* * *
Доехав до Вармазейки, Атякшов вначале зашел в правление. Там, кроме двух женщин, щелкающих костяшками счетов, никого не застал. Спросил, как найти Вечканова. Одна зашла в соседний кабинет и вскоре по рации на ее "Алло, алло!" откуда-то поблизости, будто с коридора, раздался мужской голос. Герасим Яковлевич сразу узнал Ивана Дмитриевича. Тот велел приехать к животноводческому комплексу.
Минут через пять Атякшов уже стоял на берегу Суры. Река открылась перед ним всей широтой. Дрожа и потрескивая, она ломала плывущие по ней льдины, гнала их вдаль. На том берегу верхушки ив казались ему колышащейся полынью. Оттуда вода стремилась вверх, но белым голенищем вытянутая Пор-гора ее не пускала.
Подальше лежала широкая поляна, по которой в сторону леса толстым канатом тянулся Бычий овраг. Весна почти не дотронулась до него. Снег белел, как девичьи зубы. Под ногами петляли разные следы. Герасим Яковлевич стал их рассматривать. Вот эти - заячьи, которые побольше - оставили волки. Чуть в стороне прошел лось. Прошел, видать, ночью или этим утром - блинами рассыпанные следы копыт хоть сейчас собирай - их даже ветер не раздул.
Эти места Атякшов хорошо знает. Раньше здесь рос густой сосняк. Деревья высокие, как корабельные мачты. Когда рассматриваешь верхушки, даже шапка слетает. В пургу и осенний ветер их треск и причитания слышались аж в Чукалах, куда отсюда километров пять. В молодости в овраге Герасим Яковлевич собирал ягоды и калину, в лесу валил бревна на срубы. Тридцать лет прошло, а овраг совсем не изменился. Правда, сосны вырублены и на их месте уже кустарники, но если посмотреть со стороны, он казался натянутым между небом и землей сухожильем. Об этом овраге много легенд и преданий. Причем, самых разных. Люди любят выплеснуть наружу свои чувства, собирать байки об увиденном в родных местах.
Герасим Яковлевич слышал одну сказку от дедушки. Однажды, рассказывал тот, встретились человек с волком, договорились жить вместе. Неделю живут, другую. Волк зайцев и куропаток ловит, мужик домашние дела справляет. Понял мужик, что не по своей воле живет.
Давай зверя обвинять: "Ты, волчара, за троих ешь. Хватит, давай поменяемся местами". - "Хорошо, - улыбнулся волк, - пусть будет по-твоему", - и отпустил друга искать еду.
Три дня мужик бродил по лесу. Три дня скрипел от досады зубами: живое мясо почти под ногами валяется, а в руки не дается. Вернулся домой с пустыми руками. Там его ждал чугун с мясом. Набил живот, свалился на лавку, давай храпеть. Храпеть-то храпит, но и сон видит. Будто идет он по густому лесу, навстречу - медведь. - "Куда спешишь, добрый молодец?"- начал расспрашивать его хозяин леса. - "Искать счастье!"- надменно ответил мужик и, подняв гордо голову, зашагал опять по своей дороге… Долго так шел, от усталости чуть с ног не валится. Уже хотел отдохнуть, но здесь увидел длинный пруд. Вода чистая-чистая, аж дно виднеется. "Сполоснусь и сразу пройдет усталость", - обрадовался мужик. Сбросил одежду, прыгнул в воду. И там, на дне пруда, остался. Не смог выплыть.
Дедушка, помнится, прищурив глаза, спросил внука: "Что, Гераська, сказка дошла до тебя?"
Герасим не стал лгать: до конца ее он так и не понял.
И старик добавил: "Когда идешь против Природы, хорошего не жди - погубит. Сильнее Природы ничего нет. Она рождает все на земле. Против нее руку никогда не поднимай".
Атякшов вначале сам не понял, почему ему вспомнилась услышанная в детстве сказка. Потом подумал: наверное, вот почему. Решили они вырыть в Бычьем овраге пруд - сами не знают, начинать или нет это дело. Пруд, конечно, нужен - хоть луга и поля с овощами поливай, хоть рыбу разводи. Сура что - ее воду качают предприятия. Овраг… Овраг как был ненужным, таким и остался. Раньше хоть малина там росла, сейчас и она пропала. Одна осока и дягиль колышутся. Ни на сено их, ни на силос.
