Груня замерла, глядя в темный зев кузова, откуда медленно выплывали первые носилки. Чувство щемящей жалости, смешанное с непонятной боязнью, почти страхом, охватило ее. Она приподнялась на цыпочки, норовя увидеть лицо человека, и когда увидела его - восково-желтое, небритое, - чувство страха рассеялось, уступило место неизъяснимой нежности и благодарности к этому неизвестному бойцу, который пролил за нее кровь и мог бы остаться лежать там навсегда. Вместе с тем пришло чувство какой-то особой ответственности за его жизнь теперь. Все, все сделать для него, лишь бы он выздоровел, все, чтобы его не мучила боль!
Раненых несли на широких полотняных носилках, они были закутаны в стеганые одеяла и даже на подушках лежали в шапках.
Комкая в руках полу халата, Груня с тоской и болью всматривалась в обескровленные лица и, оцепенев, ждала: вот сейчас, сейчас мелькнет перед ней родное лицо, и она, не выдержав, упадет на снег. А вдруг она не узнает его? Проплывали мимо одни носилки за другими. Иногда Груня угадывала под одеялом только половину человеческого тела, и губы ее белели.
- Родненькие вы мои, - беззвучно шептала она, - да как же это вас? Как же?..
У нее кружилась голова, она еле стояла на ногах, но терпела, боясь выказать свою слабость.
И дождалась. Боец на последних носилках приподнял стриженую голову, и его хмельные, блуждающие глаза остановились на ней.
- Это вы, Груня? - тихо спросил он и бессильно откинулся на подушку.
Груня вздрогнула. В первое мгновение ей почудилось, что это Родион: и лицо и голос, от которого зашлось сердце.
Она вскрикнула, бросилась к носилкам, но чьи-то сильные руки схватили ее за плечи, удержали, и она пришла в себя. Груня пошла радом с носилками, мучительно вглядываясь в совсем чужое для нее лицо с плотно закрытыми глазами. Вот он открыл их, и Груня тихо сказала:
- Я что-то не припомню вас…
Бледные губы бойца расклеила слабая, болезненная улыбка:
- А я вам призы в саду раздавал… Ракитин - мая фамилия…
И хотя Груня совсем ничего не помнила, - ведь в тот вечер в ее жизнь порвался Родион, - она наклонилась к подушке и зашептала:
- Помню, все помню!.. Просто я не узнала вас, как же… похудели вы. Полежите в родном доме и поправитесь и станете на себя похожи… Выздоравливайте поскорее!
Совсем не думая, зачем она это делает, безотчетная жалость и нежность руководили этим движением, Груня вдруг "прикоснулась губами к его щеке, потом выпрямилась и быстро пошла назад по коридору. А когда обернулась, увидела озаренное улыбкой лицо Ракитина.
Она вышла на опустевший двор, и морозный воздух охватил се щеки. Залитый солнцем сугроб по ту сторону ограды вспыхивал синими, красными и золотыми искрами.
Груня стояла, оцепенев, щеки ее пылали, тревожно и тяжело билось сердце. Вся будничная, изо дня в день одна и та же работа на ферме показалась ей в эту минуту незначительной и ненужной по сравнению с тем, что делали остальные люди там, на войне.
- Грунь, о чем ты?
Она медленно обернулась:
- Да так…
Темнобровое лицо Варвары было задумчиво-строгим, и только глаза выдавали волнение.
- Военком меня спрашивал… зайти наказывал. - Она крутила черную блестящую пуговицу на плисовой своей жакетке. - Боюсь я что-то… Мутит меня… Недоброе чует сердце…
- Не тревожь себя зря. Мало ли зачем ты ему понадобилась? - Груня обняла Варвару и доверчиво прижалась к ней. - Пойдем, может, и я что про своего узнаю… Только давай халаты сдадим.
Они дошли до военкомата. Высокий худощавый человек в зеленом френче поднялся из-за стола навстречу. Серые его глаза под густыми белесыми ресницами были измучены бессонницей. Ему, видимо; хотелось поговорить с Варварой наедине, но она цепко держалась за руку подруги, и он раздумал.
- Вы что ж, из одного колхоза?
- Она в нашу деревню замуж вышла, за Васильцова Родиона, - сказала Варвара, не спуская пристального взгляда с военкома.
