Виктор поспешил к остановке такси. Там уже стояли в очереди. "Ой, откуда вас столько?!" - удивился он. Наконец-то, догадался: люди возвращались со своих дач, спешат домой.
В одном такси, которое ехало на Светотехстрой, оставалось свободное место, и Пичинкин сел.
Он смотрел через стекло и удивлялся тем переменам, которые произошли в городе. Больше всех помолодел микрорайон. За три года поднялись многоэтажные дома, появились новые улицы. Вот и улица Эркая.
Она протянулась по окраине села Берсеневка. Недавно здесь было большое поле, где летом цвели подсолнухи, сейчас же… По освещенному тротуару шли люди. Один из парней играл на гитаре, а друзья ему подпевали.
Виктор нашел нужный дом, поднялся на пятый этаж и - попятился… На лестничной площадке с его ровесником стояла Оля, дочь Захара Митряшкина. Стояла, обнявшись…
- Вот я и приехал! - хотел было сказать Виктор.
- Пичинкин, ой! Ты откуда в полночь?… - растерялась Оля.
Стоящий с ней рядом парень немного отошел в сторону. Его удивленные глаза будто спрашивали: "Кто ты?!"
- Как откуда, с Вармазейки! Не вовремя, прости…
Виктор еще хотел что-то добавить, но не удержался и обиженно шагнул к лифту.
- Витя, Витя! Ты меня не так понял! - вслед закричала Оля.
"Как уж не так - здесь много ума не надо", - уже выходя на улицу, проговорил Виктор то ли себе, то ли девушке. - Смотри-ка, и сказала как солдату: "Пичинкин!.." Раньше так ко мне не обращалась".
Вышел на большак, поднял руку, голосуя автобусу.
На его бывшей квартире хозяева еще не спали. Геннадий Филиппович вышел навстречу полуодетый. Лицо горело - был немного под хмельком. Вероника Сергеевна, хозяйка, обрадовалась его приходу больше всех.
- Смотри-ка, смотри-ка, какой гость! Проходи, Витя, что стоишь? Я вот начала месить тесто на завтрашние пироги…
На кухню вышла Сима, их единственная дочь. За три года, пока к ним не заходил Пичинкин, она еще больше пополнела. Увидев гостя, спряталась в спальню.
Вите неудобно было, как он оказался у них. Он только сказал, что пришел ночевать, если они, конечно, разрешат.
- Ой, смеешься над нами! Разве ты не наш человек? - несушкой закудахтала Вероника Сергеевна. - На вот, садись! - и пододвинула гостю табуретку.
Вскоре и Сима вышла. Принаряженная, волосы уложены. Сима разглядывала Виктора, а сама места себе не находила. Наверно, та любовь, которая возникла у нее раньше, еще не погасла. И зазнавалась она, конечно, ради приличия, ведь на глазах родителей не бросишься парню на шею.
После полуночного ужина хозяева легли спать. Виктор с Симой вышли к крыльцу, сели на деревянную скамью. Было прохладно. Звезды пропали, небо потемнело - жди дождя. Виктор накинул свой пиджак на спину девушке, и та молча прильнула к нему.
Наконец-то Сима спросила:
- Ой, действительно, а зачем ты пришел?
- Продавать лук на базаре.
- Лесной мастер, а ум как у мальчишки.
- Откуда знаешь? - засмеялся Пичинкин.
- На земле живу. Слышала и о том, как с начальством воюешь.
- Ну-у, это уж…
- Ужа эрзяне гуем13 нарекли.
Сима вынула из кармана яблоко, откусила и протянула ему.
- На, ешь. Не бойся, не умрешь - со своего сада…
- Ты все там же работаешь, на заводе? - переведя разговор на другое, спросил Виктор.
- Где же еще, все там же, - кашлянув в ладонь, ответила девушка. Потом добавила: - За последние два года, кавалер, хоть бы письмо написал. Думала, что женился…
- Женитьба - дело нехитрое. А вот вместе жить…
- Хватит болтать. Скажи, что позабыл…
После долгого молчания Виктор сорвал с клумбы белую розу и протянул девушке.
- Лучшие розы краденые, - улыбнулся парень, - а лучшие жены - чужие…
- Надо мной смеяться приехал? - вскочила со своего места Сима.
- Не обижайся! Мне вспомнился тот вечер, когда в парк цветы красть ходили. Забыла?
- Это ты все забываешь… Почему, хочу спросить, на мое последнее письмо не ответил?
- Прости. Некогда было.
- Во-во, и моя мать так твердит. Парень, говорит, из леса не выходит, сама к нему съезди. Но разве удобно ехать?.. Что бы твои родители сказали: невеста сама сватать пришла?
