- Да что же ты, Васенька?! Да куда же ты?
- Молчите, мама, молчите! Идите!
Когда укладка была наполнена, а половина бараньей туши была укутана в рогожи, Василий сел на скамью, положил обе руки на стол и сказал:
- Ну, Степан Никитич, мне оставаться, тебе уезжать… У нас двое детей, их пополам не порубишь, и тебе я их не отдам. Я на тебя сердце не держу, и гы на меня не держи. Мы с тобой на одном поле воевали, на одном поле будем хлеб сеять. Имущество для тебя я собрал, а если еще надо, бери чего хочешь.
Авдотья изменилась в лице. Степан рванулся к ней. - Не волен ты один решать, Василий Кузьмич!.. Он схватил Авдотью за руку, но она в страхе выдернула руку и отшатнулась от него:
- Не тронь, Степа!.. Лучше враз!.. Дети! Дети ведь! Василий повернулся и вышел, чтобы не мешать им проститься.
Он стоял в горнице у окна долго, до тех пор, пока подвода не выехала со двора. Маленький зеленый сундучок одиноко стоял в широких розвальнях. Степан, худой, ссутулившийся, шел за ними сквозь метель и непогодь.
Василий вернулся в кухню. Дверь была полуоткрыта, и в кухню клубами шел морозный воздух. Укладка стояла посредине комнаты, и подтаявшая баранья туша лежала рядом на рогоже.
Авдотья сидела на лавке у дверей, уронив руки, опустив плечи, и уже не плакала, а только нервно дышала Василий понял, что она любила Степана.
"Ну что ж? - подумал он, напрягая всю свою волю, чтобы остаться спокойным. - Что ж? Дуня не такая баба, чтобы жить с мужиком из корысти или от нечего делать… Не такая она баба!.."
Он сел рядом с ней и положил руку на ее плечо.
Она привалилась к нему и заплакала.
- Дуня, нельзя иначе, дети у нас!..
У него не было зла ни на нее, ни на Степана.
Он вспомнил сватовство и женитьбу и то, как она, беременная, после целого дня косьбы бежала к нему на полевой стан за семь километров только для того, чтобы накормить его горячими лепешками с маслом, которые он любил и которые она кутала в шаль, чтобы не простыли.
Он вспомнил и то, как, приезжая из города, она привозила подарки всей семье и только для себя у нее каждый раз не хватало денег. Когда он бранил ее за это, она виновато говорила ему: "Я, Васенька, ужо, в другой раз". Многое вспомнил он и многое пережил заново.
- Я пойду в правление, Дуня.
Он стал собираться, а она помогала ему, и глаза у нее были такие, словно что-то сильно болело у нее внутри. Такие глаза он видел у раненных в грудь и живот. У раненных в ногу или в руку таких глаз не бывало. Снова он притянул ее к себе и сказал:
- Крепись, Дуня, нельзя ж иначе! Дети же! И снова она, припав к нему, ответила:
- Разве я что говорю?
Ему было тяжко, одиноко и обидно за себя, за нее, за тех, чью долю искорежила война.
"Вот он, мой жданный день! Возвратный мой день!.." - подумал он горько, но скрыл горечь и спокойно сказал:
- Осилим и это, Дуня. Не такое осиливали, - и пошел в правление.
2. Утро
Морозные узоры на окнах играли игольчатыми блестками и студено розовели от раннего солнца. Солнечный свет, доверху наполнявший комнату, был чист и резок, в нем были и беспощадное сияние сугробов и ледяная голубизна зимнего неба.
В такие часы хорошо думалось. Мозг, еще неохваченный дневной текучкой, работал с особой точностью, мысли были свежи и свободны.
Под стеклом на столе пестрела карта района. Точка, обозначающая колхоз имени Первого мая, лежала под острием карандаша. Председатель этого колхоза, пьяница и бездельник, хозяйничавший в нем в сорок третьем - сорок четвертом году, когда трудности военного времени требовали особой слаженности работы, нарушил севообороты, запустил землю и так подорвал колхозное хозяйство, что с тех пор колхоз хирел и чах, как хиреет и чахнет подрубленное дерево.
