А однажды и хозяин кордона хотел ее свалить. Не попал. Метнулась тогда Керязь Пуло в лес - там попробуй достань ее! Лес, вот кто выручает! Спросить бы того человека, что она сделала ему плохого? Овец таскала? И такое было. Не скроешь. Но ведь и люди воруют друг у друга! Понимала бы Керязь Пуло их язык, поняла бы, как об этом говорили те двое, которые проходили по краю оврага. От их одежды шел неприятный запах - Керязь Пуло чуть не вырвало. Шли они, сами ругались. Старший все учил молодого: "Не можешь жить, а сам язык суешь, куда не надо! Зачем пожаловался? Что здесь плохого - трех овец стащил с соседнего колхоза? Их всем хватит! Заруби, парень, на носу: на доносах далеко не уедешь. Настрочишь на меня - хозяйство у тебя по ветру пущу!"
От воспоминаний о запахе двора шерсть у Керязь Пуло встрепенулась на загривке. Однажды, когда лазила за овцой, хозяин спохватился и закричал: "Двор закройте! Двор! Не выпускайте оттуда!"
Сам же бросился к двери, где волчица уже разодрала одну овцу. Тогда еле вырвалась. А вот слово "двор" в голову вонзилось.
"Ну уж, поджег бы! Портки коротки! - защищал себя коренастый. - От этого не разбогатеешь".
"Не в богатстве дело, брат, - все учил высокий. - Дело в дружбе. Сколько говорил тебе: не лезь куда не просят. Как-нибудь уж без тебя… Деревьев вон сколько, и на твой век хватит", - парень показал в ту сторону, где Керязь Пуло их слушала. Волчица не выдержала и побежала вглубь леса. Увидели ее мужики, давай кричать!
Волчица бежала, а у самой зло кипело на двуногих. Больше всего она боялась железных палок, из которых вылетает огонь. Сколько гонялись за ней - еле ноги унесла. Попадешь, как соседка, снимут шкуру и на себя наденут.
Волчью шкуру Керязь Пуло видела на плечах лесничего зимой, когда тот на Суре рыбачил. Выдолбил большую лунку, опустил связанную из белых ниток удочку, съежился в теплый мех и ждал. Если бы не несло от него водкой - за свою соседку приняла. Хорошая была соседка - в чужое логово не лезла, молча растила да растила волчат, и вот на тебе - теперь уже никогда ее не увидишь…
Что далеко ходить! И ее почти без хвоста оставили, теперь все смеются над нею. Вчера вон даже безмозглая ворона начала с дерева кричать: "К-а-рр, хвост тебе вон как отделали, скоро друг твой тебя бросит, давно таскается с другой!" Про мужа, конечно, врала. Если даже и так - утрата небольшая: Керязь Пуло в последний раз принесла потомство, а в старости какая там любовь! "Ни-че-го, это так не пройдет", - заскрипела она зубами.
И снова ей вспомнился лесничий. В прошлом году с его двора она стянула поросенка. Жирным был, вкус его еще до сих пор во рту. Тогда лесничий четыре дня бродил по лесу, охотясь за ней. Но разве найдешь?! У Керязь Пуло тогда начинался гон, и жила она в далеком овраге, куда никто не доходил. Логово было под корнями ивы. Длинное, удобное. Правда, потом сильные волки отняли это место. Пришел тогда Серый, чуть обоих не задушил. Хорошо, что теплое местечко в Бычьем овраге нашли!
"Бессовестный, совсем стыд потерял - с полстада лосей уже погубил, - думала Керязь Пуло о лесничем. Валит и валит их, как будто в лесу он хозяин".
Неожиданно услышала вой. Волчица бросилась к логову, легла на бок, подставив живот волчатам. Те мигом прилипли к желтым, в трещинах соскам. Сосут их, лижут-чмокают, а животы все равно не наполнили. Соски-то пустые!
Ручьем пошли слезы у Керязь Пуло. В такие годы разве можно иметь детей? Голова тряслась, ноги словно свинцовые. И в эту ночь она не спала - ломили кости, бедра опухли. А здесь о них переживай, о волчатах…
Наконец-то они задремали. Керязь Пуло встала. Прикрыла сухим мхом, устало выбралась наружу.
Поземка успокаивалась. Ночь обещала ясный день. Только дневным светом себя не накормишь, мяса никто не даст. Поднялась Керязь Пуло из оврага, спряталась под вяз, стала прислушиваться. Перед ней, сверкая серебром, дымился снег. От деревьев ложились тени. Волчица постояла немного и отправилась в сторону омета, где недавно зайца схватила. Тот залез в солому и дремал…
Лыйк, лыйк, лыйк! - колыхался повисший живот, опухшие соски дрожали колокольчиками. Хоть морозы не отступали, но волчица носом чуяла, что теплые дни уже не за горами. Придут, придут они, весенние денечки! Вон и снег к лапам уже прилипает, и ветер играет отвязанным теленком.