- Ну-у, это уж ты зря… Они знают тебя, были у вас…
С Берсеневки донесся петушиный крик, потом, будто подпевая друг друг, заголосили другие.
"Вот и новое утро пришло. Скоро поезд, нужно успеть", - подумал Виктор. У него не было желания обидеть девушку, поэтому он нежно сказал:
- Мне пора идти, Сима. Наряд в семь часов, не успеешь - вновь скандал с директором. Ты не ошиблась, когда сказала: иногда он бычится на меня…
- Он кто, леший?
- Есть с такими характерами люди, Сима, у которых семь пятниц на неделе. Вроде бы директор знает свои дела, иногда и добрым бывает, а вот когда заартачится - всех готов облить грязью. Скажу и о другом: у него нечистые руки - деньги любит, много наворовал. Деньги, сама знаешь, в лесу не растут… Ох, сколько сосен свалил без учета, а я ведь в лесничестве живу!
- Тогда уж иди, правдолюб. Боюсь, потом ругать меня станешь, - расстроившись, бросила девушка. - Думаю, пришлешь мне весточку из своего густого леса. Конечно, если не съест тебя волк-директор…
На кухне зажгли огонь. Это Вероника Сергеевна дала дочери знать: на улице утро, пора и на работу собираться.
- Тогда до новой встречи! - попрощался Виктор.
- Этому что-то я не верю.
Виктор поцеловал девушку в губы, та вырвалась из-под рук, скрылась в дверях.
"Вот и эта показывает свой норов. Поди пойми девушек - у одной двое парней, двоих обманывает, а вторая только себя", - спеша к остановке, рассуждал парень.
Капал мелкий, словно из сита, дождь. Только цветущие сады не поменяли окраски - белели и белели в сумерках улиц, будто настоящую зиму себе вернули. Зима, настоящая зима была и на душе у Виктора.
Пятая глава
Куда ни взглянешь - купающееся в теплом ветре поле. Один его клин около зеленого леса, который весело шумел под теплыми лучами солнца, словно это и не лес, а высокий цветастый ковер. Пышно распустилась черемуха. Она словно пенилась своими гроздьями и побелила даже соседние деревья. Второй клин поля положил свою голову к подножию Пор-горы и по-детски улыбался. Как не ликовать - весна пришла, самое волшебное время года. По левой стороне поля снова переливающие черемуха и калина, по правой - сверкающим толстым кнутом растянувшаяся Сура. Вода - будто чистым платком протертое зеркало. Посмотришь под ее крутые берега - там купающиеся сосны, бесконечная голубизна - это спустилось небо сполоснуть свой стан и себя увидеть.
С левого берега реки к ближнему селу стремится березняк. Спешит-бежит - даже не оглядывается. Кого испугался он, проворный, остановившегося трактора с плугом или человека? Пахарь встал на пашню, чего его бояться?
… Трактор всем телом вздрогнул, из трубы выдыхнул синий дымок. Первая борозда всегда тяжела, хотя трактор и не лошадь, не устанет. Лемеха вонзились в землю и разворачивали ее наизнанку, будто ломоть хлеба отрезали толстым ножом. С земли поднялся щекочущий ноздри сладкий запах. Его чувствуют только те, кто знает, что такое хлеб. Борозда протянулась по полю. Возьмешь в ладонь комочек земли - рассыпчатой картошкой развалится. Она похожа на лебяжий пух - мягкая, теплая, легкая.
Ох, земля-кормилица, как долго ждала ты пахаря… Всю зиму! Сколько холодов пережила, сколько кружилось вьюг над тобой - не сломалась. Весна вселила в тебя свое тепло - и вот вновь ты проснулась. Распрямись, поле, покажи свою стать, открой силу-силушку - весенний день долгую зиму кормит. На зиму, кормилица, тоже не обижайся: она тебя защищала снегом, берегла от сильных морозов. Где много снега, там и воды много, где вода - там горы зерна растут.
Солнце переливалось, да на него некогда смотреть - дела. Лето с весны начинается. Счастье или боль она несет? Кто знает. Человек все равно верит в хорошее, верит своему уму и силе рук. Ни хлеб, ни молоко не падают с неба. Тело не обольешь потом - Нишкепаз тебя не поможет. Без труда и ветер не подует, и рыба хвостом не вильнет…
Поле вон какое большое - без людей с него ни хлебов, ни овощей. Господь птиц со своего рукава выпустил, но и они, не подкрепившись, не запоют. Насытятся - тогда другое дело! Вон грачи прилипли к борозде, сапогами их топчи - не выгонишь, вспаханное поле от них кажется еще чернее. Не птицы, а земляные комочки. Не поймешь их - отчего ликуют: то ли вновь вернулись в родные места, которые зимой покидали, или поле подарило им столько лакомых червей? Кто знает…
Не поле раскинулось - спелой черемухой обсыпанная ширь. На весну она смотрела глубокими небесными глазами, разговаривала птичьими трелями, наполняя дыханием землю.