"Самый плохой колхоз самого трудного сельсовета, в самом трудном районе области, - думал Андрей, машинально обводя карандашом кружки около Первомайского, - и трудно с ним работать".
Ему живо вспомнилось то ощущение, которое всегда оставалось от поездок в этот колхоз, - ощущение было таким, как будто приходилось поднимать что-то расплывчатое, бесформенное и оно растекалось в руках.
"Нет стержня… - мысленно продолжал он. - Но стержень будет создан, как создан он здесь и здесь!.."
Он пробежал взглядом по многочисленным красным точкам на карте.
Точками были отмечены колхозы, в которых существовали партийные организации. Совсем мало оставалось таких колхозов, где партийных организаций все еще не было.
"Этот новый председатель и Михаил Буянов - уже двое. Третьим мог бы стать Мохов, но Мохов нужен в МТС… Мохов нужен в МТС… - мысленно повторил он, нахмурился и крепко потер лоб над переносицей. - Зачем я опять думаю об этом? Все это я уже решил и обдумал. Обдумал и решил… Но поймет ли о "а это? Поймет! Поймет так же, как понимает все…"
Нежность охватила его с такой силой, что он оглянулся: не прочел ли случайно кто-нибудь по его лицу мыслей, таких неуместных в кабинете первого секретаря райкома. В кабинете было попрежнему пусто и тихо, и только из-за стены доносился сиплый голос дежурного, кричавшего в телефон:
- Деловой древесины сколько кубометров? Алло! Алло! Лесоучасток! Деловой древесины…
- Петрович у себя? - перебил дежурного голос Буянов а.
Андрей все еще не мог привыкнуть к имени "Петрович", которым окрестили его в районе и с которым в его представлении связывалось что-то солидное, совсем не похожее на него.
- Ясно, у себя, - сердито ответил дежурный.
- Можно к нему?
- Раз товарищ Стрельцов назначил тебе в восемь, значит и примет тебя точно в восемь ноль-ноль.
Андрей плотней закрыл дверь и быстро вернулся к столу. До восьми осталось двадцать минут, и нужно было успеть закончить текст письма к лесозаготовителям.
Дописывая письмо, Андрей вспомнил последнее собрание на одном из лесоучастков, старый скит, в котором оно проходило, и резной киот из красного дерева, в который был вставлен договор о соцсоревновании. Вспоминая, Андрей весело улыбнулся.
- Вот подивились бы старые богомазы!
В районе немало было таких неожиданностей и контрастов, которые трудно было встретить в каком-либо другом месте. Полгода назад Андрей выбрал этот район именно из-за его своеобразия.
До войны Андрей работал секретарем райкома на Кубани, и товарищи не раз шутя говорили ему:
- Тебе легко ходить в "передовых": тебя чернозем вывозит.
И тогда еще возникло у него упрямое желание доказать другим, что дело не в черноземе, а в методах руководства, и проверить самого себя на работе в трудных условиях. После демобилизации Андрея направили в нечерноземную и трудную в сельскохозяйственном отношении область. Он упорно отказывался от работы в аппарате обкома и рвался в район. Угренский район с его плохими почвами и суровым климатом привлекал его, как привлекает сильного борца достойный соперник.
Не только природные, но и исторические особенности Угреня казались Андрею интересными.
До революции в районе почти совсем не было настоящих хлеборобов, земля не кормила, и люди жили отхожими промыслами.
Знаменитая Угренская ярмарка и шедший через Угрень путь ив Москвы в Сибирь, путь, по которому везли золото и гнали каторжников, наложили на район свой отпечаток: летописи здешних мест пестрели страницами о торгашах, кулаках и ярмарочных воротилах.
Была в истории района и еще одна своеобразная черта. Издавна, еще во времена Петра Первого, заселялись здешние леса ссыльными, беглыми раскольниками, и бесчисленными были названия разных сект в памяти старожилов.
- Трудный и во многих отношениях исключительный район, - оказали в обкоме Андрею.
- В передовом районе я уже поработал, - отвечал Андрей. - Оформляйте в Угрень. Еду.