Недавно Керязь Пуло долго не выходила из логова - боялась, что скрип снега ее выдаст. Сейчас не слышно ее шагов, идет почти как кошка. В молодости в такую ночь с десяток бы зайцев поймала. В эту зиму только двух видела, да и то издалека, ей не догнать их. Это двуногие всех ушастых истребили. Травят и травят чем-то поля.
Вскоре волчица дошла до ивняка. Здесь и раньше останавливалась. Ложилась в удобное место и целый день спала. Теперь не растянешься - спина ломит.
Шла, шла и вдруг остановилась. Ей в нос ударил запах навоза. И в голове промелькнуло: кабаны недалеко! Они, кто же еще - даже визг слышен.
Мясо у них вкусное, да умнее и осторожнее кабана не найдешь в лесу зверя. Это не глупый поросенок лесничего, на спину не бросишь. Полоснет клыками - напополам раскроит! Но все равно Керязь Пуло не смогла удержаться - голод свое брал. Она спустилась к Суре, сделала круг и углубилась в дубраву. Перед ней в снегу копошилось штук пятнадцать кабанов, которые с аппетитом хрустели желудями.
Выбрала полного, который был поленивее, и набросилась из кустов. Спасибо Виряве, успела увернуться, а то бы клыками распорол. "Вот тебе и мясо… Так-то одной охотиться", - возвращаясь в свое логово, упрекала она себя и свою нелегкую судьбу. Следом тонкой полоской вилась кровь - кабан все же успел задеть ей переднюю ногу. Керязь Пуло остановилась, присела на задние лапы, потерла раненное место о снег - боль чуть-чуть приутихла. Холода она не ощущала - тело горело, шерсть свалялась распущенным мокрым клубком. И снова ей вспомнились голодные волчата…
Неожиданно со стороны Бычьего оврага раздался выстрел. Он был таким громким - Керязь Пуло будто уши проткнули. Она, держа на весу ногу, заковыляла в логово.
За Пор-горой краснел горизонт. Он был похож на разделанное коровье бедро. В лесу стояла настороженная тишина.
"Эх, невезуха-то какая! - ковыляя через дорогу, застонала волчица. - Мясо само ходит под носом, да не дается…" И неожиданно вспомнила, как они раньше ходили на охоту.
Много тогда было волков. Только в Бычьем овраге семь семей. Каждая в своем логове, со своими волчатами. А вот на охоту вместе выходили. Хоть на овечье стадо, хоть на лосей. Вожаком был ее отец - Кичкере Пильге (Кривоногий). Ум-ный был! Ночью, бывало, поднимался на Пор-гору, завывал протяжно, и сразу же все собирались. Знали: снова возьмет в дальнюю дорогу.
Отец шел впереди, лохматый, хвост ходуном ходил, словно командовал, что кому делать. Попробуй оставь свое место или сделай что-нибудь не то - до смерти не забудешь. Однажды молодой избалованный волк взял и оставил их. Вернулись они с охоты, стали добычу грызть. И как раз в это время появился тот волк. Вожак его при всех задушил! Сам не трудишься, не воруй у других!
Когда выходили на дело, отец двоих вперед посылал. Оценивать обстановку. Находили те стада - вновь возвращались, звериным языком рассказывали, что и где. Окружали они ходячее мясо с четырех сторон, оставляя узкий проход, и гнали жертв куда надо. Здесь им навстречу самые сильные бросались.
Сейчас волков по пальцам пересчитаешь. Ни дружбы между ними, ни взаимовыручки. Каждый думает только о себе. Попало одному - другим не досталось. Такая уж, наверное, жизнь у них.
Небо понемногу стало светлеть, будто его побрызгали известью. Были видны уже кроны деревьев - они улыбались, радуясь солнцу. Новый день - новые заботы…
Ой, что это там, на крутом берегу оврага? Вчерашняя ворона! Засунула скрюченный клюв под шею и молчит. И-и, и до нее, никак, долетел огонь железной палки - под крыльями столько замерзших пятен крови. Кому она плохого сделала? Если только каркала вдогонку?
Думала-думала Керязь Пуло об убитой птице и не выдержала: цапнула ее зубами и побежала к логову.
Тук-тук! Тук-тук! - невдалеке трудился дятел. Видимо, новое гнездо мастерил или добывал корм.
* * *
На Суре лед уже треснул. И неожиданно откуда-то сверху, из самой глубины неба, сверкнула молния. На реке стало белым-бело. Потом все это исчезло, даже не дул легкий ветерок. Только морозец слегка потрескивал, нарушая тишину.