- Родион Терентьевич? - Военком прищурился, и когда смущенная Груня качнула головой, нахмурился а медленно провел ладонью по глазам.
- Так, - после молчания сказал военком. - Тогда вы обе мне нужны… Присаживайтесь…
"Зачем? - подумала Груня. - Может, в госпитале хочет оставить?"
Военком устало опустился на стул, раскрыл прозрачный целлулоидный портсигар, постучал о крышку папиросой, долго мял ее в пальцах, потом поднял глаза на Варвару:
- Начнем с вас, что ли… Не можете ли вы нам сказать, где находится сейчас ваш муж, Силантий Алексеевич Жудов?
Варвара рывком отшатнулась от стола, точно ее собирались ударить, затем придвинулась, испытующе глядя в настороженное, недоверчивое лицо военкома.
- Как где? На фронте! - словно опомнясь, крикнула она. - А я хотела у нас спросить: четыре месяца как ушел, и ни слуху, ни весточки…
Военком выдержал лихорадочный взгляд женщины.
- Если мы будем друг с другом в прятки играть, тогда у нас с вами душевного разговора не получится. - Он глубоко заткнулся, выпустил дым и внимательно вгляделся в грубовато-красивое; лицо женщины, с властными губами и крутым подбородком. - Нам известно пока только одно: ваш муж дезертировал с фронта!..
Щеки Варвары побелила известковая бледность.
- Что вы сказали? - осипшим голосом спросила она.
- Ваш муж дезертировал с фронта…
- Значит… он? - Варвара приподнялась, ничего не видя, кроме пытливых, по-прежнему стерегущих каждое ее движение глаз.
- Значит, он изменник, - медленно проговорил военком.
Варвару будто кто хлестал наотмашь по щекам, она стояла, багровея в лице и задыхаясь.
- Да что же это такое? - мучительно охнула она и, спотыкаясь, пошла к двери.
Груня сидела на диване, как прикованная, с испугом следя за Варварой. Вот она ухватилась за ручку двери, повисла на ней и, точно собрав последние силы, вдруг обернулась, лицо ее было окаменевшее.
Военком, лязгнув стеклянной пробкой графина, наливал в стакан воду. В глазах его Груня уже не замечала недавнего недоверия.
Варвара жадно, в два глотка, выпила полный стакан воды.
- Вот… - тяжело, точно поднявшись на крутую гору, проговорила она. - Хоть бы о детях подумал. А мне сейчас - головой б прорубь!..
- Работайте, как работали, - военком говорил уже привычно спокойно, и глаза его снова казались измученными бессонницей. - А дети за отца не ответчики!..
- Не удавится - так явится! - зло выдавила Варвара. - Черт поиграет да отдаст. - Стоя уже на пороге, она оглянулась па Груню: - Я тебя на улице обожду, - и прикрыла за собой дверь.
Но на улице силы покинули Варвару. Она еле дошла до коновязи, прижалась грудью к обгрызенной перекладине, хотела заплакать и не могла: будто кто сдавил ее горло и не отпускал.
Услышав тяжелый скрип снега, Варвара обернулась.
По двору, как слепая, шла Груня.
"Что это с ней? - подумала Варвара, и, как ни велико было ее собственное горе, чужое смятение тронуло ее. - Уже не сманил ли Жудов и Родиона?"
В лице Груни не было ни кровинки.
- Что он тебе сказал?
Груня остановилась и посмотрела на Варвару неподвижными, бессмысленными глазами.
- Что с тобой? Ты как не живая…
- Что? - глухо спросила Груня, не спуская с Варвары замороженных глаз, и вдруг разжала губы, крупная слеза медленно сползла по ее щеке. - Со мной ничего… Пойдем, пойдем скорее! - забормотала ока, тоскливо и растерянно глядя в недоуменное лицо женщины. - Где наши?
- Как где? В госпитале… Да что с тобой? Неладное что узнала?
Груня замотала головой:
- Нет! Нет! Занедужилось просто… Пойдем!.. Ну, пойдем же!
"Что-то не то, - подумала Варвара. - Если бы сбежал, она бы не молчала. Разве такое скроешь от людей?"
У ворот госпиталя Груня подождала, пока Варвара ходила за доярками. Она решала, что ничего не скажет людям, точно боялась, что и сама тогда поверит в случившееся.