С тех пор прошло несколько месяцев. Андрей не жалел о принятом решении, хотя все оказалось еще сложнее и неподатливее, чем он ожидал.
В трудные минуты, как к источнику бодрости и уверенности, прибегал он к воспоминаниям о Кубани.
Ему вспоминались широко открытые взгляду просторы, и литые массивы пшеницы.
Он почти физически тосковал по обильной кубанской степи, по ее знойным запахам, по ее дорогам, прямым к. летящим, как стрелы.
Но еще непреодолимее была его тоска по кубанским людям, с которыми он сроднился, которые представлялись ему людьми широкого размаха; по бригадам, дружным, как семьи; по тракторным колоннам, выходящим на весенний предпосевной смотр, как танковые колонны первомайских парадов выходят на Красную площадь; по графикам работ и по маршрутам уборочных агрегатов, вывешенным в каждом полевом стане и ненарушимым, как закон.
"Степь, родина моя! Зачем я от тебя оторвался? - думал он минутами и тут же обрывал себя: - Сам захотел! Или правы были ребята, когда говорили, что тебя "чернозем вывозит"?"
Он подходил к перспективной карте района.
Еще не существующая шоссейная дорога пересекала карту. Две новых железнодорожных ветки врезались в глубь лесных массивов. Мощная межколхозная гидростанция стояла у реки. Новая МТС с хорошо оборудованными ремонтными мастерскими поднималась недалеко от Угреня.
"Это все будет! - хмурясь, думал он. - Еще три-четыре года - и мы потягаемся с Кубанью!"
Он дописал письмо и точно в восемь часов (Андрей любил военную точность во времени) позвал к себе Буянова.
Молодой, веснушчатый, подбористый парень, с тщательно расчесанными русыми кудрями, в костюме с иголочки, из-под которого выглядывал белоснежный и до глянца отглаженный воротник рубашки, отчетливым шагом вошел в комнату.
По обиженному, настороженному выражению его лица Андрей определил:
"Знает… - и тут же подумал: - Ну, что же, короче разговор! Какой он, однако, весь отутюженный! Видно, уважает себя человек!.."
- Знаешь, Михаил Осипович, зачем я тебя звал?
- Слыхал, Андрей Петрович, да не поверил, - обиженно ответил Буянов.
- Это почему же?
- Привык от тебя, Андрей Петрович, слышать справедливые слова…
- А теперь, что же, по-твоему, я несправедливо говорю?
- А какая тут справедливость? - Узкие и быстрые глаза Буянова укоризненно посмотрели "а Андрея. - Человек учился, человек специальность приобрел. Курсы колхозных электриков кончил на "отлично", только что взялся за работу - и на тебе! Куда же этого человека суют? В захудалый колхоз, в бригадиры! Чудно!
- В Первомайском есть гидростанция. Это тебе не деревушка в десять дворов.
- Гидростанция! - презрительно скривил губы парень. - Двадцать пять киловатт! Это разве мощность?!
- А ты к большим мощностям привык? - Андрей улыбнулся не то одобрительно, не то слегка насмешливо.
- К большим, не к большим, тут, Андрей Петрович, ни к чему усмешка, - обиделся Буянов, - только на Угренской гидростанции такому электрику, как я, веселее, и пользы от меня больше… В Первомайском колхозе масштаб не тот… Это ж всякому ясно!.. - он поджал узкие губы с полным сознанием своей неопровержимой правоты.
- Ты в Угренской гидростанции на сотнях киловатт сидишь, а чем занят? Командуешь, кому сколько отпустить энергии, да счета проверяешь? И это, по-твоему, "тот масштаб"? А поехать в родной твой колхоз, и поднять этот колхоз, и вывести его из отстающих в передовые- это, по-твоему, "не тот масштаб"?! Или у тебя у самого душа не болит за родные места?
- Мне теперь от Волоколамского шоссе до самой границы насквозь родные места. Где наша дивизия ступала, там и родное место. Что ж мне теперь, на тысячи километров кидаться? Не с этой точки зрения нужен здесь подход. У каждого своя специальность. Чудно, электрика бригадиром посылать!
