Дядя Ладо изо всех сил налегал на багор, и лодка стремительно неслась вдоль берега. Поравнявшись с гаражом автошколы, лодка резко и быстро изменила курс и повернула к середине реки. Лука тем временем протянул один конец веревки сквозь кольцо, укрепленное на носу, и завязал ее узлом.
Лодка пересекла реку и очутилась прямо напротив "Бабушкиной стены", у крутого берега, окаймленного парапетом набережной. Лука не знал, почему эту стену называют "Бабушкиной стеной". Но зато знал, что к этой прочной кирпичной стене, врезавшейся в реку, в старину толстыми цепями привязывали водяные мельницы. Одну из них даже Лука хорошо помнил, не так много времени прошло с тех пор, как мельница Степанэ была уничтожена наводнением.
- Я не заметил в темноте, что Кура чуточку поднялась, - сказал дядя Ладо. - Запомни, это плохо. Когда река разливается, рыба теряет дорогу. Но сегодня мы все же не останемся без улова, вода не очень высокая.
К тому времени, как дядя Ладо закинул в первый раз сеть, небо прояснилось и посветлело. Наступило утро. Первый улов принес трех карпов и одного усача. Закидывая сеть, старый рыбак попутно учил Луку, что и как делать, и Лука старательно выполнял все его указания: отпускал веревку, чтобы лодка свободно шла по течению, а когда дядя Ладо говорил "довольно", Лука продевал веревку в железное кольцо и обеими руками тянул ее на себя. Прикрепленная к дамбе веревка натягивалась, и лодка останавливалась.
Старый рыбак левой рукой собирал верхний край сети, зубами удерживал веревку со свинцовыми грузилами, продетую над ячейками, а правой рукой сжимал одну треть "мешка". Затем на одну секунду задерживался, как бы измеряя глазом тот участок реки, который должна была накрыть сеть, взмахивал правой рукой, и раскинувшаяся сеть, блеснув в воздухе, с плеском шлепалась на воду. На бледно-розовеющем небе вырисовывались крыши и трубы старых домишек, лепившихся поближе друг к другу. Тянулись ввысь стройный барабан и купол бездействующей церкви. Незаметно меняла окраску река, к ней возвращался обычный, чуть мутный, зеленоватый цвет. В лодке время от времени собиралась вода, стекавшая с сети. Лука возвращал эту воду обратно реке. Вычерпывать воду доставляло ему особое удовольствие.
Во время рыбной ловли Лука часто поглядывал на свой двор и балкон. На балконе долго никто не показывался. Но вот появился Андукапар, подъехал на своей коляске к перилам и стал наблюдать за рыбаками. Он даже делал Луке знаки: как дела, много ли поймали? Много, много! - руками же показывал Лука. Потом Андукапар исчез, и стали появляться другие соседи. Они сновали взад и вперед, суетились, толкались на ярко освещенном балконе, что-то уносили и приносили. Одним словом, на балконе царило утреннее оживление.
- Счастливая у тебя рука, - сказал Луке старый рыбак, когда они снова пересекли Куру и привязали лодку на место. - Но и я удачно, с первого раза закинул сеть, что скажешь, а?
Что мог сказать Лука? Рыбы они наловили вдоволь, и он возвращался домой с чувством человека, выполнившего свой долг. Рыбу дядя Ладо понес варить к себе. С головы до ног вымокший Лука взбежал вверх по лестнице. В башмаках хлюпала вода. Поднявшись на балкон, Лука прежде всего столкнулся с почтенным Поликарпе. Тот, зажав в пальцах папиросу, искал спички. При виде мокрого Луки он сначала ужаснулся, но потом обратился к нему с ласковой укоризной:
- Где ты умудрился так вымокнуть чуть свет? Иди переоденься, скоро люди придут, неудобно… Надень что-нибудь поприличнее, - добавил он.
Лука ввалился к Андукапару, скинул мокрую одежду и начал "наряжаться". Андукапар читал в кресле у окна. Как только Лука вошел, он кинул книгу на кровать.
- Я не слышал, когда ты встал. Должно быть, уснул под утро.
- Да, ты крепко спал.
- Поймали что-нибудь?