И вновь защемило сердце у Атякшова… В последние годы совсем стали исчезать поселения, где раньше в каждой семье было по пять-шесть детей. Какие красивые названия были у тех деревень: Инелейка, Кузвеле, Пичегай, Миловка… Вместо них теперь ели и сосны. Каждую весну поют птицы в кронах деревьев, но слушать их уже некому. Люди оторвались от той земли, где родились, говорили-ворковали на родном языке. Вымерли деревни - потеряны звучные названия цветов, утеряны для языка и сочные диалектные словечки. Вспомнишь родные места, где на месте домов растут лопухи да крапива - такая тоска появляется, хоть рыдай!
Запустела и земля… Та, которая поит и кормит нас, качает, будто зыбка. Сейчас сама плача просит помощи. У детей и внуков тех, которые жили только лишь одним днем.
Теперь вот о Бычьем овраге… Пруд есть пруд, только ведь Галина Ивановна не зря сказала: с потерей Бычьего оврага пропадает и окружающая красота. А сколько родников затянулось илом? В то же время вставал другой вопрос: где взять для полей воду? Из Суры? Ту, как было уже сказано, заводы используют.
Думая об этом, Атякшов и не заметил, как к нему подошли проектировщики. С ними Вечканов с Борисовым.
- Ну что, великий пруд измерили? - после приветствия съязвил Атякшов.
- Э-х, как говорит сосед, каждый пруд - почти как небо, - ответил парень с черной бородой. Поставил на брезент приборы, вытер вспотевшее лицо, добавил: - Нечего жаловаться, хороший пруд выйдет, - и кивнул в сторону горы, откуда начинается овраг. - Там сделаем запруду. В половодье пойдет вода верхом - откроем шлюзы и все будет в ажуре.
- Строить, конечно, научились, об этом я наслышан. А как с природой? Ее не испортите? - смерил Атякшов мужчину тяжелым взглядом.
Тот пожал широкими плечами, удивленно бросил:
- А почему испортится? Природа на месте стоит! Чего беспокоиться - в ненужный овраг воду пустим… Красота вон где пропадает, - махнул рукой на лес, который темной стеной стоял за оврагом. - Сохнет он и сохнет…
Атякшов хотел добавить что-то еще, но, видимо, побоялся - в незнакомое дело лезет, поэтому и переменил тему:
- Говорите, хороший пруд получится? По-вашему, на сколько гектаров разольется?
- Около трехсот, думаем, будет, - ответил стоявший в сторонке мужчина, который смотрел на Суру. Среди незнакомых он был самым высоким и одет по-весеннему: в плаще, кирзовых сапогах, шляпе.
- Без пруда, Герасим Яковлевич, нам каюк, - не удержался Вечканов. - Если увеличим пастбища, чем их будем поливать? Он вон сколько места занимает, - показал на овраг.
- Это твое дело, председатель. Одного боюсь: как бы беды не вышло, - будто сердясь, начал учить Атякшов. Повернулся к мужчинам и закончил: - Думаю, здесь о многом нечего говорить… Если, друзья, нет у вас желания поехать с нами, мы вас не задерживаем.
И уже, поднимаясь к дороге, будто между прочим обратился в Борисову, который молча шел рядом:
- Юрий Алексеевич, тебе не сообщили: завтра в Саранск вызвали?
- Знаю, - ответил тот.
Атякшов кашлянул в кулак:
- Ну, ну, завтра, значит, отвезешь документы…
Борисов с гостями уехал. Герасим Яковлевич сел в "Уазик" рядом с председателем и тихо сказал:
- Идем покажи комплекс. Слышал, там большие перемены.
Солнышко уже садилось. У горизонта большим коромыслом висела радуга. Сура тоже понемногу утихала. Льдины уже не лезли друг на друга, не обдирали берега.
Атякшов грустил. А чего, собственно, радоваться: район топчется на месте, хоть не вылезай из хозяйств. С утра до вечера он на колесах: мотается по селам, во все дела пытается вникнуть. Сплошные заботы. А здесь еще Борисов палки в колеса вставляет. Однажды даже резко сказал ему: не разбираешься в строительстве - не суй свой нос…
Наконец-то Атякшов прервал молчание, повернулся к Вечканову:
- Иван Дмитриевич, как насчет нашего разговора? Знай, строительство комплекса - это не только твое дело, а всего района.
Председатель погладил волосы и произнес:
- Зачем нам это, Герасим Яковлевич? Люди, как я докладывал недавно, на фермах держат телят. Мы, что, для них дворцы будем строить? В каменных стенах телят долго не продержишь. Вот конюшня сгорела - даже для той не найду кирпич. Два раза в Саранске вставал на колени - а толку нет. Один начальник даже так сказал: скоро, говорит, лето, лошадей на волю выпустишь…
- А почему по этому вопросу ко мне не заходил? - нахмурился Атякшов.
- Да ведь из-за каждого гвоздя стыдно надоедать.
