую доску стола, вдруг летел обратно, неистово крутясь и выписывая в воздухе какую–то фантастическую траекторию. Цок–цок! Цок–цок! Темп игры нарастал, и уже не раз на невозмутимом азиатском лице Игната мелькала тень растерянности. А Геннадий, будто резиновый, сгибаясь и разгибаясь, был то у самой кромки зеленого стола, то в трех шагах от него, то слева, то справа, резал, атаковал непрерывно; на маленьком невзрачном лице горели большие быстрые глаза. Цок–цок! Цок–цок! Игнату, обороняясь, пришлось сделать чуть ли не акробатическое сальто и он отбил–таки шарик, однако не успел распрямиться, как шарик летит на другой угол стола. Цок–цок! Цок–цок! Глаза у Андрюхи не успевали уже следить, а мозг - осознавать это стремительное метание белого шарика, и наступало ошеломление, казалось уже, не один шарик мечется от Геннадия к Игнату и обратно, а несколько; не по одной ракетке в руках у игроков, а по нескольку; и летает шарик по законам, немыслимым с точки зрения классической механики.
Когда Игнат, диковато блеснув белыми зубами, снова принял, почти уже в падении, пулей летящий шарик и сравнял счет, Наташка, ахнув и пробормотав: "Батюшки, батюшки!", стиснула Андрюхину руку. От этого он совсем перестал замечать подпрыгивающие и взлетающие шарики, стоял и дышать забыл…
Но тут, как назло, прибежала Надька, Наташкина сменщица, и затараторила без запятых:
- Прохорова отказалась плыть, если нам поставят "картошку", не видеть нам призового места, как своих ушей.
Наташка, отпустив Андрюхину руку и тотчас же забыв и о нем и о настольном теннисе, побежала на берег реки, на ходу переговариваясь с Надькой.
А на столе продолжался поединок… Но уже видно было, что Игнат сдает, измотал его Геннадий своими непрерывными атаками. Андрюхе было жаль Игната, но, с другой стороны, он не мог не радоваться за Геннадия, за свой цех, за то, что очков у них теперь прибавилось.
Когда сборщики подбрасывали в воздух горячего и взмокшего победителя, по радио были объявлены результаты заплывов: сборочный цех занял предпоследнее место…
- Вообще могли "картошку" получить, - говорила Наташка, вороша мокрые волосы: ей пришлось проплыть дистанцию вместо "этой эгоистки Прохоровой".
Всем скопом, и спортсмены и болельщики сборочного, направились к волейбольным площадкам, где начались заключительные игры.
"Ну, если еще и в волейбол продуем…"