- Много наловили. Дядя Ладо сказал, что, если б Кура не поднялась, поймали бы еще больше.
- Ладо знает свое дело.
- Эх, уметь бы так сеть закидывать!
- Ты не замерз?
- Нет, было совсем не холодно.
- Но вымок ты изрядно.
- Что с ботинками делать, не знаю.
- А в чем дело?
- Совсем мокрые. Как их высушить?
- Других у тебя нету?
- Нет.
- Конечно, свои отдал кому-то, а сам босиком остался. - Андукапар, развернув свое кресло, подъехал к гардеробу. Потом ловко нагнулся, выдвинул нижний ящик, набитый какими-то старыми вещами. Андукапар бесконечно долго рылся в ящике, потом выудил откуда-то из глубины один ботинок и кинул Луке:
- А ну, примерь, может, налезет.
Лука повертел ботинок в руках и примерил. Андукапар смотрел на него через плечо.
- Должен налезть, - сказал Лука.
Андукапар вытащил из ящика второй ботинок и тоже бросил Луке.
- Это мои детские ботинки. Я думал, они рваные… Хотя отчего им было рваться, я их не носил, просто они стали мне тесны.
Лука оделся "поприличнее", хотя трудно было назвать приличными купленные прошлым летом и уже достаточно выцветшие, узкие и короткие штаны и линялую рубашку. Однако эти обноски были тщательно выглажены (их гладила Эмма, сестра Коротышки Рубена). Судя по всему, и рубашке и штанам сильно досталось за этот год, особенно много испытаний выпало на долю штанов. Серое сукно прохудилось на коленях и на заду и было испещрено чернилами, а также пятнами неизвестного происхождения. Но ничего не поделаешь! Новый брюки, аккуратно и красиво сложенные, Лука собственноручно передал Конопатому Альберту. Лучше всего выглядели ботинки Андукапара, если не принимать во внимание, что ботинки и Лука появились на свет примерно в один и тот же год.
На балконе толпилась уйма народу. Но среди всех своей неиссякаемой деловитостью выделялся все-таки почтенный Поликарпе. Направо и налево он раздавал распоряжения и советы. Неутомимо сновал вверх и вниз по лестнице. Во дворе уже развели огонь. В котлах варились фасоль и рис, по баснословным ценам купленные у спекулянтов. Там же, под краном, перебирали и промывали различную зелень.
Часть родственников - восточное ответвление - внесла предложение зарезать барана, вторая же сторона - западная - категорически этому воспротивилась: где это слыхано - есть мясо до сорокового дня! Последних возглавлял Поликарпе, и битву, разумеется, выиграла Западная Грузия, поскольку и сама тетя Нуца была оттуда родом. Происхождение, как видно, сыграло в данном случае решающую роль.
Поликарпе громко, чтобы слышала Восточная Грузия, сокрушался: вот если бы вместо барана купить рыбу, стол бы получился что надо. Лука хотел сказать, что рыба будет, но воздержался. Поликарпе был так увлечен делами, что все равно бы не услышал, а если бы и услышал, то не поверил - слишком подозрительным человеком он был. В хозяйственных хлопотах незаметно проходило время. Наконец Луке сказали, что начинается панихида, и велели занять свое место. Прежде чем направиться в комнату, Лука заметил проходящую по двору Маико и почему-то обрадовался ей больше, чем вчера и позавчера.
Луку поставили у изголовья гроба рядом с другими близкими родственниками. Поликарпе стоял там же. Вчера Андукапар спросил:
- Кто этот Поликарпе, какой отвратительный тип?
Лука не знал, кем приходится Поликарпе тетушкам, и ничего не ответил. Но он и сам удивлялся: если у них был такой близкий родственник, где он пропадал до сих пор?
На панихиде только тетя Нато оплакивала и покойницу, и мать Луки, как будто вместо одного здесь стояли два гроба. Среди соболезнующих, вытянувшихся цепочной, показалась Маико. Она шла, грустно понурясъ, маленькая, совсем крошечная. Она протянула Луке руку, потом приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку. Маико ушла, оставив в душной комнате неожиданную прохладу и запах только что выкупанного младенца.