- Хорошо, этот разговор оставим на будущее. Я давно о другом хочу спросить: как там Чапамо?
- Шевелится понемногу. На днях заезжал. Школу просят, телефоны. Обещать им не стал. Нет у меня связистов. Школу бы, конечно, поставили, да некого учить. Шесть детей всего осталось.
- Может, когда-нибудь заедем туда?
- Это неплохая идея.
Не доехав до комплекса, Герасим Яковлевич вдруг подал руку Вечканову и сел в свою машину.
Вечерело. За селом открылась перед ними асфальтированная дорога. По ней "Волга" летела как на крыльях. По обочине мелькали пригорки с кустарниками. Из машины они казались людьми с седыми хохолками. Впереди, сквозь пелену тумана, горящими окнами мигало село Чапамо, где располагалась третья бригада вармазейского колхоза.
- Давай зайдем к Суродееву, давно у него не были, - сказал шоферу Атякшов.
В село не смогли заехать - туда можно было проехать только на лошади. Машина хрипела, еле-еле сдвигаясь с места, и в конце концов застряла совсем.
- Вы идите, я Вас здесь подожду, - буркнул водитель и вылез из кабины Достал из багажника лопатку с коротким черенком, начал выбрасывать наледь из-под колес.
Герасим Яковлевич не дошел и до крайнего дома - навстречу, будто из-под земли, появилась женщина в фуфайке, обрадованно вскрикнула:
- Василь Василич, ты?
- Ошиблась, сам его ищу.
- Ой, простите, - растерялась от неожиданной встречи с незнакомцем женщина. Пришла в себя и стала жаловаться:
- Сегодня его вызывали в Кочелай. Почему к нему пристали? Кому он сделал плохое, скажите-ка? Он один нас выручает…
- По какому поводу вызывали, не знаете? - удивился Атякшов.
- Ой, сказали… какого-то начальника оскорбил. Какое уж там оскорбление, от чистого сердца сказал. Вон его дом. Идите самого спросите, Василь Василича, - женщина махнула рукой в сторону верхней улицы.
На краю широкого, покрытого снегом оврага громоздились три скрюченных дома. Они были без окон, двери скрипели от шалуна-ветра. Чуть подальше, на невысоком пригорке, стояло еще несколько домов, сверкая яркими огнями. Окна словно приглашали гостей. У крайнего дома зазвенел девичий голос, потом послышалась песня:
"Андямо - парень единственный,
Андямо - парень один…"
"Здесь зимой от тоски умрешь - ни магазина, ни клуба, - неожиданно расстроился Атякшов, - и сразу отбросил эти мысли, стал успокаиваться, - ведь сюда в молодости каждый день я бегал. Через лес, почти пять километров…"
Ему вспомнилась Зина, сестра Суродеева, которую он любил. Тогда Герасим Яковлевич учился на тракториста в Кочелаевском профтехучилище, Зина работала в КБО. Встречались всегда на дороге, где сейчас застряла машина. Потом девушка уехала в Иваново, вышла замуж. Что ни говори, ушедшее не вернешь. Ее брат, Василий Суродеев, стал его другом. Вместе служили в армии десантниками. Тридцать лет прошло, как Вася живет в этом поселке, трудится на ферме. Раньше большая семья была у него - пятеро детей. Сейчас все разъехались, живут вдвоем с женой. По рождению Суродеев не местный житель - из соседней Петровки. Та деревня почти опустела.
Было время, когда рушили деревни, считая их неперспективными, а жителей перевозили на центральные усадьбы. С Петровкой так же поступили. Суродеев плюнул на всех и поставил дом в Чапамо около свояченицы. Потом и этот поселок постепенно поредел… Атякшов прошел короткую улицу и перед ним встал высокий новый дом с высоким крыльцом. Двор внутри широкий, лед лежал разрубленным и сложенным в кучу. Сразу видно, что живет здесь настоящий хозяин.
Замычала корова, в хлеву забегали овцы. Громко захрюкала свинья, и вновь стало тихо.
Хозяин чинил самовар.
Встал навстречу гостю, крепко обнял и сказал:
- Бешеный кот свалил его с лавки и вот полдня кручусь с этой посудиной.
Герасим Яковлевич полгода не видел Суродеева. Друг стоял перед ним в нательной рубашке, рукава засучены по локоть, с лица капал пот.
Внешне не изменился, не постарел, только брови стали реже, и волосы слегка посеребрились. Пятьдесят лет, куда денешься.
- Зачем в Кочелай вызывали?
- Да из Чапамо хотят выселить. Ну, я взял да покрыл их матом. - Раньше времени, говорю им, нас не хороните. Прошла тяга к выселению, на своей земле живем. - Хозяин дома помолчал немного и с улыбкой спросил: - Неужели и ты приехал меня выгонять?