Бумажка, извещавшая о смерти Родиона, спрятанная на груди, жгла ее. И хотя все было ясно, Груня не хотела, не могла верить.
- Неправда!.. Неправда это! - громко, словно убеждая себя, твердо сказала она и оглянулась по сторонам.
К воротам шли доярки. Груня со страхом подумала о том, что, увидев их, она может заплакать. Уйти бы одной, чтобы ни с кем не разговаривать, никого не слышать!
Только не плакать, не плакать. Она сжала губы и насильно улыбнулась Фросе.
- Ты чего, захворала? - девушка коснулась прохладной ладонью ее лба.
- Нет, все уже прошло, - очень тихо сказала Груня. - Ну, как там, в госпитале?
- Просили навещать подшефную палату. - Фрося взяла ее под руку. - В районе начали подарки на фронт собирать. И нам бы неплохо, а?
"Какие подарки? О чем это она?" - Груня смотрела на яркие губы девушки и болезненно морщилась.
- Обязательно, обязательно, девчата! - заговорила Иринка. - Кисетов понашьем, свяжем чего… Надо на комсомольском собрании вопрос поставить и решить… Я Грише носки шерстяные свяжу…
- Свяжешь Грише, а пошлют Мише. - Кланя усмехнулась. - Чудная ты, Ирка! Ведь подарки вагонами на фронт отправляют, и там уж кому что достанется… Может, твоему зубная щетка попадет!..
- Да ну тебя! - Иринка отмахнулась. - Сроду помечтать не дашь, наговоришь всякой ерунды!..
- И ничего не ерунды! - с жаром оправдывалась Клан". - Что мечтать без толку! Поставь себе цель и иди к ней. Бот я решила на курсы - и через неделю на первое занятие, пожалуйста… При госпитале открываются.
- Я тоже на курсы пойду, - вздохнув, сказала Иринка. - Отчаянная ты - зря пропадешь с тобой!
Дорога уползала в белые тихие поля. Блестели натертые полозьями колеи.
Груня шла, как в полусне, чувствуя крепкую руку Фроси.
- Начала я поправлять раненому полушку, а он говорит: "Сядь", - голос Фроси доносился до Груни точно издалека. - Села я, а самой жалко его и даже боязно чего-то… Взял он руку мою, погладил. Пальцы желтые, тонкие, кажется, все сквозь видно… Гладил, гладил, а потом спрашивает; "Замужем вы?" У меня язык присох к горлу - сижу, как дура, и молчу. Кое-как отважилась и говорю: нет, мол. Был один случай да весь вышел. А зачем вам? Молчал он долго, видно, тяжело ему говорить, а потом отвечает: "Это я вам на тот случай хотел присоветовать, что если у вас муж там, не жалейте для него ласковых слов, пишите чаше. Для бойца покойная душа - это все. Тогда и воюет он лучше и смерть ему ее так страшна. Со мной, может, потому так и случилось, что трое ребят у меня и ничего мне про них неизвестно". Говорит, а у самого в глазах слезы. Я ему: не надо, мол, найдете всех, не тревожьте сердца. "У меня, - говорит, - мало на то веры, потому что они под немцем остались… Стоят мои кровные перед глазами и молят: "Спаси, тятя, вызволи!" И мне не то страшно, что ноги оторвало, а то, что уже я помочь не смогу!" Кое-как его успокоила…
Они свернули в бор. Солнце повисло в морозном тумане, как паук в голубых тенетах. Синие столбы теней лежали на снегу.
- Ой, девоньки, тяжко мне что-то, - сказала вдруг молчаливо шагавшая Варвара и опустилась прямо на снег, и, когда все окружили ее, она тихо досказала: - Водки бы хоть выпить, что ли…
Глаза ее пылали сухим огнем, а всем казалось, что она плачет - так много было в ее голосе безысходной тоски и боли.
- Да что с вами сегодня? - сердито крикнула Фрося. - Совсем расклеились!..
