Глава четвертая
Через несколько дней Лука улучил время и убежал из дому. На протяжении всей этой недели он часто думал о Мтварисе; иногда она ему даже снилась. Несколько раз он принимал решение поделиться своей тревогой с Андукапаром, но когда наконец решился сказать, вдруг понял, что говорить ему не о чем, он и сам не знал, что тревожило его, почему он не находил покоя. Но какая-то загадочная сила влекла его к тому затемненному окну, откуда впервые засиял ему дотоле неведомый свет.
Он снова подошел к знакомой ограде, железные ворота были заперты. Он толкнул их рукой, налег плечом, все напрасно! Железные ворота были закрыты так же крепко, как и в прошлом и в позапрошлом году. Огорченный и разочарованный, он несколько раз обошел вокруг высокой кирпичной ограды и спустился вниз по переулку. Дойдя до конца улицы, он взглянул на берег Куры. Берег показался ему пустынным, но когда он присмотрелся повнимательней, над Верийским мостом заметил сидящего на отмели парня. "Кто-нибудь из наших", - решил про себя Лука и побежал вприпрыжку по крутому зеленому склону.
Мальчишка, наверно, почувствовал, что кто-то идет, и через плечо оглянулся на Луку.
Лука не знал этого мальчишку, впервые его видел. Он замедлил шаг и решил вернуться назад, но незнакомец приветливо ему улыбнулся и даже рукой помахал, дескать, иди присаживайся.
У незнакомца были рыжие кучерявые волосы и конопатое лицо. Живые светлые глаза затенялись удивительно короткими и густыми рыжими ресницами. Он был очень худой, но загар придавал ему здоровый вид.
Конопатый похлопал тощей рукой по песку и сказал Луке:
- Садись, куда спешишь?
Лука покорно присел.
- Плавать умеешь? - неожиданно спросил Конопатый.
- Умею, - ответил Лука.
- А я не умею, - быстро отозвался Конопатый таким тоном, как будто хвастался тем, что не умел плавать.
- Это же очень легко, научишься…
- Интересно, как я научусь, если я тону.
- Когда научишься, не утонешь.
- Что ты за человек! - засмеялся Конопатый. - Как же я научусь, если сразу тону…
Луке нечего было возразить, и он умолк, Конопатый тоже молчал. Помолчав, он добавил:
- Наверно, это потому, что я худой.
Лука ничего не ответил.
- Ты думаешь, я мало ем? Ем, но не жирею, - и вдруг: - А где ты живешь?
- В Чугуретах. - Лука протянул руку к мосту и указал на двухэтажный дом за крайним пролетом. Конопатый, конечно, не мог разглядеть дома Луки среди покосившихся стен, балконов, выкрашенных в разные цвета галереек и черепичных крыш.
- А что же ты тут делаешь, если там живешь? - снова неожиданно брякнул Конопатый.
- Здесь моя школа. - Лука еще хотел добавить, что его школу перевели в другое место, а в здании школы теперь военный госпиталь, но поленился. Вернее, поленился потому, что подумал, что этому мальчишке наверняка безразлично, куда перевели школу Луки.
- Значит, ты там живешь, а сюда в школу ходишь?
- Да.
- Ничего себе! А как тебя зовут?
- Лука.
- Что это за имя - Лука?! - от души расхохотался Конопатый. - Первый раз слышу!
- Не знаю, так меня назвали… - потом смущенно добавил: - Деда моего так звали.
- А меня зовут Альберт.
- Альберт?
- Красиво, правда?
- Правда, - согласился Лука.
- Да, ничего себе, - Альберт взял камень и швырнул в воду. Лука тоже бросил в реку камень.
- Давай-ка поплавай, а я погляжу, как ты плаваешь, - попросил Конопатый.
Лука сейчас был совсем не в настроении плавать, да и лень было выжимать потом мокрые трусы и ждать, когда они высохнут… Поэтому он просто объяснил Конопатому, как он плавает, и впоследствии был достаточно сурово наказан за хвастовство, и горечь еще долго оставалась в его душе.
- Я могу отсюда доплыть до своего дома, - гордо заявил Лука.