- А в самом деле, почему бы тебе, Василь Василич, - улыбнулся Атякшов, - не переехать жить туда, где есть горячая вода, школа, детский сад, а?
- На что мне дом с водой? Веня, мой брат, всю зиму топит колхозную кочегарку. Днем на ферме, ночью Казань Эмелю греет спину. И все это из-за теплой воды, - стоял на своем Суродеев и поучительно закончил разговор так: - Кто не соблюдает поста, тому и мясо не мясо…
Молча слушая друга, Герасим Яковлевич рассматривал интерьер. Дом светлый и просторный. Кроме передней и кухни, была большая горница и спальня. Короче говоря, дом для большой семьи.
Зашла хозяйка. Поздоровалась с гостем, стала собирать стол. Сначала Атякшов не хотел сесть, но потом понял, что так неприлично.
Хозяйка нарезала пироги, принесла сливочное масло, варенье и кувшин с калиновым морсом. Атякшова больше всех удивили зеленые огурцы..
- Из Саранска привезли? - спросил он хозяйку.
- Почему из Саранска - свой парник есть, - улыбнулась та.
- Так вот живем, Михал Герасимыч. Уехать отсюда нет у нас желания, - разливая чай, продолжил разговор Суродеев. - Пусть не такая жирная у нас земля, но своя, не из-за океана привезенная. Топоры над нашими головами поднимали и бульдозеры присылали - все вытерпели.
- Если ликвидацию села утвердит райсовет, тогда нужно уезжать. Райсовет - власть, - на своем стоял Атякшов. - Как-никак, от его решения все мы зависим.
Василий Васильевич ладонью прикрыл небритый подбородок, будто стеснялся показать другу и, не глядя в глаза гостю, резко бросил:
- И в армии ошибаются! Забыл, как однажды на учениях солдат убил солдата? А здесь, видите ли, райсовет… И так уж больше половины деревень порушил. - Голос его все грубел. - Половину. - Половину России, считай, обезлюдили.
Атякшов слушал с горечью. Конечно, были ошибки и немалые. Но сейчас не о прошлом, а о будущем надо думать.
- Самое страшное - пропала у людей надежда. Кому-то, наверное, кажется: с верхнего этажа городской квартиры сельскую жизнь больше понимают, - изливал душу Суродеев.
- Да почему уж так? - хотел возразить гость. - Самые тяжелые работы сейчас механизированы.
- Дела, механизация! - встрепенулся Василий Васильевич. - Какая польза от этой механизации без людей? Гера, прости, если скажу: самый большой ущерб селу в том, что оторвали человека от земли. Иди-ка разъедини Суру, увидишь, куда будет течь. Никуда не пойдет - разольется вода - и все.
Жена хотела остановить его: хватит, говорит, хватит, снова куда-нибудь вызовут…
- Пусть вызывают, кому нечего делать. За это, Полина, правду им скажу. - И повернувшись к гостю, Суродеев спросил: - Как, начальник, позволишь сказать?
- Говори, говори, - ответил Герасим Яковлевич. Простые, задушевные слова понравились ему.
- Сел стало почти в три раза меньше, и во столько же раз увеличились цены. Подорожали мясо, картошка, мед. Скоро и колодезную воду будут продавать на базаре. Вот куда привели нас эти "реформы"…
От Суродеевых Атякшов вышел поздно ночью. На улице дул пронизывающий ветер. Герасим Яковлевич спрятал руки в карманы и, направляясь к машине, уже сам другу изливал душу:
- Ты, Вася, сегодня заставил меня о многом задуматься. Почаще к тебе надо было заходить, возможно, и сам я поменьше бы ошибался.
- Значит, есть грехи! - от души засмеялся Суродеев.
- Есть. Есть. Без грехов людей не бывает. Около себя таких держу, от которых пользы - как от козла молока.
- Все излить тебе не успел: при жене как-то неудобно было. Они, женщины, четырьмя ушами слышат. Привет послала тебе Зина. Спрашивает, как там Гера. Начеркал ей, а как же. По-прежнему, говорю, на легковушке он катается, не как я - на лошади. Сестра живет припеваючи, оба сына приторговывают.
- Ну тогда до новой встречи, - протянул Атякшов руку. - Спасибо за вечер. Сам заходи к нам…
Фары "Волги" осветили дорогу. Атякшов смотрел через стекло кабины и думал: завтра он откроет заседание исполкома тем, о чем ему говорил сослуживец. Действительно, завтрашний день нужно начинать с обсуждения проблем малых деревень.