- Молчи, девка, молчи! - стонала, тряся головой, Варвара. - Ничего ты не знаешь!.. Не подкатывало к тебе такое, и не дай бог… Сегодня меня, кажись, на всю жизнь к земле пригнуло… - Словно давясь словами, она рассказала о встрече с военкомом и, заглядывая в посуровевшие девичьи лица, хватала разгоряченными руками снег, сжимая его в ледяные комки. - Ну, что мне делать, девки? Скажите… Руки на себя наложить? Детишек жалко: куда они без меня… А срамную голову носить сил не хватит…
С минуту длилось давившее всех молчание.
- Ты вот что, Варвара, - неожиданно сказала Фрося, и в голосе ее прозвучала незнакомая всем властность; девушка взяла женщину подмышки и рывком поставила на ноги. - Не хнычь! Работать будешь - не пропадешь!..
- Работать будешь - не пропадешь, - шепотом, почти одним движением губ повторила Груня.
- Одной работой такую рану не залечишь, она все время кровянить будет, - тихо возразила Варвара.
- У каждого сейчас своя болячка имеется! - громко сказала Иринка. Все поглядели на нее и невольно удивились: показалось, будто перед ними не смешливая, озорная и лукавая девушка, а грозно сдвинувший брови ее отец. - Если каждый день эту болячку трогать будешь, так за ней и белого света не увидишь! Разве я могу сейчас только о себе думать, когда братья мои головы сложили, когда тятя ушел воевать, когда Гриша…
Это было так не похоже на Иринку: и суровый, жестковатый голос и нежданная перемена в лице, словно за те сутки, что девушка провела в госпитале, она повзрослела на несколько лет.
- Мне вон Гриша письмо прислал. - Девушка выхватила из-за пазухи белый треугольник и, рассекая им воздух, заговорила горячо, возбужденно: - Ну, гуляли мы с ним… Провожал он меня, а я шутила, радовалась, что нравлюсь ему, но ни о чем больше не думала!.. А как ушел, от меня будто оторвали что! Не знаю, куда бы побежала, лишь бы рядом с ним быть!.. И он то же самое почувствовал. "Я, - пишет, - до того часу, как колеса подо мной застучали, и не знал, что без тебя мне жить нельзя. Если. - говорит, - ты одинаково со мной думаешь и сердце твое то же самое стучит, - отпиши. Тогда давай оба за это драться!"
В наболевшее Грунино сердце слова Иринки сочились, как весенняя капель.
- Надо мне на тракториста учиться, - твердо сказала Варвара, - я ведь у Жудова два года прицепщиком была… и на комбайне помогала…
"А я куда?" - тревожно подумала Груня.
Казалось, что уже невозможно работать по-прежнему на ферме и жить так, как жила до сих пор.
Глава пятая
В избе Груня молча разделась, стараясь не глядеть на Терентия и Маланью. Сбросила полушубок и шаль, долго, пока не кончилась вода, мылась у рукомойника, потом старательно, до красноты, терла полотенцем лицо и руки.
- Проходи к столу. Чего ты мешкаешь? - сказала Маланья.
- Не хочу я, маманя, есть. Знобит меня что-то…
- Погрейся чаем да полезай на печь.
- Погоди, мать, не приставай с едой. - Терентий испытующе поглядел на невестку из-под седых навесов бровей, словно пытался разгадать, что хранилось за напряженным ее спокойствием. - Она, наверно, сыта по горло тем, что видела…
Груня прошла в горенку, добралась до кровати, не раздеваясь, повалилась ничком и, вминая лицо в душную мякоть подушки, глушила растущий внутри крик. Все зашлось в груди, будто она нырнула на глубокое дно и нет никаких сил вырваться из тяжелого плена воды. Вода душит, затягивает все дальше в зеленый мрак, шумит в ушах кровь, желтые, песочные круги волнами идут перед глазами.
Но хрустнула за пазухой бумажка, и Груня рывком села в кровати, чувствуя, как подбирается к груди сосущий холодок, а лоб покрывается потом. Неужели бумажка - это все, что осталось от него? Нет! Нет! Неправда! Надо только спрятать ее подальше, чтобы никто не знал… Никто!
Груня встала, как в чаду, добрела до сундука. Нашарив на этажерке ключ, открыла сундук, выхватила из-за пазухи конверт и сунула его на самое дно, под газету. Потом осторожно опустила крышку, повернула ключ - и слабый, стонущий звон нутряного замка тупой болью разлился по всему телу.