- Неужели?! - поразился Альберт. - А туфли, брюки, сорочка… Одетый поплывешь?
- Нет, - улыбнулся Лука, - после уроков все ребята спускаются сюда. Когда наплаваемся, я отдаю одежду товарищам, а сам плыву по течению.
- По течению? - Почему-то именно это слово выбрал Альберт, чтобы выразить свое удовольствие.
- Да, по течению.
- А ну, покажи!
Лука с улыбкой покачал головой: в другой раз.
- Покажи, прошу, как ты плаваешь. Твое барахло я сам понесу. Ты плыви, а я бегом побегу… Честное слово!..
- Сейчас мне неохота. Настроения нет. И потом, еще рано, вода холодная.
- При чем здесь настроение? Если бы я умел плавать, все время бы в воде сидел. Раздевайся, давай… Покажи хоть разок, как ты плаваешь.
Лука поднялся и стал снимать ботинки, потом снял брюки и накрахмаленную, нынче утром тщательно выутюженную белую сорочку. Следом за ней снял и майку. Все это аккуратно сложил и передал Альберту.
- Знаешь, куда нести?
- Откуда же мне знать?
- Слышал о Речной улице?
- Это Пески, да?
- Точно.
- Пески-то я знаю, а номер какой?
- Семнадцать. Войдешь во двор и подождешь меня под липой. Только поторапливайся.
- Ва, могу даже на троллейбусе поехать! - Альберт протянул руку по направлению к склону и сказал: - Я оттуда посмотрю на тебя, а потом побегу… Если ты опередишь меня, я подарю тебе этот нож. - Он достал из кармана перочинный ножик с несколькими лезвиями и показал Луке. - А если я приду раньше, ты мне что-нибудь подаришь.
- Ладно, - согласился Лука.
Альберт побежал по отмели и в несколько прыжков очутился на самом верху. Оттуда он крикнул Луке:
- Давай быстрей, а то я уже ухожу.
Зеленоватая вода оказалась на диво теплой и прозрачной. Подняв руки вверх, словно сдаваясь в плен, Лука медленно входил в воду. Неожиданно он подпрыгнул и нырнул. Несколько метров проплыл под водой и под водой же перекувырнулся. Потом спокойно высунул голову из воды и левой рукой стряхнул воду с лица и протер глаза.
Альберт стоял на склоне. Радостно смеялся и скакал, махая ему рукой. Некоторое время он наблюдал за Лукой. И Лука тоже не сводил с него глаз, улыбался: знай, мол, наших! И тоже махал ему рукой.
Конопатый еще раз издал победный клич. Потом подпрыгнул, резво затрусил и исчез внезапно, как во сне.
Лука не спешил, он доверился течению, вынесшему его на середину реки. Чего ему было спешить? Если бы даже Конопатый лопнул на бегу, он бы все равно никогда не опередил Луку, ибо Лука здесь, на Куре, доказал, что прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя точками.
"Неужели он думает, что я возьму его ножик?" - думал Лука, спокойно, размеренно двигая руками и ногами. Ножик, судя по всему, был в порядке, и именно поэтому Лука не хотел его отбирать, не хотел огорчать Конопатого. "Видно, неплохой парень. Веселый, но чересчур простоват".
Вдоль Куры до самого Мухранского моста справа тянулась высокая бетонная стена. На пологом левом берегу набережной еще не было. Когда Лука плыл к дому, он всегда глядел на левый берег. Любил смотреть на маленькие домики и пестрые галереи и балконы. Все это было для него чужим и в то же время родным, близким и далеким. Наблюдая за городом с середины реки, он всегда обнаруживал между двумя домами и какой-нибудь домишко, которого не видел или не замечал прежде. Иногда останавливал взгляд на каком-нибудь ажурном балконе, казалось, и этот нарядный резной балкон он видел впервые. А иногда он находил совсем незнакомое окно. Окно и впрямь дивно сверкало на солнце своими разноцветными стеклами.
Проплывая под мостом, Лука уже был совершенно спокоен. Отсюда начинался его район - Чугурети, его владения.