- Мы тебя не только бригадиром, но и электриком посылаем.
- Может, еще и конюхом, и дояркой, и счетоводом зараз?
- Да, и конюхом, и дояркой, и счетоводом. Райком тебя коммунистом посылает в родной твой колхоз, Михаил Осипович, - Андрей встал; небольшие, но крепкие ладони его сжались в кулаки. - Коммунистом! Другого места в колхозе мы тебе пока не определяем. Сам увидишь, куда нужно коммунисту встать, туда и встанешь.
Они смотрели друг на друга, словно меряясь силами.
Буянов считал себя человеком "самостоятельным", никому что обо всем создавал собственное, своим умом проверенное суждение.
"Кремень! - думал Буянов об Андрее. - Слова говорит как будто верные, да ведь, бывает, правильными словами пустые дела прикрывают! Эти слова еще требуется мозговать".
Буянов не хотел сдавать позиций.
- Нет, Андрей Петрович, ты скажи мне, почему это именно меня ты определил послать?
- Не именно тебя. Многих коммунистов мы снимаем с районной учрежденческой работы и посылаем в поле. В Первомайском пока только один коммунист - Бортников. Там должна быть создана партийная организация.
- Какая же партийная организация из двух коммунистов?
- Пришлем третьего.
- Кого?
- Пришлем!.. - нахмурился Андрей; он и сам не мог понять, почему ему не хочется назвать этого третьего. - Будет вас трое, а потом будете растить новых коммунистов. Народ там есть золотой. Все ясно, Михаил Осипович? Две недели тебе на подготовку заместителя и на сдачу гидростанции. Через две недели быть в Первомайском. Договорились?
Буянов в глубине души уже сознавал правоту Андрея, но он так долго возмущался его решением и готовился к сопротивлению, что не мог уступить сразу.
- Буду протестовать в официальном порядке, - сказал он, сердито насупившись.
Андрей окинул его оценивающим, хитрым взглядом.
- Не будешь! - оказал он уверенно.
- Ты, что ли, Андрей Петрович, не позволишь? - невольно смягчившись, но стараясь сохранить суровость, сказал Буянов.
- Совесть твоя партийная тебе не позволит! Ну, пока, Михаил Осипович!
Буянов встал и вялыми шагами пошел к двери. Вся худощавая, узкоплечая фигура его выражала недовольство и смятение.
У самой двери он остановился и сорвал с головы только что надетую шапку.
- Эх! Женился же я на угренской на той неделе! И погулять после свадьбы ты мне не дал, Андрей Петрович!
- Значит, молодожен! Значит, поздравить тебя! То-то я смотрю на тебя: именинником ходишь! Ну, раз такое дело, отсрочу тебе отъезд еще на неделю.
Андрей смеялся, а в уме ело сразу возникла мысль, придавившая все остальные мысли: "Значит, насчет "третьего" решено…" Хотя решено было давно, хотя он и не думал перерешать, ему все-таки на миг стало тяжело: словно разговор с молодоженом отнял у него последнюю возможность изменить решение.
"Да, да!.. Все уже решено!.." - мысленно повторил он. Когда Буянов ушел, он взглянул на часы. Было восемь часов двадцать пять минут. К половине девятого он вызвал нового председателя Первомайского колхоза, с которым еще не был знаком.
Он собрался нажать кнопку звонка, чтобы пригласить председателя к себе, но дверь быстро распахнулась, и громоздкий черноголовый человек с сердитыми темными глазами вырос на пороге. Андрей поднялся навстречу.
В первую секунду Василий задержался в дверях от неожиданности.
Он много слышал о секретаре райкома. По рассказам и по тому, что все в районе-и старые и молодые - уважительно и тепло называли секретаря Петровичем, Василий представлял себе человека пожилого, солидного, с такими же седыми усами, такой же полнеющей фигурой, как у Алексея Лукича, погибшего председателя колхоза.