Трофим сделал десятка два шагов вперед, где широким колодезным ртом сверкала прорубь, и остановился. Пойманная ночью рыба лежала на месте. "С пуд будет", - прикинул он. Еще больше бы поймал, да нечем. Не летний месяц, сети в воду не бросишь. Пора и домой собираться - холод уже до самого нутра дошел!
Засунул за пазуху шерстяные варежки, растер шершавые ладони. Потом дрожащими руками наполнил сумку. Положил ружье и снаряжение - батарею с лампой и черпак и пошел в сторону мигающего огнями села. Клянськ, кляньск, клянськ! - стучали промерзшие валенки о твердый лед, как будто гвозди забивали. Неожиданно его охватила тревога. Почему так часто бьется сердце? Испортилось настроение? Может, из-за убитой вороны? Да этой и место там - нечего за нее тревожиться, - каркала и каркала над головой, будто его улову завидовала…
Трофим не любил тех, кто встает на его пути, будь то человек или птица… Он не выдержал, подошел поближе к вороне и бабахнул по ней из двустволки…
Зло отплатил, но в душу вошла сосущая боль. Перед глазами мелькала пойманная рыба, что всегда бывает после удачной ловли! И Трофим вдруг понял, откуда пришла эта ноющая боль и тревога…
Четыре года назад это случилось. С Розой они только что поженились. Через несколько дней он взял на рыбалку. Ловил вершом, Роза на берегу у костра готовилась варить уху. Стояла поздняя осень, не как сейчас - весна, когда земля еще не проглянула из-под снега. И вдруг… лес задрожал, будто воз пороха взорвали. "Тро-фи-и-м"! - страшным голосом закричала жена. Спрыгнул Рузавин на берег - Роза стояла около шалаша и пальцем показывала вверх. Лицо бледное-бледное, будто не красавица стояла - покойница. Поднял Трофим голову - над ним (ой, матушка!) - чуть не садится на плечи, летит самолет. Пи-пи-пи - доносилось с небес. Сам он весь сверкал, только в четырех окошках мигали зеленые огоньки. Возможно, это показалось им, никакого самолета и не было? Сверкнула молния, затем загремел гром - и всё.
…Трофим забыл об усталости. Он даже не чувствовал ношу, так спешил домой по сверкающему льду. Раньше Рузавин всегда ходил около Бычьего оврага, по спускающей с леса дороге. Проходя там - иди узнай, откуда он идет - с кордона, Чукал, или другого соседнего села. Что, в Вармазейке все глупые - не знают о его походах на реку? Знали, конечно, но об этом прямо в глаза ему никто не говорил, кроме председателя колхоза.
Люди многое видят совсем не так, как бывает на самом деле. Вот Симагин, инспектор рыбнадзора. Летом каждый день выходил навстречу. Догонит тебя на лодке с мотором, остановится, про это начнет рассказывать, про другое. Сам кротом смотрит в глаза. Трофим протянет ему рублей сто - тому того и надо, все разговоры мигом прекращал.
Подул сильный ветер, закружил в охапку снег и бросил, будто кто-то высыпал мешок с отрубями. Трофим развязал шапку, лицо покрыл воротником шубы - так теплее и легче дышать. "Эка, только я один здесь шляюсь, хороший человек и собаку не выпустит в пургу, - начал он себя ругать. - Что, семеро у меня по лавкам? Одну жену не прокормить? Жадность подводит, жадность…"
В конце Бычьего оврага он, сокращая путь, пошел поперек поля. Снег здесь суховатый, валенки сами скользили, словно натертые мазью лыжи. Дошел до омета. Остановился, чтобы передохнуть. И здесь увидел свежие волчьи следы. Они вели к лесу. Трофим хотел возвратиться, но потом передумал, махнул рукой и вновь пошел.
Шел и думал о своей судьбе. Сначала они жили в Казахстане. Десяти лет ему не было, когда умер отец, и с матерью они переехали на жительство в Вармазейку. Когда служил в армии, после тяжелой операции умерла и мать. На похороны его не пустили - служил далеко, в Венгрии. Вернулся со службы - ни друзей, ни родных. Долго ходил по селам, плотничал. Дома строил. Свой же дом почти разваливался.
Потом судьба так ударила Трофима - хоть не вспоминай. Однажды в поезде он столкнулся со шпаной - нагловатыми ребятами, которые, угрожая ножом, срывали с пассажиров шапки. Трофим одного так ударил, что у того изо рта пошла кровь. Был суд. Целых четыре года он сидел там, где каждый год тремя казался. Вернулся из тюрьмы - жить негде. От дома осталась одна труха.