Сразу за мостом реку рассекал надвое маленький песчаный островок. Слева прямо из реки поднималась белая стена высокого здания. Только не подумайте, что она крашеная, это она от муки такая белая. Из окон здания всегда вытряхивали мешки из-под муки или бесцеремонно высыпали сверху прямо в Куру отруби.
Потом показывались барабан и купол бездействующей церкви. Во дворе этой бездействующей церкви жила Маико, одноклассница Луки. Худенькая, бледная, как цветок, выросший без солнца… Когда Лука думал о Маико, то почему-то представлял себе, что она сидит, забившись в какой-нибудь темный угол, и грызет орешки.
Ниже церкви снова начиналась отмель, она врезалась в реку и от гаража автошколы до "Бабушкиной стены" тянулась вдоль нескольких дворов. Лука огибал островок и как раз там, где рукав соединялся с главным руслом реки, начинал подумывать о выходе на берег.
Отсюда уже хорошо был виден двор Луки, двухэтажный дом и раскидистая липа. Лука тотчас взглянул на липу - не опередил ли его Конопатый Альберт. Двор был пуст. И под липой никто не стоял.
Лука подплыл к берегу и уцепился за борт лодки. Только выйдя на берег, он почувствовал усталость, тело его словно отяжелело, но эта тяжесть не была ему внове; с ним всегда так случалось, когда он возвращался из школы вплавь.
По балкону второго этажа разъезжал на своем клеенчатом кресле с велосипедными колесами Андукапар. Тетушки, как обычно, сидели, запершись в комнате.
Лука стоял на солнце и обсыхал. Ему холодновато, тело посинело и покрылось пупырышками. Он на себе отжимал мокрые трусы. Потом пересек отмель и, укрывшись за стеной, снял трусы, чтобы выжать их получше - когда еще они высохнут! Натянув выжатые трусы, он вышел на солнце. "Если Конопатый шел пешком, - думал Лука, - то он еще не скоро появится". Да и на троллейбусе получается ненамного быстрее, троллейбус ходил редко и едва плелся, делая остановки на каждом шагу.
Ножик с разными лезвиями он уже выиграл, заработал: считай, что он у него в кармане! Дело в том, что по дороге Лука передумал. Во-первых, Конопатый, пожалуй, был не из тех, чтобы пожалеть для Луки ножик, а во-вторых, чем больше проходило времени, тем сильнее нравился Луке маленький хорошенький ножик с перламутровым черенком…
Капли воды на коже уже обсохли, синева прошла. Лука согрелся и перестал дрожать. Мокрыми оставались только трусы и волосы. Хотя волосы даже нельзя было назвать мокрыми, они были скорее влажными, как бы покрытыми росой.
На кирпичной стене показался дядя Ладо - в холщовых штанах и куртке. Засунув руки в карманы, взглянул на берег.
- Поднимайся, чего стоишь? - сказал он Луке.
- Товарища жду.
- Здесь жди. - Дядя Ладо сел на скамейку и принялся мастерить из газеты самокрутку.
Луке не хотелось торчать в одних трусах в пустом дворе. Теперь же, когда появился дядя Ладо, он подскочил к стене и с кошачьей быстротой и ловкостью взобрался наверх. Очутившись во дворе, он отряхнул пыльные руки и сел на ту же скамью, вернее, на длинную дощатую перекладину рядом с дядей Ладо, спиной к Куре. Так он сел для того, чтобы видеть ворота, ведущие с улицы во двор. "Конопатый вот-вот появится", - думал Лука.
Но Конопатый запаздывал.
Дядя Ладо задымил вонючим самосадом, потом вытянулся и прислонился спиной к стволу липы. Эту скамью, на которой они сейчас сидели, сколотил дядя Ладо. Мужчины со всего двора по вечерам собирались под липой, а сидеть было не на чем. Дядя Ладо распилил бревно, которое выловил в Куре, обтесал, заострил концы, врыл в землю поодаль друг от друга, сверху настелил обструганную доску и прибил ее гвоздями. Потом к этой скамье приладил стол. Одной скамьи, разумеется, соседям не хватало, тому, кто запаздывал, приходилось стоять. Поэтому дядя Ладо поставил такую же скамью и по другую сторону стола.