Увидев молодого маленького и лобастого человека, с широким розовым лицом и энергическим профилем, Василий в первое мгновение растерялся. Он поискал глазами другого секретаря, похожего на сложившийся в его уме образ. Не обнаружив, нахмурился и, нагнув голову, вошел в комнату. Он был разочарован и даже раздосадован. Ему хотелось солидного разговора с солидным человеком, а маленький крепыш с большими светлыми глазами, весело смотревшими из-под нависшего лба, показался ему "мальчишистым". Невольно он заговорил резче, чем собирался:
- Это что же за порядки у нас в районе, товарищ Стрельцов? Если отстающий колхоз, так, значит, всем организациям чихать на него с высокой полки?
Андрей нахмурился. Шумное появление председателя ему не понравилось.
- Товарищ Бортников, насколько я понимаю? Будем знакомиться. Кто на ваш колхоз чихает?
- В райисполкоме чихают и вашим именем прикрываются!
- Мы в райкоме партии, товарищ Бортников. Давайте без шума, так, чтобы я мог понять, в чем дело.
- Как тут не шуметь? Плохой колхоз у района, как пасынок у мачехи. Всем обошли! - сердито сверкая глазами, говорил Василий.
- Чем колхоз обошли?
- Прислали из Сельхозлектро три комплекта электрооборудования для электромолотьбы и для электропилки. По справедливости, кому надо дать? Тем колхозам, где работоспособного народа меньше, где тяжелее работать. А кому отдали? По лучшим колхозам распределили! Где же тут помощь отстающим?
- Кончили, товарищ Бортников? Нет? Ну, поговорите еще, а я еще послушаю. - Василий молчал. - Значит, все? Тогда я объясню: на этой неделе пришло три комплекта, на той придет еще двенадцать. Первые три комплекта мы распределили по тем колхозам, которые могут использовать оборудование немедленно. У вас гидростанция работает с перебоями, на лесозаготовках план не выполняется, до сих пор не переработали и не сдали тресту. По моим расчетам, вы в ближайшую неделю электрооборудованием заняться не сможете. Если мы ошиблись и электрооборудование колхозу нужно срочно, объясните без шума. - Подчеркнуто спокойный тон секретаря райкома, точное знание колхозных дел и готовность, если надо, обсудить и пересмотреть вопрос сразу утихомирили Василия.
"И про тресту припомнил, глазастый!" - подумал он и, подчиняясь спокойному голосу секретаря, уже спокойнее ответил:
- Нет… Что ж… Если на той неделе… это можно потерпеть…
На мгновение в комнате воцарилась тишина.
- Вы уже приняли хозяйство? - спросил секретарь. - С чего думаете начинать?
- Начал уже. Вчера провел собрание. Распределил людей по бригадам. Пришел я к вам за помощью и советом. И насчет задолженности и ссуды. Накопил колхоз задолженность перед государством. Тяжко будет рассчитываться этой осенью. Если бы, значит, получить отсрочку… И насчет ссуды… Нельзя ли получить помощь от государства - зерном или деньгами? Как-никак, самый слабый колхоз в районе, кому и помочь, как не нам?
- Государство вашему колхозу поможет, но чем и как я сейчас сказать не могу. Вопрос о помощи отстающим колхозам разрешается в областных организациях. Думаю, что в течение месяца дам точный ответ. Еще что?
- Еще относительно обмена семфонда. Зерно засыпано у нас некондиционное. Совсем худенькое зерно. Требуется обменить!
- Это мы предусмотрели, в этом поможем. А глазное, мы поможем колхозу людьми. Двух большевиков, двух специалистов посылаем к вам.
- Кого?
- Электрика Буянова… о втором я пока умолчу. Еще не согласовал с отделом кадров, но будет и второй.
Шла обычная деловая беседа, и ничто не говорило ни о том "подводном" течении мыслей, которое сопровождало каждое слово, ни о том, как настороженно присматривались друг к другу два человека, еще почти незнакомые, но уже взаимно зависимые и тесно связанные.
Незаметно для постороннего взгляда, но пристальной упорно они изучали друг друга: один - ясными, холодноватыми и быстрыми глазами, другой - темным горячим, утонувшим в чащобе ресниц взглядом.