Панихида закончилась, и все вышли во двор. Оставшиеся в комнате мужчины трижды обнесли гроб кругом, трижды стукнули углом о притолоку. Соблюсти это правило не составляло труда. Главное было впереди. Не просто оказалось спустить гроб по узкой лестнице. Если бы не ловкость и проворство неутомимого Поликарпе, еще неизвестно, чем бы все это кончилось. Несколько человек оказались зажатыми между гробом и лестничными перилами, и гроб невозможно было сдвинуть с места. Народ загалдел, и поднялась паника. Хорошо еще, что истошные вопли заглушил духовой оркестр, который яростно грянул траурный марш Шопена.
Почтенный Поликарпе чуть из кожи не лез. Обливаясь потом, с помощью нескольких мужчин, он пролез по спинам застрявших на лестнице и подобрался к гробу снизу. Теперь он приналег оттуда - ну и тяжелый, будь он неладен! - и гроб каким-то чудом наконец сдвинулся с места.
На улице уже стоял катафалк. Бедную тетю Нуцу положили на помост, обтянутый черным плюшем, и процессия пешком двинулась к кладбищу.
Воздух был недвижим. Лошади, тащившие катафалк, поднимали тучи пыли, окутывавшей всю улицу и похоронную процессию. Лука сначала шел один, потом с обеих сторон к нему пристроились Маико и Мито. Если она сейчас возьмет меня под руку, испугался Лука, завтра мне не спастись от насмешек Мито. Но Маико, судя по всему, даже не думала брать его под руку.
Лука, словно дурной сон, помнит эту бесконечную, знойную и пыльную дорогу: Сванетский район, узкие, раскаленные улочки, ведущие на Кукийское кладбище. Любопытные лица людей, высыпавших на балконы и выглядывающих в окна, и духовой оркестр, который оглушительно гремел. Мито и Маико не отходили от Луки, молча шли рядом. Так же молча проводили они его до самого кладбища. На кладбище толпа быстро разбрелась, рассеялась. Усталые и изнуренные жарой люди укрылись в тени кипарисов. Лука ушел подальше, чтобы не слышать стука комьев земли по крышке гроба. Он долго бродил среди чужих могил и наконец спрятался за кустами, решив, что так далеко страшный звук не дойдет.
Бессонная ночь, рыбалка, панихида, бесконечный путь до кладбища под палящим солнцем так утомили и оглушили его, что он уже с трудом держался на ногах и сел на цоколь незаконченной или заброшенной могилы. Отсюда он не видел похоронной процессии, и гром духового оркестра доносился приглушенно. Лука, видимо, долго сидел в одиночестве, потому что ему наскучило сидеть, но подняться не было сил. А потом его одолела дремота…
Лука предчувствовал, что ворота будут открыты, и когда он приблизился к больнице, они в самом деле оказались не на запоре. Он беспрепятственно проник во двор, залитый лунным светом. Прошел мима знакомого окна и остановился возле бассейна. Бассейн был тоже наполнен лунным сиянием и отливал золотом. Лука вздрогнул. Он всем своим существом ощутил, что к зарешеченному окну подошла Мтвариса. Лука быстро обернулся и явственно увидел отделившееся от мрака обнаженное золотистое тело. Дремлющий Лука чувствовал, и не только чувствовал, но знал наверняка, что все это ему снилось, что сейчас он видел Мтварису во сне, и удивленно думал: "Почему же она мне снится, я же обещал Андукапару больше о ней не думать, и день сегодня был такой, что я ни разу о ней не вспомнил". Пока он во сне думал об этом, Мтвариса вышла из зарешеченного окна и направилась к Луке. На лице ее сияла безмятежная и блаженная улыбка. Это блаженство, очевидно, она испытывала при виде Луки. Лука разволновался. В его трепещущее сердце ударила теплая волна незнакомого чувства и рассыпалась по всему телу брызгами, вызывающими сладкую дрожь. Мтвариса подошла совсем близко и обняла Луку обеими руками…
- Лука!
Лука сквозь сон узнал голос Маико и очнулся с таким чувством, будто его застали на месте преступления.
- Куда ты запропастился, Лука?
- Не знаю. Я не мог там стоять.