А Конопатого Альберта все не было видно.
- Чего же ты ждешь, - спросил дядя Ладо. - Почему не идешь домой?
- Да так, жду одного Конопатого, Альберт его зовут.
- А чего ему от тебя надо?
- Ничего. Он должен мою одежду принести.
- Откуда?
- Я от Верийского моста сюда приплыл, а вещи ему оставил.
- А ты его знаешь?
- Нет. Сегодня познакомился.
- Ну, ты отличился, брат! - Дядя Ладо вдруг разволновался и, как показалось Луке, даже рассердился. - Незнакомому парню вещи оставил?!
- Да так получилось…
- Как это получилось?!
- С виду он вроде хороший парень.
- Хороший! - Дядя Ладо сплюнул со двора на берег и выбросил дымящийся окурок. - Какой он хоть из себя?
- Конопатый, худой… Волосы рыжие, как огонь.
- Ну и растяпа же ты!.. Идем со мной.
- Нет, дядя Ладо, он парень такой, что не обманет. - Лука все еще верил, что Конопатый придет и принесет вещи. Дядя Ладо зря волновался.
- Идем, я сказал. - Старый лодочник схватил его за руку повыше локтя, перешагнул через скамью и перетащил Луку за собой.
Они вышли на улицу.
Волнение и гнев дяди Ладо показались Луке совершенно неоправданными. Дядя Ладо вдруг стал на себя не похож, лицо его напряглось и вытянулось. Узкие, погасшие глаза вспыхнули и расширились. Он, наверное, и сам не чувствовал, как крепко сжимал руку. Лука морщился от боли и думал: "Только бы отпустил, и черт с ними, с вещами".
- Идем со мной. Может, мы наткнемся на него где-нибудь! - Дядя Ладо отпустил Луку и быстро зашагал по улице в сторону церкви.
- Дядя Ладо, мне стыдно, я совсем голый! - Высвободившись из железных тисков, Лука облегченно вздохнул.
- Стыдно было, когда ты позволил себя провести. Терпеть не могу, когда кого-то обманывают… Пусть он только попадется мне в руки!..
Возле церковного двора Лука заметил Маико. Она стояла с какими-то тремя девочками. Все четверо оживленно беседовали и грызли семечки.
Лука как сумасшедший помчался назад. Даже не предупредив дядю Ладо, он устремился к дому.
Пристыженный Лука, с видом раскаявшегося грешника, предстал перед тетушками. Старые девы, конечно, ужаснулись тому, как бессовестно облапошили и ограбили их племянника, но вся тяжесть вины тем не менее легла на плечи отца Луки. Как мы уже говорили, он был источником всевозможного зла, так считали старые девы. И Лука олух и лоботряс только потому, что он вылитый отец. Лука соврал - опять же отец виноват, потому что он лгун и обманщик. Лука вернулся домой с опозданием, или задержался у друзей, или гонял мяч, играл в лахти или отурму - все равно отец виноват, потому что он всю жизнь только и думал о том, как провести время и развлечься.
Лука предпочитал, чтобы буря разразилась над его собственной, а не над отцовской головой. Когда дурно отзывались об отце, он злился и обижался. Мягкое и отходчивое сердце по капле наполнялось ядом и желчью. Прикусив язык, он видел и наблюдал за бессмысленной суетой тетушек, и тонкое чутье ребенка подсказывало ему, что эта суета была рассчитана на него, имела воспитательное значение: смотри, мол, сколько мы трудимся, а ты - лодырь и бездельник, как и твой отец, не знаешь, чем себя занять.
Иногда он думал, что близнецы-тетушки только затем и появились на свет, чтоб его мучить. Они ежеминутно искали повод, чтобы выбранить и наказать Луку. Кроме того, что они одинаково одевались, они так же одинаково мыслили, имели одинаковое представление о явлениях и предметах и поэтому с редким согласием выступали против Луки. А в последнее время они придумали для него самую жестокую пытку: бранить отца.