* * *
В последние дни апреля райгазета сообщила о том, что в двух хозяйствах начали посевную.
- Ты что ждешь, когда ветра протянут корку по земле, тогда выведешь в поле сеялки? - по телефону ругал Вечканова председатель исполкома райсовета Атякшов.
Иван Дмитриевич защищался: земля, мол, еще не высохла, пока готовы только те поля, что на пригорках. На той неделе, говорил он, люди видели зайца-беляка, журавли тоже не сели в гнезда. Куда выедешь, если зима еще не совсем отступила?
- Ты мне сказки не рассказывай! Зайцев, говоришь, видели… А о том не подумал, что нарушаешь государственную дисциплину? Это к добру не приведет, - пугал Атякшов.
В это время в правление зашел Павел Иванович Комзолов, агроном колхоза. Не удержался, попросил у Вечканова телефонную трубку, грубо сказал звонившему:
- Герасим Яковлевич, приезжай-ка к нам, я тебе такие поля покажу, где на лыжах будешь кататься…
Председатель исполкома не ожидал таких слов и недовольно буркнул:
- Я не тебя спрашиваю, не суй нос куда не следует. Укоротить его недолго, понял? Есть председатель колхоза, как-нибудь сами разберемся. Я еду к вам, ждите…
Комзолов с раздражением повесил трубку. Нишкепаз, бросать семена в холодную землю? Разве не из-за этого и в прошлую весну Вечканов спорил с Атякшовым? И вот тот снова учит…
Через час втроем направились осматривать поля. Вечканов с Комзоловым шли нехотя: время только зря тратят. Наверно, Атякшов думает, что его приезд испугает вармазейские земли, и они раньше времени подоспеют? Как и вчера, во многих местах сапоги еле-еле вытаскивали из крутой, как тесто, грязи. В Сеге-озере еще сверкали льдины.
За горой горели дымные костры. Это поджег оставшую от стогов солому Федор Варакин, который готовил взятую в аренду землю. Когда подошли к нему, тот уже был готов пахать, но прошлогодняя солома лезла под плуг, накручивалась на бороны. Пришлось остановиться.
Это поле было самым лучшим в хозяйстве. Около тридцати гектаров. Из-за него всю зиму были скандалы. Они начались тогда, когда в селе услышали, что Федор хочет арендовать этот участок на десять лет. Многие были против. И все равно он добился своего. Банк выделил ему деньги, колхоз - трактор, плуг, сеялку, борону… И вот Федя - фермер, поле сделал своей семейной землей, в этом году посадит сахарную свеклу.
Увидев неожиданных гостей, тракторист снял матерчатую кепку и грубо спросил:
- Отнимать землю пришли?
- Ошибся, Федор Петрович, пришли посмотреть на твою работу. Говорят, свекла твоя листья уже пускает, - улыбнулся Атякшов.
Комзолов осматривал вспашку. Она глубокая и прямая. Земля черная, будто дегтем полита. "Что говорить, Федю не обманешь, цапнул самое жирное поле, - думал про себя Павел Иванович. - В этом ничего плохого нету - он умеет трудиться…"
Зимой Федя завез на свое поле навоз, да и сейчас мешки с аммиаком лежат на тракторной тележке. Внесет в почву перед вспашкой.
- Расскажи, Федор Петрович, как земля поспевает, что с неба тебе сыплется, - Атякшов стал расспрашивать нового "кулака", как за глаза прозвали первого вармазейского фермера.
- Поле, Герасим Яковлевич, из рук колхозных лодырей уплыло, теперь мне кланяется. Сейчас, мол, всю осоку уберешь, до сердца она меня высосала, - засмеялся механизатор.
- Ну, это ты клевещешь на землю. Здесь и в прошлом году, когда ты даже не думал о фермерстве, собрали тридцать центнеров пшеницы с гектара. Сам знаешь, брошенное в осоку зерно не даст густых колосьев, - не удержался Вечканов.
- Так-то так, Иван Дмитриевич, да ведь пол-урожая оставили мышам. Мои центнеры это лето покажет. Посмотрим.