- Я столько времени тебя ищу, даже устала!
- Иди сюда, садись.
- Нашел время садиться. Уже больше половины народу ушло.
- Ну и что, не оставаться же им здесь! А меня не спрашивали?
- Еще бы! Особенно один лысый дядька тебя разыскивал и очень сердился, я, говорит, в жизни не встречал такого бессердечного и невоспитанного мальчишку! Почему, говорит, он не хочет проститься с родной тетушкой? Не думает ли он, что увидит ее еще и завтра?
- Это, наверно, Поликарпе.
- Кто такой этот Поликарпе?
- Не знаю… Впервые вижу. Иди садись, - снова предложил Лука.
Маико присела на цоколь рядом с Лукой.
- Хоть бы поскорее занятия начались, надоело дома сидеть, - сказала Маико.
- И мне надоело. - Лука так внимательно разглядывал худенькую чернявую Маико, словно видел ее впервые.
"Интересно, она когда-нибудь вырастет или навсегда останется такой маленькой", - думал он.
Солнце склонилось к западу, и на могилах лежали длинные тени кипарисов. Лука только теперь вспомнил, что ему опять снилась Мтвариса, и настроение у него испортилось. Ему показалось, что втайне от всех он совершал преступление. В его сознании вдруг всплыло одно слово, значение которого он не до конца понимал, но чутье и ночная беседа с Андукапаром подсказывали ему, что примерно должно означать слово "кощунство". Возможно, потому он и обманул Андукапара, когда сказал ему, что понимает смысл этого слова. В общем, так или иначе, до конца он его не понимал, и это не вполне понятое слово лишало его покоя.
- Мне так жаль твою тетю, - нарушила молчание Маико. - Она осталась совсем одна…
- Мне тоже ее жаль…
- Говорят, что близнецы бывают особенно привязаны друг к другу.
- Должно быть…
- Мне ее очень жаль. - В больших глазах Маико стояли слезы, и она отвернулась, наверно, для того, чтобы Лука не видел, как она плачет.
Лука придвинулся поближе к Маико. Так близко, что плечом ощутил прикосновение ее плеча, наклонился и осторожно, как будто сдувая пыль, поцеловал ее в щеку. Лука ясно видел, как из выреза ситцевого платья Маико расползлась краснота. Эта предательская краснота сначала охватила шею, а потом вспыхнула на лице. Маико не проронила ни слова, не шелохнулась, сидела, затаив дыхание.
Тогда Лука еще раз поцеловал Маико. Тут Маико встала и строго взглянула на него. В глазах ее по-прежнему стояли слезы. Лука тоже поднялся, хотел что-то сказать, но язык не подчинялся ему. Маико, не дав ему опомниться, повернулась и пошла. Она медленно шла среди могил, опустив голову и задумавшись. Лука покорно следовал за ней.
Словно сговорившись, они остановились у могилы тети Нуцы. На свеженасыпанном холмике лежали венки из живых и искусственных цветов. Вокруг не было ни души. Видно, все давно ушли. Маико и Лука молча отошли от могилы и направились к выходу. Но не так-то просто оказалось выбраться из кладбищенского лабиринта; они долго блуждали и, наверно, блуждали бы еще дольше, если бы случайно не наткнулись на сторожа.
Они спустились по той же улице, по которой сюда пришли, перешли через железнодорожные пути и очутились в Сванетском районе. Оба не проронили ни слова. Шли молча, как будто были в ссоре. "Зря я ее обидел, - думал Лука, - надо просить прощения. Если простит - хорошо, если нет, завтра или послезавтра попробую помириться!"
- Маико!
Маико так быстро вскинула голову, словно все это время только и ждала, когда он ее позовет, причем лицо ее светилось каким-то особым светом. Теперь она глядела на Луку совсем не так строго и обиженно. Напротив, Луке она показалась веселой. Лука хотел спросить, не обиделась ли она, но теперь спрашивать об этом не имело смысла. Он это почувствовал сразу, как только встретил полный ожидания взгляд Маико. Но, несмотря на это, он все-таки спросил:
- Ты обиделась, Маико?
Маико снова нахмурилась, как будто успела уже все забыть, а его слова причинили ей боль.