Пришлось пойти в зятья. Отец Розы, Дмитрий Макарович Вечканов, человек хороший, но привередливый: то не делай, туда не лезь. Это Трофиму надоело, и он начал строить себе дом. Скопил немного денег - на Кочелаевском базаре жена продавала рыбу, которую он ловил. Дом поставил добротный - всем на загляденье! С надворными постройками. Посадил яблони, вишни, сливы. Прошлым летом срубил баню. Из сухой ольхи: ни запаха в ней, ни угара.
Одна беда - детей нет. Ничего не поделаешь, у каждой семьи свои беды. Сам он уже привык к этому, а вот Розе никакого добра не надо, девочку мечтает родить.
…Наконец-то Трофим вышел на большую дорогу, заваленную снегом. По ней идти немного легче. Но из головы не исчезала мысль об увиденном. Что за самолет сверкал над ними? Может, наваждение какое… От усталости так бывает. "Отдохнуть нужно, - подумал Рузавин. - Хватит. Всему свое время".
Недавно брат Розы, председатель, прямо в глаза ему бросил: "Ты на нашей шее едешь". Это на чью же шею он, Рузавин, сел? Дома не лежит. Работает сторожем в лесничестве. И этой ночью он бы не выкроил свободной минуты, если работал в колхозе. "Какие уж у меня там дела, выйду на часок-другой покараулить - вот и все заботы, - виня сельчан, оправдывал он себя: - Мне стаж нужен. Это вы бездарно землю пашете. Раньше всем раздавали трудодни, а сейчас трешки-матрешки…"
Вскоре Рузавин стоял около своего дома. Широкие, разукрашенные морозом шесть окон смотрели на него словно большими глазами. Из конуры выскочила посаженный на цепь пес.
- Бешеный, свалишь меня!
Тот, поняв хозяина, присел на задние лапы и стал лизать заиндевевшие валенки.
- Ну, ну, хватит баловаться. Некогда мне. Насквозь замерз. Подожди, спущу тебя, топить баню пойдем, - разлилось у Трофима во рту что-то теплое.
В доме зажгли свет. Роза в ночной рубашке открыла дверь. Длинные льняные волосы, похожие на развязанный сноп, спадали по плечам.
- Все спишь. И как только дремать не устанешь?
- По твоему, и мне нужно было идти долбить прорубь? - пробурчала жена. - Иди заходи. Не мерзни у порога.
Трофим оставил мешок в сенях, сам, тяжело дыша, зашел в дом. Сел у стены на скамью, стал стягивать валенки.
- Ты их топором, топором. Один раз ударишь - и реку бы позабыл. Сколько тебе говорила: кто же рыбу в холод ловит, да еще ночью?!
- Перестань, без тебя устал! Лучше белье собери, пойду баню натоплю.
- Сначала хоть поешь. Баня не убежит.
- Еду с собой возьму, там и поужинаю.
Достал с печки теплые валенки, надел, прошелся по дому. Обратился к жене:
- Как думаешь, тяжелый будет год?
Та, усмехаясь, ответила:
- Да уж вдвоем с голоду, поди-ка, не помрем.
- Я не о продуктах, - ответил Трофим и начал рассказывать о странном самолете.
Роза почти его не слушала. Она давно привыкла к мужу.
- А ты ведь, Трофим, того… с рыбой совсем одичаешь. - Обняла большую подушку и сказала: - Вчера после твоего ухода Захар Данилович заходил, на охоту приглашал.
- С этим волком никуда не пойду. Последний кусок выхватит, - Трофиму вспомнилась их недавняя охота, когда Киргизов пристрелил его кабана, которого он гнал на лыжах более трех километров.
И злобно изрек:
- Еще что тебе сказал лесничий?
- Миколь, наш недавний гость, ему сруб рубит.
- Знаю, что еще?
- Сказал, если будешь плохо охранять его контору, то выгонит…
- Эка, царь нашелся, и ночью ему спи в лесничестве. А вот этого он не видал! - Трофим свернул кукиш.
Сорвал с вешалки ветхую шубу, которую носил по дому, вынес с кухни початую бутылку водки, положил в карман и сказал Розе:
- Как протоплю баню - картошки пожарь.
- Пожарю, пожарю. Сам перед печкой не засни.
- Я не один буду. Вармаськина позову.
- Зачем? Снова будете бухать?
- Разговор есть. Это не женское дело, - оборвал ее Трофим и хлопнул дверью.
У Митряшкиных Вармаськина не нашел. Поднятая с постели бабка Окся долго шевелила-шевелила губами и наконец вымолвила:
- Он с Захаром поехал Судосеву за соломой.
- В полночь? - удивился Рузавин.
- А ты думаешь, Ферапонт Нилыч своим сеном будет кормить колхозного мерина?
Трофим молча вышел.