- Выходит, сейчас уж ты не колхозник. Возможно, и в ноги себе заставишь поклониться, когда разбогатеешь? Придем к тебе занимать, ты заскрипишь зубами и скажешь: "Поклонитесь, рабы". Правильно говорю? - Председателю не нравилось не только то, что Федя будет работать от них отдельно (землю как делить, она за селом закреплена), а как высокомерно ведет себя, даже стыдить уже начал. Не умеете, говорит, дела вести. Забыл будто, кто помог ему получить землю. Вечканов с Комзоловым, кто же еще? Только к Атякшову, который сейчас стоял перед ними, дважды заходили. Убедили и другое районное начальство: все равно, твердили, нужно вначале попробовать, какая от фермерства польза. А вот продавать поля Вечканов никогда не будет. Всегда против. За эту пашню отцы и деды кровь проливали, а сейчас новые помещики появляются. В аренду отдать землю - это другое дело. Поэтому Вечканов не то шутя, не то вправду сказал:
- Поработай годок, а когда разбогатеешь - вновь поле у тебя отберем.
- Это моя пашня. По закону. - Федя нагнулся к земле и поцеловал ее.
Комзолов не удержался:
- Поле твое, Федор Петрович, его никто у тебя не отнимает. Наш колхоз от тридцати гектаров не обеднеет. Земли предостаточно.
Не успел договорить, Федя его прервал:
- Сколько сеем зерна, примерно столько же и собираем. Зачем обрабатывать столько полей, если они неубранными остаются? - механизатор раскинул руки и добавил: - Дело в другом, Иван Дмитриевич. Вы, радетели земли-матушки, поля не лодырям раздавайте. Какой пахарь из Захара Митряшкина - на трактор его посадили?
- Тогда кому доверять технику, не подскажешь? Матери его, бабке Оксе? Она во время войны "фордзоны" водила, - не сдавался Вечканов. - Ведь и ты виноват - в минувшее дождливое лето зерно осталось не обмолоченным. Забыл, как кричал на все правление: "Я в грязь не выведу свой комбайн!"
- Так-то так, да ведь те поля не моими были. Засею свое поле - ночью не буду спать, а хлеб уберу. Почему? Это же мое поле, а не общее, как привыкли говорить. Над ним сто ртов, а работников всего три-четыре.
Комзолов, как и председатель райисполкома, не лез в спор. Он слушал и думал: вот откуда идет лентяйство… Что общее - выходит, это не твое. Когда пахаря оторвут от земли, разве он будет на чужих ишачить? Вначале платили ему голые трудодни, потом еще и огород укоротили… Пусть на землях полынь растет, но лишнюю сотку не трогай - это земля колхозная…
Кто будет жить на селе, когда огороды с вершок, по три коровы не разрешают держать, а не послушаешься, налогами обложат. Рабское счастье! Из-за этого люди разъехались по городам, а в Вармазейке уже почти все старики. Кто знает, может, упорство Варакина - первая тропинка к тому, утерянному, что всегда кормило страну? Россия-матушка, которая когда-то была очень богатой хлебом, сейчас сама на золото покупает ячмень, овес, гречку. Именно то, что хранилось в закромах. Люди позабыли свои корни, появилось равнодушие.
- Федор Петрович, не покажешь свой трактор в деле? - обратился к фермеру Комзолов.
Тот сел в кабину и запустил мотор. За плугом потянулась широкая черная полоса…
- Пора уходить, нечего отвлекать человека, - вдруг произнес Атякшов. И, немного помолчав, добавил: - Хорошее начало положил фермер, любит он землю, беспокоится за нее, кормилицу, нашу главную опору.
Сели в "Уазик", поехали по лесной дороге. Под колесами хлюпала грязь. Когда приблизились к Бычьему оврагу, перед ними открылось другое поле. Узкое, оно длинным серым чулком тянулось в сторону Суры, покрытое наледью и снегом.
- Плохо, что лыжи не взяли, покатались бы, - смеясь, Комзолов хлопнул по плечу председателя.
Атякшов глядел на боковое стекло кабины, ему неудобно было смотреть в глаза. Наконец тихо произнес:
- Виноват я, друзья. Не верил… Что поделаешь, люблю поучать, черт бы побрал.
Доехали до околицы. Павел Иванович вышел из машины, пошел пешком.
У правления встретил племянника Игоря. Парень куда-то спешил. Куда - не стал интересоваться, спросил только, как там дети. Из дома Комзолов ушел рано, они крепко спали, будить не стал.
- Женя со своим классом у колхозного бурта картошку перебирает. Митек, когда заходил обедать, что-то рисовал за столом. Хотел посмотреть на бумагу, но он сразу ее спрятал. Потом, говорит, покажу, - улыбнулся Игорь.
- Немного повожусь над земельной картой - потом домой, уж очень проголодался, - сказал Павел Иванович. - Щи, думаю, сварили наши женихи?
- Сварили… Какие там щи - щи с молоком, - засмеялся Игорь. - С голодухи и это съешь. Самим, как видишь, некогда.
Комзолов виновато улыбнулся.