- Не сердись, пожалуйста! - Лука взял ее за руку.
Маленькая рука, приводящая его в трепет, неподвижно лежала в его ладони. Она не делала попытки высвободиться, как будто добровольно сдавалась в плен. Но как только они вышли к трамвайной линии, Маико неожиданно вырвала руку и побежала. Она быстро пересекла улицу и скрылась за углом. А за углом уже показался знакомый купол церкви. Лука видел, как Маико обгоняла всех пешеходов, быстро лавируя среди прохожих, мчалась без оглядки, как в ту недавнюю ночь. У Луки было такое чувство, будто у него отняли что-то очень дорогое. Казалось, он мог догнать и вернуть то, что у него вырвали из рук, но почему-то сдерживался и не пускался в погоню.
До своих ворот он добрел в каком-то тумане. Проходя мимо липы, Лука явственно услышал голос почтенного Поликарпе. Пьяный Поликарпе обнимал и целовал дядю Ладо, не в силах сдержать переполнявшей его благодарности.
- Ты настоящий человек, Ладо! Представь себе, рыбы хватило на всех! Меня зовут Поликарпе Гиркелидзе, и я никогда этого не забуду, Ладо!
Глава седьмая
Не прошло и месяца после похорон, как Датико Беришвили, который так и не выяснил, которая из сестер умерла, подослал к тете Нато человека и предложил обменяться квартирами. Семья Беришвили занимала одну комнату на первом этаже. Комната была довольно большая, Датико с женой свободно в ней умещались, но, как говорили, комната была темноватая и плохо проветривалась. Единственное окно и дверь выходили во двор.
За две комнаты Датико давал одну. За вторую комнату и галерею он выплачивал деньги. Посредник так и закончил свою речь:
- Больше мне нечего добавить. О цене договоритесь сами.
Тетя Нато не на шутку рассердилась. Она побледнела, задрожала всем телом и долго не могла произнести ни слова. Посредником выступал старый чувячник, тихий, порядочный человек, живший в хибарке. Лука сразу заметил, что Беришвили не очень удачно выбрал посредника, который, успокаивая тетю Нато, говорил следующее:
- Не волнуйтесь, уважаемая, разве стоит нервничать из-за таких пустяков. Я - человек маленький, мне поручили - и я пришел. А меняться или нет - дело ваше. Мой совет такой: эта проклятая война в конце концов кончится. Ваши вернутся. Да и малец растет, скоро своей семьей обзаведется. В той темной каморке вам будет тесно. Людям к нужде не привыкать, можно и перетерпеть маленько.
Старый чувячник говорил спокойно, неторопливо, в его голосе звучали боль и горечь. Но тетя Нато все равно никак не могла успокоиться.
- Да как он посмел! - возмущалась она, нервно ломая пальцы. Потом обратилась к старому чувячнику: - Уж не думает ли он, что мы сироты безродные! Мой зять на фронте воюет с фашистами. Каждую минуту смотрит смерти в глаза, а этот пристроился в тылу и на нашу квартиру зарится!
Позиция тети Нато была ясна, и старый чувячник поднялся, прощаясь, почтительно пожал протянутую руку, остановившись на пороге, даже за что-то поблагодарил тетю Нато и вышел. Лука не шибко смыслил в квартирном обмене. Ему было все равно, где жить, в одной комнате или в пяти. Его потрясло совсем другое.
Из тетушкиных слов он понял, что их семья имела покровителя, сильного, непобедимого. Достаточно только упомянуть его имя, чтобы многих заставить отступить. Этим покровителем был его отец, и, главное, это признавала сама тетя Нато.
Лука внезапно растрогался и на цыпочках вышел из комнаты, чтобы не раздражать и без того расстроенную тетушку. Он сел на подоконник спиной к окну и увидел через открытую дверь, что тетя Нато дрожащей рукой наливает в стакан какие-то капли. Лука сейчас сожалел о своем давешнем упрямстве. Тетя раза три попросила его пойти с ней на кладбище, а Лука не пошел, заявил, что ему надо готовить уроки. Но в учебники он даже не заглядывал. Все воскресенье бездельничал, сидя на балконе или во дворе под липой.