Лука сидел, набрав в рот воды, мечтал о мести, о расплате. Старушки были так похожи друг на друга, что до прошлого года Лука не различал, которая тетя Нато, а которая тетя Нуца.
Они были одного роста, долговязые, сухопарые, у обеих были длинные морщинистые руки, большие черные глаза, довольно прямой маленький нос; ни единого седого волоска, если не считать белой пряди, которая с девических лет пролегла в их черных волосах. Лука слышал от матери и от многих других, что лет пятьдесят назад его тетушки считались настоящими красавицами.
Лука хорошо помнил, как они сердились и как бранили его, когда он путал их имена. Хоть бы эта седая прядь была бы у них с разных сторон, часто думал Лука, тогда бы не так трудно было их различать.
Теперь, раздосадованный, он дал себе слово никогда не называть тетушек их настоящими именами: тетю Нуцу он будет называть тетей Нато, а тетю Нато - тетей Нуцой. Он был убежден, что это приведет тетушек в исступление.
Но, поделившись своим решением с Андукапаром, он почувствовал, что тот отнесся к его плану неодобрительно. Это было заметно по холодному выражению лица, и к тому же Андукапар, раскатывающий по балкону на своем кресле, вообще перевел разговор на другую тему и спросил:
- На какой улице теперь ваша школа?
Лука счел план отмщения провалившимся и, опираясь на балконные перила, стал смотреть на Куру. Снова вспомнил свое утреннее поражение.
Внутренне он все-таки не был убежден, что Конопатый обманул его и украл одежду. Скорее всего, не нашел наш двор, думал Лука и надеялся непременно встретить завтра рыжего Альберта на месте их знакомства. Он, конечно, будет там, и там же в ожидании хозяина будет лежать одежда Луки, так же аккуратно сложенная, как он оставил ее Альберту.
Так Лука и поступил. Наутро отправился к Верийскому мосту. До нынешней площади Марджанишвили, где тогда еще стояла немецкая кирха, он доехал на троллейбусе. Потом вернулся назад и неторопливо побрел по Ленинградской улице к своей бывшей школе. Одежда, из-за которой возникло столько неприятностей, за один этот день стала ему ненавистной, и, несмотря на то что его оставили в дырявых башмаках и старых брюках, он с удовольствием бы отказался от пропавших вещей навсегда.
Миновав Ленинградскую улицу, он повернул налево. Вскоре появилась и его школа - теперь военный госпиталь. У подъезда по-прежнему стояли солдаты. Там же было наклеено объявление. Лука прошел мимо подъезда и пошел по улице вдоль забора. Впереди он увидел три темно-зеленые санитарные машины. Они осторожно, одна за другой въезжали в ворота. Когда Лука подошел к воротам, усатый солдат запирал ворота на замок. А в глубине двора зеленые санитарные машины ползли медленно, как на параде.
Лука перешел на другую сторону улицы и по узенькому ухабистому проулку спустился к Куре. Ему очень не хотелось идти туда, и он мечтал, чтобы Конопатого там не оказалось. Но если другие могли усомниться, то Лука знал наверняка, что огненно-рыжий Альберт должен был ждать его на берегу Куры.
Глава пятая
В сентябре тетя Нуца, которая была старше своей сестры на пятьдесят минут, скоропостижно скончалась. Скончалась во сне, в собственной постели, безмолвно и безропотно. По всей вероятности, в полночь, потому что тетя Нато приблизительно в шесть часов утра подняла ужасный крик и переполошила весь двор. Балкон второго этажа заполнили соседи. Перепуганные, они взбегали по лестнице и спрашивали, в чем дело. Потом, узнав, что произошло, сокрушенно качали головами и молча стояли, выстроившись вдоль стены. Некоторые успокаивали и утешали тетю Нато, в основном - женщины.
Затем все стихло. Тетя Нато с опухшими от слез глазами сидела возле покойной, уставясь в одну точку, и на негромкие вопросы соседок отвечала шепотом, словно все они старались что-то скрыть от усопшей. Соседки из этой беседы узнали, что у бедной Нуцы за семьдесят лет даже ноготок ни разу не заболел. И все единодушно заключили, что ее смерть вызвана волнениями по поводу младшей сестры.