Груня навалилась всем телом на сундук, словно это была могилка, где она только что похоронила любимого человека, и опять напряжением всех своих душевных сил сдержала навернувшиеся на глаза слезы.
- Вот и снова я сиротинка, снова одна-одинешенька, - шептала она. - Роденька, как же я буду?.. Роденька…
Она вспомнила, как девочкой, играя с подругами в лугах, потеряла новый платок и тетя жестоко и хладнокровно избила ее, как могут наказывать только чужие люди. Тогда она убежала за деревню, в овраг, с мыслью, что уже никогда не вернется к тете, пусть ее. Груню, растерзают здесь волки, пусть она умрет от голода! Забившись под коряжину, она проплакала весь день, растравляя себя обидой, горькими мыслями о своем сиротстве, звала в неизбывной тоске родную свою маменьку, давно лежавшую в сырой земле… Через день она вернулась к тете, и сколько та не билась, так и не попросила прощения за свое самовольство. И хотя с тех пор тетя не трогала ее, Груня впервые поняла тогда, что в жизни есть много сурового и жестокого.
Не шевелясь, Груня просидела у сундука до утра, и только, когда проступили на стеклах выращенные морозом седые травы и скупое зимнее солнце окрасило стекла, она спохватилась, что ей давно уже надо быть на ферме.
Она собралась, но уйти не успела. В избу, точно спасаясь от погони, вбежала Фрося.
- Здоровенько живете! - весело заговорила девушка, отряхивая с валенок снег, распутывая пуховый платок. - Ну и жжет сегодня - сил нет, дыхнуть нельзя! А я, Груня, за тобой! За нашими коровами досмотрят, а мы с тобой пойдем по домам подарки для армии собирать…
Разрумяненное морозом лицо ее блестело. На щеках играли крутые ямочки, заиндевелые ресницы и брови, оттаивая, темнели.
- С нас бы и начинать надо, - сказала Маланья. - Да сразу как-то не придумаешь, чего послать… Шагайте пока, а я пороюсь в сундуках…
- Главное, чтоб все теплое было: на ноги, на руки, - сказала Фрося. - Тут вон около дома бегаешь - и то никакого терпенья нет, а там полежи-ка на снегу…
- Знамо, - согласилась Маланья. - Ведь вот ты как заговорила, я сразу о Роде: какие бы варежки ему связать, носки помягче, валенки хорошо бы переслать… Пока ты тут рассуждала, я уже одела его с ног до головы, обула…
До боли закусив губу, Груня толкнула ногой дверь и вышла. Следом за ней выскочила и Фрося.
По пухлым, заснеженным скатам крыш струились голубые тени.
Сквозь, слезы, застилавшие глаза, Груня смотрела на белые и розовые столбы дыма - точно вырос в морозном тумане сказочный лес.
- С кого начнем? - спросила Фрося. - Может, с Жудовых?
- Как хочешь, - тихо ответила Груня.
Сбор подарков представлялся ей сплошной пыткой, в каждом доме могли напомнить о том, о чем она боялась думать. Но отказываться Груня не посмела. Она была согласна на все, лишь бы не быть наедине с тянущей болью. Казалось, избавиться от нее можно только тогда, когда не будешь стоять на одном месте: идти, делать что-то, говорить с людьми…
В избе Жудовых были одни близнецы - Савва и Ленька. Оба мальчика сидели за чистым, до желтизны выскобленным столом. Перед ними лежали книжки, тетради, стоял синий пузырек с чернилами, перевязанный в горлышке бечевкой.
Услышав стук в двери, поднялся Савва - широкогрудый крепыш, лицом в мать, густобровый, темноволосый, - стал у стола, широко раскрыв глаза, и молчал.
Ленька продолжал сидеть, навалясь грудью на книги, такой же коренастый, как брат, но похожий на отца рыжими кудрями, капризным вырезом полных красных губ и лукавинкой в голубых, по-наивному притворных глазах.
- Мамки нету, - не дожидаясь вопроса, проговорил Савва и свел густые кисточки бровей. - А вы насчет чего? - и плотно сжал губы.
- Мы за подарками, - сказала Фрося, - скажи матери, что зайдем попозже…
- А мамка уже все наготовила! - крикнул Ленька. - Всю тятъкину одежу собрала!